Неточные совпадения
— Куда, чай, в дом! — отозвался Чалый. — Пойдет такой богач к мужику в зятьях жить! Наш хозяин, хоть и тысячник, да все же крестьянин. А жених-то мало того, что из старого купецкого рода, почетный гражданин. У отца у его, слышь, медалей на шее-то что навешано, в городских головах сидел, в Питер ездил, у
царя во дворце бывал. Наш-от хоть и спесив, да Снежковым на версту не
будет.
— Много может молитва праведника, — с набожным вздохом промолвила Аксинья Захаровна. — Един праведник за тысячу грешников умоляет… Не прогневался еще до конца на нас, грешных,
Царь Небесный, посылает в мир праведных… Вот и у нас своя молитвенница
есть… Сестра Патапу-то Максимычу, матушка Манефа комаровская. Может, слыхали?
Зверей уж можно
было видеть. Освещенные заревом, они сидели кругом, пощелкивая зубами. Видно, в самом деле они справляли именины звериного
царя.
— Когда ж это
было? При
царе Горохе, как грузди с опенками воевали?.. — смеялся Патап Максимыч.
— Известно что, — отвечал Артемий. — Зачал из золотой пушки палить да вещбу говорить — бусурманское царство ему и покорилось. Молодцы-есаулы крещеный полон на Русь вывезли, а всякого добра бусурманского столько набрали, что в лодках и положить
было некуда: много в воду его пометали. Самого
царя бусурманского Стенька Разин на кол посадил, а дочь его, царевну, в полюбовницы взял. Дошлый казак
был, до девок охоч.
И та икона
была прежде комнатною
царя Алексея и пожалована им в Соловки еще до патриаршества Никона.
Были тут и комнатные иконы старых
царей, и наследственные святыни знатных допетровских родов, и драгоценные рукописи, и всякого рода древняя церковная и домашняя утварь.
Столько
было греха, столько греха, что упаси
Царь Небесный.
Навуходоносор,
царь, превыше себя никого
быть не чаял, гордостью, аки вол, наполнился, за то Господь в вола его обратил; фараон,
царь египетский, за гордость в море потоп.
— Ахти Господи!.. Ох, Владыка милостивый!.. Что ж это
будет такое!.. — заохал Пантелей. — И не грех тебе, Алексеюшка, в такое дело входить?.. Тебе бы хозяина поберечь… Мне бы хоть, что ли, сказал… Ах ты, Господи,
Царь Небесный!.. Так впрямь и на золото поехали?
— Не
буду, лебедушка, не
буду, — рыдал Никифор. — Покарай меня Господь, коль забуду зарок, что даю тебе… Молись обо мне, окаянном, святая душенька!.. Ах, Настенька, Настенька!.. Не знаешь, каково я любил тебя… А подойти близко боялся. Что ж?.. Пьян завсегда, мерзко ведь тебе
было взглянуть на меня… Только издали любовался тобой… Помолись за меня
Царю Небесному, перед его престолом стоючи…
Повалятся архиерею в ноги да в голос и завопят: «Как родители жили, так и нас благословили — оставьте нас на прежнем положении…» А сами себе на уме: «Не обманешь, дескать, нас — не искусишь лестчими словами, знаем, что в старой вере ничего нет
царю противного, на то у Игнатьевых и грамота
есть…» И дело с концом…
Царь Павел Петрович нарочно к иргизским отцам своего генерала присылал — Рунич
был по прозванию, с милостивым словом его присылал, три тысячи рублев на монастырское строенье жаловал и грамоту за своей рукой отцу Прохору дал…
Тут стояла Дева Мати,
Плакала, рыдала,
Сокрушалась и терзалась
О любезном сыне:
«Ах ты, сын, моя надежда,
Исус, сыне Божий,
Где архангел, кой пророчил,
Что
царем ты
будешь?
— Отметают градской закон Устиньяна-царя [Юстиниан Великий — император византийский. Некоторые из законов его в Кормчей книге помещены под названием «градского» (то
есть гражданского) закона.] и иных
царей благочестивых!..
— В сказках не сказывают и в песнях не
поют, — молвил Василий Борисыч, — а на деле оно так. Посмотрели б вы на крестьянина в хлебных безлесных губерниях… Он домосед, знает только курные свои избенки. И если б его на ковре-самолете сюда, в ваши леса перенесть да поставить не у вас, Патап Максимыч, в дому́, а у любого рядового крестьянина, он бы подумал, что к
царю во дворец попал.
— Побывайте в степях, посмотрите, — молвил Василий Борисыч. — Да… Вот что я вам, Михайло Васильич, скажу, — продолжал он, возвыся голос, — когда Христос сошел на землю и принял на себя знак рабий, восхотел он, Владыко, бедность и нищету освятить. Того ради избрал для своего рождества самое бедное место, какое
было тогда на земле. И родился
Царь Небесный в тесном грязном вертепе среди скотов бессловесных… Поди теперь в наши степи — что ни дом, то вертеп Вифлеемский.
В «синодике» после святейших патриархов и благочестивых
царей вписаны
были старинные знатные роды: Лопухиных, Головиных, князей Ромодановских, Троекуровых, Голицыных, Куракиных. А первее всех писан род князей Болховских. И под тем родом такие слова приписаны
были: «…и сродников их:
царей и великих князей Петра и Петра всея Великия и Малыя и Белыя России, царицы Евдокии во иночестве Елены, царевича Алексия и царевны Наталии… Не постави им сый человеколюбче во осуждение забвения древлеотеческих преданий».
Самому
царю сказал, что недугом она одержима, к тому ж и разумом не цела, сроду
была малоумна, с детских лет маломысленна…
— Ах ты, Господи, Господи! — пуще прежнего горевала Таисея. — Что тут делать?.. Матушка!.. Подумай — ведь это чуть не четвертая доля всего нашего доходу!.. Надо
будет совсем разориться!.. Помилуй ты нас, матушка, помилосердуй ради
Царя Небесного… Как Бог, так и ты.
— Сто дедов помри у тебя,
будь ты не то что вольный казак,
будь ты принцем каким,
царем, королем, и тогда за тебя не пойду, — сказала Фленушка. — Не видать тебе, Петр Степаныч, меня, как ушей своих.
— У вас, матушка, в Анфисиной обители, сказывают,
есть нерушимая грамота от лет
царя Алексея Михайловича, — сказала Ворошиловского скита игуменья, длинная как коломенская верста, мать Христодула, матери Маргарите оленевской. — Ваша-то первая игуменья из роду Колычовых
была, сродница по плоти святителю Филиппу митрополиту. Ей великий государь даровал, слышь, нерушимую грамоту.
Значит, Господу угодно пременить житие наше, если
царь решил нашим скитам больше не
быть…
— В некотором царстве, в некотором государстве жил-был
царь, а у
царя сын Иван-царевич, из себя красавец, умный и славный; про него песни
пели, сказки сказывали, красным девицам он во снях снился.
— Какое наше спáсенье! — смиренно вздохнула мать Таисея. — Во грехах родились, во грехах и скончаемся… Еще чашечку!.. Грехи-то, грехи наши, сударь Петр Степаныч!.. Грехи-то наши великие!.. Как-то
будет их нести перед страшного судию, неумытного?.. Как-то
будет за них ответ-то держать!.. Ох ты, Господи, Господи!..
Царь ты наш Небесный, Боже милостивый!.. Так и Марко Данилыч седни же едет?
Полночь небо крыла, слабо звезды мерцали в синей высоте небосклона. Тихо
было в воздухе, еще не остывшем от зноя долгого жаркого дня, но свежей отрадной прохладой с речного простора тянуло… Всюду
царил бесшумный, беззвучный покой. Но не
было покоя на сердце Чапурина. Не спалось ему в беседке… Душно… Совсем раздетый, до самого солнышка простоял он на круче, неустанно смотря в темную заречную даль родных заволжских лесов.
Неточные совпадения
Пришел дьячок уволенный, // Тощой, как спичка серная, // И лясы распустил, // Что счастие не в пажитях, // Не в соболях, не в золоте, // Не в дорогих камнях. // «А в чем же?» // — В благодушестве! // Пределы
есть владениям // Господ, вельмож,
царей земных, // А мудрого владение — // Весь вертоград Христов! // Коль обогреет солнышко // Да пропущу косушечку, // Так вот и счастлив я! — // «А где возьмешь косушечку?» // — Да вы же дать сулилися…
Косушки по три
выпили, //
Поели — и заспорили // Опять: кому жить весело, // Вольготно на Руси? // Роман кричит: помещику, // Демьян кричит: чиновнику, // Лука кричит: попу; // Купчине толстопузому, — // Кричат братаны Губины, // Иван и Митродор; // Пахом кричит: светлейшему // Вельможному боярину, // Министру государеву, // А Пров кричит:
царю!
И каждое не только не нарушало этого, но
было необходимо для того, чтобы совершалось то главное, постоянно проявляющееся на земле чудо, состоящее в том, чтобы возможно
было каждому вместе с миллионами разнообразнейших людей, мудрецов и юродивых, детей и стариков — со всеми, с мужиком, с Львовым, с Кити, с нищими и
царями, понимать несомненно одно и то же и слагать ту жизнь души, для которой одной стоит жить и которую одну мы ценим.
Какие искривленные, глухие, узкие, непроходимые, заносящие далеко в сторону дороги избирало человечество, стремясь достигнуть вечной истины, тогда как перед ним весь
был открыт прямой путь, подобный пути, ведущему к великолепной храмине, назначенной
царю в чертоги!
— Иван Потапыч
был миллионщик, выдал дочерей своих за чиновников, жил как
царь; а как обанкрутился — что ж делать? — пошел в приказчики.