Сжавшись в кучку, матери держались в сторонке. Рассевшись в тени меж деревьев, поминали они преподобного отца Софонтия привезенными из обителей яствами и приглашали знакомых разделить с ними трапезу. Отказов не было, и вскоре больше полутораста человек, разделясь на отдельные кучки, в строгом молчаньи ели и пили во славу Божию и на помин
души отца Софонтия… Деревенские парни и горожане обступили келейниц и, взглядывая на молодых старочек и на пригоженьких белиц, отпускали им разные шуточки.
Неточные совпадения
Отец ее был хоть не из великих тысячников, но все же достатки имел хорошие и жил
душа в
душу с молодой женой, утешаясь, не нарадуясь на подраставшую Груню.
В заключение упомянуто, что все жители города, без малейшего исключения, беспредельно преданы
душой и сердцем его превосходительству господину губернатору и видят в нем не начальника, а
отца.
— Нет в ней смиренья ни на капельку, — продолжала Манефа, — гордыня, одно слово гордыня. Так-то на нее посмотреть — ровно б и скромная и кроткая, особливо при чужих людях, опять же и сердца доброго, зато коли что не по ней — так строптива, так непокорна, что не глядела б на нее… На что
отец, много-то с ним никто не сговорит, и того, сударыня, упрямством гнет под свою волю. Он же
души в ней не чает — Настасья ему дороже всего.
Не приходят Алексею на ум ни погорелый
отец, ни мать,
душу свою положившая в сыновьях своих, ни сестры, ни любимый братец Саввушка…
— Господу изволившу, обыде мя болезнь смертная… Но не хотяй смерти грешнику, да обратится
душа к покаянию, он, сый человеколюбец, воздвиг мя от одра болезненного. Исповедуя неизреченное его милосердие, славлю смотрение Создателя, пою и величаю Творца жизнодавца, дондеже есмь. Вас же молю,
отцы, братие и сестры о Христе Исусе, помяните мя, убогую старицу, во святых молитвах своих, да простит ми согрешения моя вольная и невольная и да устроит сам Спас душевное мое спасение…
— Диавола!.. Вот чье дело сотворила ты, окаянная! — грозно сказала ей Манефа. — Кто
отец сóблазнов?.. Кто сóблазны чинит на пагубу
душам христианским?.. Кто?.. Говори — кто?..
— Что?.. Говорил я тебе?.. — молвил Сергей Андреич. — Видишь, каков твой
отец Михаил… Вот тебе и
душа человек, вот те и богомолец!.. Известное дело — вор завсегда слезлив, плут завсегда богомолен… Письмо-то хозяйское где? — спросил он Алексея.
Путаются у Алексея мысли, ровно в огневице лежит… И Настина внезапная смерть, и предсмертные мольбы ее о своем погубителе, и милости оскорбленного Патапа Максимыча, и коварство лукавой Марьи Гавриловны, что не хотела ему про место сказать, и поверивший обманным речам
отец, и темная неизвестность будущего — все это вереницей одно за другим проносится в распаленной голове Алексея и нестерпимыми муками, как тяжелыми камнями, гнетет встревоженную
душу его…
Будь он самый грубый, животный человек, но если в
душе его не замерло народное чувство, если в нем не перестало биться русское сердце, звуки Глинки навеют на него тихий восторг и на думные очи вызовут даже невольную сладкую слезу, и эту слезу, как заветное сокровище, не покажет он ни другу-приятелю, ни
отцу с матерью, а разве той одной, к кому стремятся добрые помыслы любящей
души…
Ну, думаю: «Буди, Господи, воля твоя…» И уж за камилавку совсем было взялся, да вспомнилось
отцу келарю — дай Бог ему доброго здоровья и
душу спасти, — вспомнилось ему, что из келарного чулана сделана у них лазейка в сад…
— Сызмальства середь скитов живу, — продолжал Патап Максимыч, — сколько на своем веку перезнал я этих иноков да инокинь, ни единой путной
души не видывал. Нашел было хорошего старца, просто тебе сказать — свят человек, — и тот мошенником оказался. Красноярского игумна,
отца Михаила, знавал?
В немногих словах много звучало любви.
Души не чаял Смолокуров в дочери. Она и теперь
отцу ни слова не вымолвила, скромной улыбкой, веселым покорным взором дала ответ.
— Ну, как знаете… А нехорошо, нехорошо, — вдруг приняв на себя строгий вид, заговорил
отец Харисаменов. — Без церкви спастися невозможно. Потому сказано: «Аще все достояние свое нищим расточишь, аще весь живот свой в посте и молитве пребудешь, церкви же чуждатися будешь — никако
душу свою пользуешь».
С своей стороны, дикое, грубое, невежественное православие взяло верх. Его проповедовал новгородский архимандрит Фотий, живший в какой-то — разумеется, не телесной — близости с графиней Орловой. Дочь знаменитого Алексея Григорьевича, задушившего Петра III, думала искупить
душу отца, отдавая Фотию и его обители большую часть несметного именья, насильственно отнятого у монастырей Екатериной, и предаваясь неистовому изуверству.
Неточные совпадения
Хлестаков. Право, не знаю. Ведь мой
отец упрям и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как хотите, я не могу жить без Петербурга. За что ж, в самом деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь не те потребности;
душа моя жаждет просвещения.
Г-жа Простакова (бросаясь обнимать Софью). Поздравляю, Софьюшка! Поздравляю,
душа моя! Я вне себя от радости! Теперь тебе надобен жених. Я, я лучшей невесты и Митрофанушке не желаю. То — то дядюшка! То-то
отец родной! Я и сама все-таки думала, что Бог его хранит, что он еще здравствует.
Стародум. В одном.
Отец мой непрестанно мне твердил одно и то же: имей сердце, имей
душу, и будешь человек во всякое время. На все прочее мода: на умы мода, на знания мода, как на пряжки, на пуговицы.
Он не мог потому, что в
душе его были требования более для него обязательные, чем те, которые заявляли
отец и педагог.
Она благодарна была
отцу за то, что он ничего не сказал ей о встрече с Вронским; но она видела по особенной нежности его после визита, во время обычной прогулки, что он был доволен ею. Она сама была довольна собою. Она никак не ожидала, чтоб у нее нашлась эта сила задержать где-то в глубине
души все воспоминания прежнего чувства к Вронскому и не только казаться, но и быть к нему вполне равнодушною и спокойною.