Фрей предсказал войну, хотя знал об истинном положении дел на Балканском полуострове не
больше других, то есть ровно ничего. Русско-турецкая война открыла нам и Сербию и Болгарию, о которых мы знали столько же, сколько о китайских делах. Русское общество ухватилось за славян с особенным азартом, потому что нужен же был какой-нибудь интерес. Сразу выплыли какие-то никому не известные деятели, ораторы, радетели и просто жалобные люди, взасос читавшие последние известия о новых турецких зверствах.
Неточные совпадения
Составленный мной, совместно с Пепкой, «проспект жизни» подвергался
большим испытаниям и требовал постоянных «коррективов», — Пепко любил мудреные слова, относя их к высокому стилю. Зависело это отчасти от несовершенства человеческой природы вообще, а с
другой стороны — от общего строя жизни «Федосьиных покровов».
Самую
большую занимали мы с Пепкой, рядом с нами жил «черкес» Горгедзе, студент медицинской академии, дальше
другой студент-медик Соловьев, еще дальше студент-горняк Анфалов, и самую последнюю комнату занимала курсистка-медичка Анна Петровна.
Шустрый молодой человек оказался представителем
большой распространенной газеты и поэтому держал себя с соответствующим апломбом. Затем явились еще два репортера — один прилизанный, чистенький, точно накрахмаленный, а
другой суровый, всклокоченный, с припухшими веками. Это уже было свое общество, и я сразу успокоился.
Меня уже не смущала
больше моя пестрая визитка, потому что были и
другие репортеры, которые настойчиво желали быть оригиналами.
— О, ты проник на самое дно моей души, мой
друг… Да, величайшая тайна,
больше — тайна женщины. А впрочем, подозрение да не коснется жены цезаря! [«…подозрение да не коснется жены цезаря» — фраза, приписываемая римскому императору Юлию Цезарю (100-44 гг. до н. э.).]
Пепко прав, что жизнь — ужасная вещь, и, бродя по нынешнему Третьему Парголову, я
больше всего думал о нем, моем alter ego, точно и сам я умер, а смеется, надеется, думает, любит и ненавидит кто-то
другой…
Меня
больше всего возмущало то, что человек спал спокойно после всех тех гадостей, какие наделал в течение одного вечера, — спрятался от обманутой девушки, обманул лучшего
друга…
Конечно, я писал кое-какие мелочи для Ивана Иваныча, но здесь шел вопрос о «
большой вещице», а это уже совсем
другое дело.
Мне лично было как-то странно слышать эти слова именно от Пепки с его рафинированным индиферентизмом и органическим недоверием к каждому
большому слову. В нем это недоверие прикрывалось целым фейерверком каких-то бурных парадоксов, афоризмов и полумыслей, потому что Пепко всегда держал камень за пазухой и относился с презрением как к
другим, так и к самому себе.
Например, тот же Степаныч ценил и уважал Фрея, как «серьезного газетчика», но его симпатии были на стороне Порфира Порфирыча: «Они, Порфир Порфирыч, конечно, имеют свою
большую неустойку, значит, прямо сказать, слабость, а промежду прочим, завернут такое тепленькое словечко в
другой раз, что самого буфетчика Агапыча слезой прошибут-с»…
Меня удивило, что всех
больше поражен был смертью Порфира Порфирыча мой
друг Пепко.
Федосья отличалась
большим упрямством и повела дело
другим путем. В этот же день явилась ко мне сама Аграфена Петровна.
Анна Петровна, как все молодые жены, ревновала мужа
больше всего к его старым
друзьям, служившим для нее олицетворением тех пороков, какими страдал муж; ведь сам он, конечно, хороший, милый, чудесный, если бы не проклятые
друзья.
Меня не интересовало
больше, кто живет за перегородкой рядом, где жил «черкес», кто
другие жильцы, — не все ли равно?
Да, есть, как есть несколько миллионов светлых
больших окон, за которыми сидят эти
другие…
С
другой стороны, мысль о поездке занимала меня все
больше и
больше.
Зло порождает зло; первое страдание дает понятие о удовольствии мучить другого; идея зла не может войти в голову человека без того, чтоб он не захотел приложить ее к действительности: идеи — создания органические, сказал кто-то: их рождение дает уже им форму, и эта форма есть действие; тот, в чьей голове родилось больше идей, тот
больше других действует; от этого гений, прикованный к чиновническому столу, должен умереть или сойти с ума, точно так же, как человек с могучим телосложением, при сидячей жизни и скромном поведении, умирает от апоплексического удара.
Неточные совпадения
Осип. Да что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно хоть и
большая честь вам, да все, знаете, лучше уехать скорее: ведь вас, право, за кого-то
другого приняли… И батюшка будет гневаться, что так замешкались. Так бы, право, закатили славно! А лошадей бы важных здесь дали.
Городничий. В
других городах, осмелюсь доложить вам, градоправители и чиновники
больше заботятся о своей, то есть, пользе. А здесь, можно сказать, нет
другого помышления, кроме того, чтобы благочинием и бдительностью заслужить внимание начальства.
Городничий (в сторону, с лицом, принимающим ироническое выражение).В Саратовскую губернию! А? и не покраснеет! О, да с ним нужно ухо востро. (Вслух.)Благое дело изволили предпринять. Ведь вот относительно дороги: говорят, с одной стороны, неприятности насчет задержки лошадей, а ведь, с
другой стороны, развлеченье для ума. Ведь вы, чай,
больше для собственного удовольствия едете?
Городничий. Да постойте, дайте мне!.. (К Осипу.)А что,
друг, скажи, пожалуйста: на что
больше барин твой обращает внимание, то есть что ему в дороге
больше нравится?
Почтмейстер. Нет, о петербургском ничего нет, а о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы не читаете писем: есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал в самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый
друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с
большим, с
большим чувством описал. Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?