Неточные совпадения
Кухня в подвале, и ей приходится налегать своим жирным телом на тощего старичка странника, который
уже давно лежит на подоконнике и наблюдает, что
делается во дворе.
Постройка новой мельницы отозвалась в Суслоне заметным оживлением, особенно по праздникам, когда гуляли здесь обе вятские артели. Чувствовалось, что
делалось какое-то большое дело, и все ждали чего-то особенного. Были и свои скептики, которые сомневались, выдержит ли старый Колобов, — очень
уж большой капитал требовался сразу. В качестве опытного человека и родственника писарь Замараев с большими предосторожностями завел об этом речь с Галактионом.
— Как же ты мог любить, когда совсем не знал меня? Да я тебе и не нравилась. Тебе больше нравилась Харитина. Не отпирайся, пожалуйста, я все видела, а только мне было тогда почти все равно. Очень
уж надоело в девицах сидеть. Тоска какая-то, все не мило. Я даже злая
сделалась, и мамаша плакала от меня. А теперь я всех люблю.
Правда,
уже теперь чувствовалась некоторая теснота, но когда будут кончены постройки,
сделается совсем свободно.
Все Заполье переживало тревожное время. Кажется, в самом воздухе висела мысль, что жить по-старинному, как жили отцы и деды, нельзя. Доказательств этому было достаточно, и самых убедительных, потому что все они били запольских купцов прямо по карману. Достаточно было
уже одного того, что благодаря новой мельнице старика Колобова в Суслоне открылся новый хлебный рынок, обещавший в недалеком будущем
сделаться серьезным конкурентом Заполью. Это была первая повестка.
Вечером, когда
уже подали самовар, неожиданно приехала Харитина. Она вошла, не раздеваясь, прямо в столовую, чтобы показать матери новый воротник. Галактион давно
уже не видал ее и теперь был поражен. Харитина
сделалась еще красивее, а в лице ее появилось такое уверенное, почти нахальное выражение.
Она закрыла лицо руками и тихо заплакала. Он видел только, как вздрагивала эта высокая лебединая грудь, видел эти удивительные руки, чудные русалочьи волосы и чувствовал, что с ним
делается что-то такое большое, грешное, бесповоротное и чудное. О, только один миг счастья, тень счастья! Он
уже протянул к ней руки, чтоб схватить это гибкое и упругое молодое тело, как она испуганно отскочила от него.
Когда мельник Ермилыч заслышал о поповской помочи, то сейчас же отправился верхом в Суслон. Он в последнее время вообще сильно волновался и начинал не понимать, что
делается кругом. Только и радости, что поговорит с писарем. Этот
уж все знает и всякое дело может рассудить. Закон-то вот как выучил… У Ермилыча было страстное желание еще раз обругать попа Макара, заварившего такую кашу. Всю округу поп замутил, и никто ничего не знает, что дальше будет.
Этот разговор с Ермилычем засел у писаря в голове клином. Вот тебе и банк!.. Ай да Ермилыч, ловко! В Заполье свою линию ведут, а Ермилыч свои узоры рисует. Да, штучка тепленькая, коли на то пошло. Писарю даже
сделалось смешно, когда он припомнил родственника Карлу, мечтавшего о своем кусочке хлеба с маслом. Тут
уж дело пахло не кусочком и не маслом.
Как это все легко
делается: недавно еще у него ничего не было, а сейчас
уже он зарабатывал столько, что не мог даже мечтать раньше о подобном благополучии.
Впрочем, и сам Галактион начинал
уже терять сознание разницы между промышленным добром и промышленным злом. Это
делалось постепенно, шаг за шагом. У Галактиона начинала вырабатываться философия крупных капиталистов, именно, что мир создан специально для них, а также для их же пользы существуют и другие людишки.
Когда старик ушел, Замараев долго не мог успокоиться. Он даже закрывал глаза, высчитывая вперед разные возможности. Что же, деньги сами в руки идут… Горденек тятенька, — ну, за свою гордость и поплатится. Замараеву даже
сделалось страшно, — очень
уж легко деньги давались.
Харитине иногда казалось, что сестра ее упорно наблюдает, точно хочет в чем-то убедиться. Ей
делалось жутко от взгляда этих воспаленных глаз. Виноватой Харитина все-таки себя не чувствовала. Кажется,
уж она про все забыла, да и не было ничего такого, в чем бы можно было покаяться.
— Просто не понимаю, что
сделалось с женой, — удивлялся Замараев, разводя руками. —
Уж я как ее уговаривал: не бери мамынькиных денег. Проживем без них… А разве с бабой сговоришь?
—
Уж так бы это было хорошо, Илья Фирсыч! Другого такого змея и не найти, кажется. Он да еще Галактион Колобов — два сапога пара. Немцы там, жиды да поляки — наплевать, — сегодня здесь насосались и отстали, а эти-то свои и никуда не уйдут. Всю округу корчат, как черти мокрою веревкой. Что дальше, то хуже. Вопль от них идет. Так и режут по живому мясу. Что у нас только
делается, Илья Фирсыч! И что обидно: все по закону, — комар носу не подточит.
— Вот
уж вы совсем большие, взрослые девушки, — говорил он с грустною нотой в голосе. — Я часто думаю о вас, и мне
делается страшно.
С составом редакции благодаря доктору Кочетову она была знакома еще раньше, а теперь
сделалась невольною участницей
уже самого дела.
Проезжая мимо Суслона, Луковников завернул к старому благоприятелю попу Макару.
Уже в больших годах был поп Макар, а все оставался такой же. Такой же худенький, и хоть бы один седой волос. Только с каждым годом старик
делался все ниже, точно его гнула рука времени. Поп Макар ужасно обрадовался дорогому гостю и под руку повел его в горницы.
Михей Зотыч только слушал и молчал, моргая своими красными веками. За двадцать лет он мало изменился, только
сделался ниже. И все такой же бодрый, хотя
уж ему было под девяносто. Он попрежнему сосал ржаные корочки и запивал водой. Старец Анфим оставался все таким же черным жуком. Время для скитников точно не существовало.
Потом Михею Зотычу
сделалось страшно
уже не за себя, а за других, за потемневший разум, за страшное зверство, которое дремлет в каждом человеке. Убитому лучше — раз потерпеть, а убивцы будут всю жизнь казниться и муку мученическую принимать. Хуже всякого зверя человек, когда господь лишит разума.
Неточные совпадения
Аммос Федорович (в сторону).Вот выкинет штуку, когда в самом деле
сделается генералом! Вот
уж кому пристало генеральство, как корове седло! Ну, брат, нет, до этого еще далека песня. Тут и почище тебя есть, а до сих пор еще не генералы.
Строился новый город на новом месте, но одновременно с ним выползало на свет что-то иное, чему еще не было в то время придумано названия и что лишь в позднейшее время
сделалось известным под довольно определенным названием"дурных страстей"и"неблагонадежных элементов". Неправильно было бы, впрочем, полагать, что это"иное"появилось тогда в первый раз; нет, оно
уже имело свою историю…
Но к полудню слухи
сделались еще тревожнее. События следовали за событиями с быстротою неимоверною. В пригородной солдатской слободе объявилась еще претендентша, Дунька Толстопятая, а в стрелецкой слободе такую же претензию заявила Матренка Ноздря. Обе основывали свои права на том, что и они не раз бывали у градоначальников «для лакомства». Таким образом, приходилось отражать
уже не одну, а разом трех претендентш.
Кити видела, что с мужем что-то
сделалось. Она хотела улучить минутку поговорить с ним наедине, но он поспешил уйти от нее, сказав, что ему нужно в контору. Давно
уже ему хозяйственные дела не казались так важны, как нынче. «Им там всё праздник — думал он, — а тут дела не праздничные, которые не ждут и без которых жить нельзя».
Несмотря на всё это, к концу этого дня все, за исключением княгини, не прощавшей этот поступок Левину,
сделались необыкновенно оживлены и веселы, точно дети после наказанья или большие после тяжелого официального приема, так что вечером про изгнание Васеньки в отсутствие княгини
уже говорилось как про давнишнее событие.