Неточные совпадения
На него с одной стороны глядит
большими окнами двухэтажный нештукатуренный каменный дом с террасой, а с
другой — расположился плотный ряд хозяйственных пристроек: амбары, конюшни, каретники, сеновалы.
Такое поведение, конечно,
больше всего нравилось Анфусе Гавриловне, ужасно стеснявшейся сначала перед женихом за пьяного мужа, а теперь жених-то в одну руку с ней все делал и даже сам укладывал спать окончательно захмелевшего тестя.
Другим ужасом для Анфусы Гавриловны был сын Лиодор, от которого она прямо откупалась: даст денег, и Лиодор пропадет на день, на два. Когда он показывался где-нибудь на дворе, девушки сбивались, как овечье стадо, в одну комнату и запирались на ключ.
Другие называли Огибенина просто «Еграшкой модником». Анфуса Гавриловна была взята из огибенинского дома, хотя и состояла в нем на положении племянницы. Поэтому на малыгинскую свадьбу Огибенин явился с
большим апломбом, как один из ближайших родственников. Он относился ко всем свысока, как к дикарям, и чувствовал себя на одной ноге только с Евлампией Харитоновной.
Последними уже к
большому столу явились два новых гостя. Один был известный поляк из ссыльных, Май-Стабровский, а
другой — розовый, улыбавшийся красавец, еврей Ечкин. Оба они были из дальних сибиряков и оба попали на свадьбу проездом, как знакомые Полуянова. Стабровский, средних лет господин, держал себя с
большим достоинством. Ечкин поразил всех своими бриллиантами, которые у него горели везде, где только можно было их посадить.
— Это, голубчик, гениальнейший человек, и
другого такого нет, не было и не будет. Да… Положим, он сейчас ничего не имеет и бриллианты поддельные, но я отдал бы ему все, что имею. Стабровский тоже хорош, только это уж
другое: тех же щей, да пожиже клей. Они там, в Сибири,
большие дела обделывали.
Теперь роли переменились. Женившись, Галактион сделался совершенно
другим человеком. Свою покорность отцу он теперь выкупал вызывающею самостоятельностью, и старик покорился, хотя и не вдруг. Это была серьезная борьба. Михей Зотыч сердился
больше всего на то, что Галактион начал относиться к нему свысока, как к младенцу, — выслушает из вежливости, а потом все сделает по-своему.
Серафима слушала мужа только из вежливости. В делах она попрежнему ничего не понимала. Да и муж как-то не умел с нею разговаривать. Вот,
другое дело, приедет Карл Карлыч, тот все умеет понятно рассказать. Он вот и жене все наряды покупает и даже в шляпах знает
больше толку, чем любая настоящая дама. Сестра Евлампия никакой заботы не знает с мужем, даром, что немец, и щеголяет напропалую.
Отправляясь в первый раз с визитом к своему
другу Штоффу, Галактион испытывал тяжелое чувство. Ему еще не случалось фигурировать в роли просителя, и он испытывал
большое смущение. А вдруг Штофф сделает вид, что не помнит своих разговоров на мельнице? Все может быть.
Видимо, Штофф побаивался быстро возраставшей репутации своего купеческого адвоката, который быстро шел в гору и забирал
большую силу. Главное, купечество верило ему. По наружности Мышников остался таким же купцом, как и
другие, с тою разницей, что носил золотые очки. Говорил он с рассчитанною грубоватою простотой и вообще старался держать себя непринужденно и с
большим гонором. К Галактиону он отнесся подозрительно и с первого раза заявил...
К Ечкину старик понемногу привык, даже
больше — он начал уважать в нем его удивительный ум и еще более удивительную энергию. Таким людям и на свете жить. Только в глубине души все-таки оставалось какое-то органическое недоверие именно к «жиду», и с этим Тарас Семеныч никак не мог совладеть. Будь Ечкин кровный русак, совсем бы
другое дело.
Он чувствовал себя таким маленьким и ничтожным, потому что в первый раз лицом к лицу встретился с настоящими
большими дельцами, рассуждавшими о миллионах с таким же равнодушием, как
другие говорят о двугривенном.
В числе консультантов
большую силу имел Мышников; он был единственным представителем юриспруденции и держал себя с достоинством. Только Ечкин время от времени «подковывал» его каким-нибудь замечанием, а
другие скромно соглашались. В последнем совещательном заседании принимали участие татарин Шахма и Евграф Огибенин.
— Ах, какой ты! Со богатых-то вы все оберете, а нам уж голенькие остались. Только бы на ноги встать, вот главная причина. У тебя вон пароходы в башке плавают, а мы по сухому бережку с молитвой будем ходить. Только бы мало-мало в люди выбраться, чтобы перед
другими не стыдно было. Надоело уж под начальством сидеть, а при своем деле сам
большой, сам маленький. Так я говорю?
У Голяшкина была странная манера во время разговора придвигаться к собеседнику все ближе и ближе, что сейчас как-то особенно волновало Галактиона. Ему просто хотелось выгнать этого сладкого братца, и он с
большим трудом удерживался. Они стояли
друг против
друга и смотрели прямо в глаза.
Отдохнув, Полуянов повел атаку против свидетелей с новым ожесточением. Он требовал очных ставок, дополнительных допросов, вызова новых свидетелей, — одним словом, всеми силами старался затянуть дело и в качестве опытного человека пользовался всякою оплошностью.
Больше всего ему хотелось притянуть к делу
других, особенно таких важных свидетелей, как о. Макар и запольские купцы.
На
другой день Харитина получила от мужа самое жалкое письмо. Он униженно просил прощения и умолял навестить его. Харитина разорвала письмо и не поехала в острог. Ее теперь
больше всего интересовала затея женить доктора на Агнии. Серафима отнеслась к этой комбинации совершенно равнодушно и только заметила...
С
другой стороны, с каждым днем его все сильнее и сильнее охватывала жажда широкой деятельности и
больших дел.
— Некому
больше, как вашему адвокату Мышникову. У тебя с ним контры, вот он и написал. Небойсь о себе-то ничего не пишет. Некому
другому, кроме него.
С одной стороны, было неудобно, что река Ключевая была судоходна до Заполья только в полую воду, а с
другой стороны, это неудобство представляло для Галактиона
большие выгоды.
Устенька не могла не согласиться с
большею половиной того, что говорил доктор, и самым тяжелым для нее было то, что в ней как-то пошатнулась вера в любимых людей. Получился самый мучительный разлад, заставлявший думать без конца. Зачем доктор говорит одно, а сам делает
другое? Зачем Болеслав Брониславич, такой умный, добрый и любящий, кого-то разоряет и помогает
другим делать то же? А там, впереди, поднимается что-то такое
большое, неизвестное, страшное и неумолимое.
Он
больше не был он, доктор Кочетов, а тот,
другой, Бубнов, который вот так же лежал на диване, опухший от пьянства и боявшийся каждого шороха.
На
другой день он, одетый с иголочки во все новое, уже сидел в особой комнате нового управления за громадным письменным столом, заваленным гроссбухами. Ему нравилась и солидность обстановки и какая-то особенная деловая таинственность, а
больше всего сам Ечкин, всегда веселый, вечно занятый, энергичный и неутомимый. Одна квартира чего стоила, министерская обстановка, служащие, и все явилось, как в сказке, по щучьему веленью. В первый момент Полуянов даже смутился, отозвал Ечкина в сторону и проговорил...
Луковникова удивляло
больше всего то, что все
другие знали его дела, пожалуй, лучше, чем он сам.
— Отчего вы не обратились в
другой банк, Тарас Семеныч? — объяснил Драке, по своему обыкновению, вопросом. — Разве мы кому-нибудь даем
больше? Вообще вы, значит, недовольны?..
Эти маленькие недоразумения не мешали
большой дружбе, и Замараев искренне жалел безвременно погибшего
друга.
Чем
больше шло время к весне, тем сильнее росла нужда, точно пожар. Раз, когда Устенька вернулась домой из одной поездки по уезду, ее ждала записка Стабровского, кое-как нацарапанная карандашом: «Дорогой
друг, заверните сегодня вечером ко мне. Может быть, это вам будет неприятно, но вас непременно желает видеть Харитина. Ей что-то нужно сказать вам, и она нашла самым удобным, чтоб объяснение происходило в моем присутствии. Я советую вам повидаться с ней».
— А
другие еще хотят
больше получить, — как-то стонал Стабровский, тяжело ворочаясь в своем кресле. — Это называется снимать рубашку с нищего… да!
Неточные совпадения
Осип. Да что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно хоть и
большая честь вам, да все, знаете, лучше уехать скорее: ведь вас, право, за кого-то
другого приняли… И батюшка будет гневаться, что так замешкались. Так бы, право, закатили славно! А лошадей бы важных здесь дали.
Городничий. В
других городах, осмелюсь доложить вам, градоправители и чиновники
больше заботятся о своей, то есть, пользе. А здесь, можно сказать, нет
другого помышления, кроме того, чтобы благочинием и бдительностью заслужить внимание начальства.
Городничий (в сторону, с лицом, принимающим ироническое выражение).В Саратовскую губернию! А? и не покраснеет! О, да с ним нужно ухо востро. (Вслух.)Благое дело изволили предпринять. Ведь вот относительно дороги: говорят, с одной стороны, неприятности насчет задержки лошадей, а ведь, с
другой стороны, развлеченье для ума. Ведь вы, чай,
больше для собственного удовольствия едете?
Городничий. Да постойте, дайте мне!.. (К Осипу.)А что,
друг, скажи, пожалуйста: на что
больше барин твой обращает внимание, то есть что ему в дороге
больше нравится?
Почтмейстер. Нет, о петербургском ничего нет, а о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы не читаете писем: есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал в самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый
друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с
большим, с
большим чувством описал. Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?