Неточные совпадения
Только светло-палевое платье немного портило девушку, придавая ей вид кисейной барышни, но яркие цвета
были страстью Верочки, и она
любила щегольнуть в розовом, сиреневом или голубом.
Досифея поняла, что разговор идет о ней, и мимикой объяснила, что Костеньки нет, что его не
любит сам и что она помнит, как маленький Привалов
любил есть соты.
Сергей Привалов помнил своего деда по матери как сквозь сон. Это
был высокий, сгорбленный седой старик с необыкновенно живыми глазами. Он страстно
любил внука и часто говорил ему...
Мы уже сказали, что у Гуляева
была всего одна дочь Варвара, которую он
любил и не
любил в одно и то же время, потому что это
была дочь, тогда как упрямому старику нужен
был сын.
У нее для всех обиженных судьбой и людьми всегда
было в запасе ласковое, теплое слово, она умела и утешить, и погоревать вместе, а при случае и поплакать; но Верочка умела и не
любить, — ее трудно
было вывести из себя, но раз это произошло, она не забывала обиды и не умела прощать.
У Привалова волосы
были такие же, как у матери, и он поэтому
любил их.
Колпаков
был один из самых богатых золотопромышленников; он
любил развернуться во всю ширь русской натуры, но скоро разорился и умер в нищете, оставив после себя нищими жену Павлу Ивановну и дочь Катю.
— Да… Но ведь миллионами не заставишь женщину
любить себя… Порыв, страсть — да разве это покупается на деньги? Конечно, все эти Бахаревы и Ляховские
будут ухаживать за Приваловым: и Nadine и Sophie, но… Я, право, не знаю, что находят мужчины в этой вертлявой Зосе?.. Ну, скажите мне, ради бога, что в ней такого: маленькая, сухая, вертлявая, белобрысая… Удивляюсь!
— И отлично… — соглашался дядюшка. — Я
буду очень
любить такую племянницу, как вы.
— Я бы устроила так, чтобы всем
было весело… Да!.. Мама считает всякое веселье грехом, но это неправда. Если человек работает день, отчего же ему не повеселиться вечером? Например: театр, концерты, катание на тройках… Я
люблю шибко ездить, так, чтобы дух захватывало!
Давно ли вся эта комната
была для него дорогим уголком, и он все
любил в ней, начиная с обоев и кончая геранями и белыми занавесками в окнах.
А с другой стороны, Надежда Васильевна все-таки
любила мать и сестру. Может
быть, если бы они не
были богаты, не существовало бы и этой розни, а в доме царствовали тот мир и тишина, какие ютятся под самыми маленькими кровлями и весело выглядывают из крошечных окошечек. Приятным исключением и нравственной поддержкой для Надежды Васильевны теперь
было только общество Павлы Ивановны, которая частенько появлялась в бахаревском доме и подолгу разговаривала с Надеждой Васильевной о разных разностях.
У меня
есть только один преданный человек, который слишком глубоко
любит меня и которому я плачу за его чувства ко мне тысячью мелких обид, невниманием, собственной глупостью.
— Послушайте… — едва слышно заговорила девушка, опуская глаза. — Положим,
есть такая девушка, которая
любит вас… а вы считаете ее пустой, светской барышней, ни к чему не годной. Что бы вы ответили ей, если бы она сказала вам прямо в глаза: «Я знаю, что вы меня считаете пустой девушкой, но я готова молиться на вас… я
буду счастлива собственным унижением, чтобы только сметь дышать около вас».
Доктор
был глубоко убежден, что Зося совсем не
любила Лоскутова и даже не могла его полюбить, а только сама уверила себя в своей любви и шаг за шагом довела себя до рокового объяснения.
— Я ничего не требую от тебя… Понимаешь — ничего! — говорила она Привалову. —
Любишь — хорошо, разлюбишь — не
буду плакать… Впрочем, часто у меня является желание задушить тебя, чтобы ты не доставался другой женщине. Иногда мне хочется, чтобы ты обманывал меня, даже бил… Мне мало твоих ласк и поцелуев, понимаешь? Ведь русскую бабу нужно бить, чтобы она
была вполне счастлива!..
Девушка очень
любила эту комнатку, потому что могла оставаться в ней одна, сколько ей
было угодно.
Старый бахаревский дом показался Привалову могилой или, вернее, домом, из которого только что вынесли дорогого покойника. О Надежде Васильевне не
было сказано ни одного слова, точно она совсем не существовала на свете. Привалов в первый раз почувствовал с болью в сердце, что он чужой в этом старом доме, который он так
любил. Проходя по низеньким уютным комнатам, он с каким-то суеверным чувством надеялся встретить здесь Надежду Васильевну, как это бывает после смерти близкого человека.
— Нет, я
буду вас слушать, — с капризными нотками в голосе отозвалась Зося; она
любила командовать над этим обожателем и часто с истинною женской жестокостью мучила его своими бесчисленными капризами.
— О нет… тысячу раз нет, Софья Игнатьевна!.. — горячо заговорил Половодов. — Я говорю о вашем отце, а не о себе… Я не лев, а вы не мышь, которая
будет разгрызать опутавшую льва сеть. Дело идет о вашем отце и о вас, а я остаюсь в стороне. Вы
любите отца, а он, по старческому упрямству, всех тащит в пропасть вместе с собой. Еще раз повторяю, я не думаю о себе, но от вас вполне зависит спасти вашего отца и себя…
— Ах, боже мой! Как ты не можешь понять такой простой вещи! Александр Павлыч такой забавный, а я
люблю все смешное, — беззаботно отвечала Зося. — Вот и Хину
люблю тоже за это… Ну, что может
быть забавнее, когда их сведешь вместе?.. Впрочем, если ты ревнуешь меня к Половодову, то я тебе сказала раз и навсегда…
— Не
буду, ничего не
буду говорить, делай как хочешь, я знаю только то, что
люблю тебя.
— Знаете ли, Сергей Александрыч, что вы у меня разом берете все? Нет, гораздо больше, последнее, — как-то печально бормотал Ляховский, сидя в кресле. — Если бы мне сказали об этом месяц назад, я ни за что не поверил бы. Извините за откровенность, но такая комбинация как-то совсем не входила в мои расчеты. Нужно
быть отцом, и таким отцом, каким
был для Зоси я, чтобы понять мой, может
быть, несколько странный тон с вами… Да, да. Скажите только одно: действительно ли вы
любите мою Зосю?
— Ах, да, конечно! Разве ее можно не
любить? Я хотел совсем другое сказать: надеетесь ли вы… обдумали ли вы основательно, что сделаете ее счастливой и сами
будете счастливы с ней. Конечно, всякий брак — лотерея, но иногда полезно воздержаться от риска… Я верю вам, то
есть хочу верить, и простите отцу… не могу! Это выше моих сил… Вы говорили с доктором? Да, да. Он одобряет выбор Зоси, потому что
любит вас. Я тоже
люблю доктора…
Но она
любила совсем не так, как
любят другие женщины: в ее чувстве не
было и тени самопожертвования, желания отдать себя в чужие руки, — нет, это
была гордая любовь, одним взглядом покорявшая все кругом.
Напрасно старик искал утешения в сближении с женой и Верочкой. Он горячо
любил их, готов
был отдать за них все, но они не могли ему заменить одну Надю. Он слишком
любил ее, слишком сжился с ней, прирос к ней всеми старческими чувствами, как старый пень, который пускает молодые побеги и этим протестует против медленного разложения. С кем он теперь поговорит по душе? С кем посоветуется, когда взгрустнется?..
Положение Привалова с часу на час делалось все труднее. Он боялся сделаться пристрастным даже к доктору. Собственное душевное настроение слишком
было напряжено, так что к действительности начали примешиваться призраки фантазии, и расстроенное воображение рисовало одну картину за другой. Привалов даже избегал мысли о том, что Зося могла не
любить его совсем, а также и он ее. Для него ясно
было только то, что он не нашел в своей семейной жизни своих самых задушевных идеалов.
Привалов не
любил Ляховского, но ему
было жаль старика; это все-таки
был недюжинный человек; при других обстоятельствах, вероятно, этот же самый Ляховский представлял бы собой другую величину.
Зося чувствовала, что муж не
любит ее, что в его ласках к ней
есть что-то недосказанное, какая-то скрытая вражда.
— Ох, напрасно, напрасно… — хрипел Данилушка, повертывая головой. — Старики ндравные, чего говорить, характерные, а только они тебя
любят пуще родного детища… Верно тебе говорю!.. Может, слез об тебе
было сколько пролито. А Василий-то Назарыч так и по ночам о тебе все вздыхает… Да. Напрасно, Сереженька, ты их обегаешь! Ей-богу… Ведь я тебя во каким махоньким на руках носил, еще при покойнике дедушке. Тоже и ты их
любишь всех, Бахаревых-то, а вот тоже у тебя какой-то сумнительный характер.
Они разговорились принужденным разговором чужих людей. Надежде Васильевне
было вдвойне тяжело оставаться свидетельницей этой натянутой беседы: одного она слишком
любила, а другого жалела. У нее готовы
были навернуться слезы на глазах при одной мысли, что еще так недавно эти люди
были полны жизни и энергии.
«Милый и дорогой доктор! Когда вы получите это письмо, я
буду уже далеко… Вы — единственный человек, которого я когда-нибудь
любила, поэтому и пишу вам. Мне больше не о ком жалеть в Узле, как, вероятно, и обо мне не особенно
будут плакать. Вы спросите, что меня гонит отсюда: тоска, тоска и тоска… Письма мне адресуйте poste restante [до востребования (фр.).] до рождества на Вену, а после — в Париж. Жму в последний раз вашу честную руку.
— Я?.. О да… Зося для меня
была дороже жизни. До двенадцати лет я
любил ее как девочку, а потом как женщину… Если бы я мог вернуть ее… Она погибнет, погибнет…
Видишь,
есть такой человек, который
любит тебя, давно
любит, и с ним ты
была бы счастлива и его сделала бы счастливым.
— Я не говорю: сейчас, завтра… — продолжал он тем же шепотом. — Но я всегда скажу тебе только то, что Привалов
любил тебя раньше и
любит теперь… Может
быть, из-за тебя он и наделал много лишних глупостей! В другой раз нельзя полюбить, но ты можешь привыкнуть и уважать второго мужа… Деточка, ничего не отвечай мне сейчас, а только скажи, что подумаешь, о чем я тебе говорил сейчас. Если хочешь, я
буду тебя просить на коленях…