Неточные совпадения
Верочка начала выгружать весь запас собранных ею наблюдений, постоянно путаясь, повторяла
одно и то же несколько
раз. Надежда Васильевна с безмолвным сожалением смотрела на эту горячую сцену и не знала, что ей делать и куда деваться.
— Вы очень кстати приехали к нам в Узел, — говорил Веревкин, тяжело опускаясь в
одно из кресел, которое только не застонало под этим восьмипудовым бременем. Он несколько
раз обвел глазами комнату, что-то отыскивая, и потом прибавил: — У меня сегодня ужасная жажда…
— Об этом мы еще поговорим после, Сергей Александрыч, а теперь я должен вас оставить… У меня дело в суде, — проговорил Веревкин, вынимая золотые часы. — Через час я должен сказать речь в защиту
одного субъекта, который убил троих. Извините, как-нибудь в другой
раз… Да вот что: как-нибудь на днях загляните в мою конуру, там и покалякаем. Эй, Виктор, вставай, братику!
Но и этот, несомненно, очень ловкий modus vivendi [образ жизни (фр.).] мог иметь свой естественный и скорый конец, если бы Агриппина Филипьевна, с
одной стороны, не выдала своей старшей дочери за директора узловско-моховского банка Половодова, а с другой — если бы ее первенец как
раз к этому времени не сделался
одним из лучших адвокатов в Узле.
— Ну, папахен, ты как
раз попал не в линию; у меня на текущем счету всего
один трехрублевый билет… Возьми, пригодится на извозчика.
«Вот так едят! — еще
раз подумал Привалов, чувствуя, как решительно был не в состоянии проглотить больше ни
одного куска. — Да это с ума можно сойти…»
— Вы замечательно смело рассуждаете… — задумчиво проговорил Привалов. — И знаете, я тысячу
раз думал то же, только относительно своего наследства… Вас мучит
одна золотопромышленность, а на моей совести, кроме денег, добытых золотопромышленностью, большою тяжестью лежат еще заводы, которые основаны на отнятых у башкир землях и созданы трудом приписных к заводам крестьян.
Как Привалов ни откладывал своего визита к Ляховскому, ехать было все-таки нужно, и в
одно прекрасное утро он отправился к Половодову, чтобы вместе с ним ехать к Ляховскому. Половодова не было дома, и Привалов хотел вернуться домой с спокойной совестью, что на этот
раз уж не он виноват.
— Эти комнаты открываются
раз или два в год, — объяснял Ляховский. — Приходится давать иногда в них бал… Не поверите,
одних свеч выходит больше, чем на сто рублей!
Никто, кажется, не подумал даже, что могло бы быть, если бы Альфонс Богданыч в
одно прекрасное утро взял да и забастовал, то есть не встал утром с пяти часов, чтобы несколько
раз обежать целый дом и обругать в несколько приемов на двух диалектах всю прислугу; не пошел бы затем в кабинет к Ляховскому, чтобы получить свою ежедневную порцию ругательств, крика и всяческого неистовства, не стал бы сидеть ночи за своей конторкой во главе двадцати служащих, которые, не разгибая спины, работали под его железным началом, если бы, наконец, Альфонс Богданыч не обладал счастливой способностью являться по первому зову, быть
разом в нескольких местах, все видеть, и все слышать, и все давить, что попало к нему под руку.
Nicolas Веревкин приезжал несколько
раз — и совершенно безуспешно. Этот никогда не терявший присутствия духа человек проговорил, обращаясь к Хионии Алексеевне, только
одну фразу: «Ну, Хиония Алексеевна, только и жилец у вас… а? Уж вы не заперли ли его в своем пансионе под замок?»
В первый
раз Привалов проездил дней десять и вернулся
один, без Нагибина, что немного успокоило Хионию Алексеевну.
Но Привалов не хотел понимать эти тонкие внушения и несколько
раз к слову говорил, что предпочитает лучше совсем лишиться всякого наследства, чем когда-нибудь стать на
одну доску с своими опекунами.
«Если ты действительно любишь ее, — шептал ему внутренний голос, — то полюбишь и его, потому что она счастлива с ним, потому что она любит его…» Гнетущее чувство смертной тоски сжимало его сердце, и он подолгу не спал по ночам, тысячу
раз передумывая
одно и то же.
— Понятное дело, Борис Григорьич, нам пора и за ум приниматься, а не все прыгать на
одной ножке, — довольно грубо отвечала Зося, но сейчас же поправилась. — Вы, милый мой доктор, тысячу
раз уж извините меня вперед… Я постоянно оказываю вам самую черную неблагодарность. Вы ведь извините меня? Да?
— Да ведь он у вас был не
один десяток
раз, и все-таки из этого ничего не вышло, а теперь он передал все дело мне и требует, чтобы все было кончено немедленно. Понимаете, Игнатий Львович: не-мед-лен-но… Кажется, уж будет бобы-то разводить. Да Привалова и в городе нет совсем, он уехал на мельницу.
Старый бахаревский дом показался Привалову могилой или, вернее, домом, из которого только что вынесли дорогого покойника. О Надежде Васильевне не было сказано ни
одного слова, точно она совсем не существовала на свете. Привалов в первый
раз почувствовал с болью в сердце, что он чужой в этом старом доме, который он так любил. Проходя по низеньким уютным комнатам, он с каким-то суеверным чувством надеялся встретить здесь Надежду Васильевну, как это бывает после смерти близкого человека.
Альфонс Богданыч улыбнулся. Да, улыбнулся в первый
раз, улыбнулся спокойной улыбкой совсем независимого человека и так же спокойно посмотрел прямо в глаза своему патрону… Ляховский был поражен этой дерзостью своего всенижайшего слуги и готов был разразиться целым потоком проклятий, но Альфонс Богданыч предупредил его
одним жестом: он с прежним спокойствием раскрыл свой портфель, порылся в бумагах и достал оттуда свеженькое объявление, отпечатанное на листе почтовой бумаги большого формата.
— Знаете ли, Сергей Александрыч, что вы у меня
разом берете все? Нет, гораздо больше, последнее, — как-то печально бормотал Ляховский, сидя в кресле. — Если бы мне сказали об этом месяц назад, я ни за что не поверил бы. Извините за откровенность, но такая комбинация как-то совсем не входила в мои расчеты. Нужно быть отцом, и таким отцом, каким был для Зоси я, чтобы понять мой, может быть, несколько странный тон с вами… Да, да. Скажите только
одно: действительно ли вы любите мою Зосю?
Всех довольнее предстоящей свадьбой, конечно, была Хиония Алексеевна. Она по нескольку
раз в день принималась плакать от радости и всех уверяла, что давно не только все предвидела, но даже предчувствовала. Ведь Сергей Александрыч такой прекрасный молодой человек и такой богатый, а Зося такая удивительная красавица —
одним словом, не оставалось никакого сомнения, что эти молодые люди предусмотрительной природой специально были созданы друг для друга.
Только
один человек во всем доме вполне искренне и горячо оплакивал барышню — это был, конечно, старый Лука, который в своей каморке не
раз всплакнул потихоньку от всех. «Ну, такие ее счастки, — утешал самого себя старик, размышляя о мудреной судьбе старшей барышни, — от своей судьбы не уйдешь… Не-ет!.. Она тебя везде сыщет и придавит ногой, ежели тебе такой предел положон!»
Оставаясь
один в своем кабинете, Василий Назарыч невольно каждый
раз припоминал, как его Надя ползала на коленях перед ним и как он оттолкнул ее.
Тысячу
раз перебирал старик в своей памяти все обстоятельства этого страшного для него дела и каждый
раз видел только то, что
одна его Надя виновата во всем.
Оно кажется с первого
разу, что все ярмарки похожи
одна на другую, как две капли воды: Ирбит — та же матушка Нижегородская, только посыпанная сверху снежком, а выходит то, да не то.
На Верочку, рдевшую за столом как маков цвет, Веревкин даже не взглянул ни
одного лишнего
раза.