Неточные совпадения
— Эта Хиония Алексеевна ни больше ни меньше,
как трехэтажный паразит, — говорил частный поверенный Nicolas Веревкин. — Это, видите ли, вот
какая штука: есть такой водяной жук! — черт его знает,
как он называется по-латыни, позабыл!.. В этом жуке живет паразит-червяк, а в паразите какая-то глиста… Понимаете? Червяк жрет жука, а глиста жрет червяка… Так и наша Хиония Алексеевна жрет нас, а мы жрем всякого, кто
попадет под руку!
— Что же в этом дурного, mon ange? У всякой Маргариты должен быть свой Фауст. Это уж закон природы… Только я никого не подыскивала, а жених сам явился.
Как с неба
упал…
— В «Золотом якоре», в номерах для приезжающих. Занял рублевый номер, — рапортовала Хиония Алексеевна. — С ним приехал человек… три чемодана…
Как приехал, так и лег
спать.
—
Какой там Привалов… Не хочу знать никакого Привалова! Я сам Привалов… к черту!.. — кричал Бахарев, стараясь
попасть снятым сапогом в Игоря. — Ты, видно, вчера пьян был… без задних ног, раккалия!.. Привалова жена в окно выбросила… Привалов давно умер, а он: «Привалов приехал…» Болван!
— Ведь вы себе представить не можете, Марья Степановна,
какие гордецы все эти Ляховские и Половодовы!.. Уж поверьте мне, что они теперь мечтают… да, именно мечтают, что вот приехал Привалов да прямо к ним в руки и
попал…
— Ну, папахен, ты
как раз
попал не в линию; у меня на текущем счету всего один трехрублевый билет… Возьми, пригодится на извозчика.
Ах да, непосредственность!» Александр Павлыч в эту ночь не показался ей противнее обыкновенного, и она
спала самым завидным образом,
как человек, у которого совесть совершенно спокойна.
Утром Половодов дождался, когда проснется жена, и даже несколько увлекся, взглянув,
как она сладко
спала на своей расшитой подушке, раскинув белые полные руки.
Даже старицам, начетчицам, странницам и разным божьим старушкам Верочка всегда была рада, потому что вместе с ними на половину Марьи Степановны врывалась струя свежего воздуха, приносившая с собой самый разнообразный запас всевозможных
напастей, болей и печалей,
какими изнывал мир за пределами бахаревского дома.
— Мудрено что-то, — вздыхала Марья Степановна. — Не пойму я этого Сережу… Нету в нем чего-то, характеру недостает: собирается-собирается куда-нибудь, а глядишь —
попал в другое место. Теперь вот тоже относительно Нади:
как будто она ему нравится и
как будто он ее даже боится… Легкое ли место — такому мужчине какой-нибудь девчонки бояться! И она тоже мудрит над ним… Я уж вижу ее насквозь: вся в родимого батюшку пошла, слова спросту не молвит.
— «Из
каких местов?» — «С неба
упал…» А мы там сидим и голосу не подаем, потому либо в свидетели потянут, либо тятенька этот пристрелит.
После этой сцены Привалов заходил в кабинет к Василию Назарычу, где опять все время разговор шел об опеке. Но, несмотря на взаимные усилия обоих разговаривавших, они не могли
попасть в прежний хороший и доверчивый тон,
как это было до размолвки. Когда Привалов рассказал все, что сам узнал из бумаг, взятых у Ляховского, старик недоверчиво покачал головой и задумчиво проговорил...
— Ну, ну, запричитал, старый хрен… Не с неба
упал на тебя!.. Завтра двадцатый день пойдет,
как с Саяна…
Степняк-киргизенок,
как пойманный зверек, был завезен сначала в Шатровские заводы, а потом
попал в Узел.
При виде улыбавшейся Хины у Марьи Степановны точно что оборвалось в груди. По блудливому выражению глаз своей гостьи она сразу угадала, что их разорение уже известно целому городу, и Хиония Алексеевна залетела в их дом,
как первая ворона, почуявшая еще теплую
падаль. Вся кровь бросилась в голову гордой старухи, и она готова была разрыдаться, но вовремя успела собраться с силами и протянуть гостье руку с своей обыкновенной гордой улыбкой.
Перед тем
как идти
спать, Привалову пришлось терпеливо выслушать очень много самых интересных вещей относительно заводского дела.
В это время Привалов заметил в толпе знакомую фигуру философа, который шел по залу с таким видом,
как будто
попал в царство теней.
Пока Половодов шел до спальни, Антонида Ивановна успела уничтожить все следы присутствия постороннего человека в комнате и сделала вид, что
спит. Привалов очутился в самом скверном положении,
какое только можно себе представить. Он
попал на какое-то кресло и сидел на нем, затаив дыхание; кровь прилила в голову, и колени дрожали от волнения. Он слышал,
как Половодов нетвердой походкой вошел в спальню, поставил свечу на ночной столик и, не желая тревожить спавшей жены, осторожно начал раздеваться.
— Нет, не
сплю,
как видишь… — сухо отвечала Антонида Ивановна.
Зося подавила серебряную застежку и открыла яйцо: на дне, на белой атласной подушечке,
спал,
как ребенок, крошечный медвежонок с черным пушистым рыльцем и немного оскаленными мелкими зубами.
В груди у Половодова точно что жгло, язык пересох, снег
попадал ему за раскрытый воротник шубы, но он ничего не чувствовал, кроме глухого отчаяния, которое придавило его
как камень. Вот на каланче пробило двенадцать часов… Нужно было куда-нибудь идти; но куда?.. К своему очагу, в «Магнит»? Пошатываясь, Половодов,
как пьяный, побрел вниз по Нагорной улице. Огни в домах везде были потушены; глухая осенняя ночь точно проглотила весь город. Только в одном месте светил огонек… Половодов узнал дом Заплатиной.
Она осталась спокойной по отношению к поведению дочери, потому что вся вина
падала на голову Василия Назарыча,
как главного устроителя всяких новшеств в доме, своими руками погубившего родную дочь.
Его гнев так же быстро
упал,
как и поднялся: чем виноваты эти невинные сплетники, что он уже сделался жертвой беспощадной городской молвы?
Сказывали — слух
пал, — дитё у ней, старуха-то и всполошилась: хошь и прокляла сгоряча, а свою кровь
как, поди, не жаль…
Тит Привалов явился для Зоси новым развлечением — раз,
как авантюрист, и второе,
как герой узловского дня; она возила его по всему городу в своем экипаже и без конца готова была слушать его рассказы и анекдоты из парижской жизни, где он получил свое первоначальное воспитание, прежде чем
попал к Тидеману.
Веревкин особенно был озабочен составом присяжных заседателей и боялся
как огня, чтобы не
попали чиновники: они не пощадили бы, а вот купцы да мужички — совсем другое дело, особенно последние.
Веревкин по тону голоса слышал, что не нужно спрашивать старика, куда и зачем он едет. У Василия Назарыча было что-то на уме, ну, пусть его: ехать так ехать. Отчего не проехаться: дорога
как карта, экипаж у Василия Назарыча отличный, можно всю дорогу
спать.
Старик покосился в угол, где стояла маленькая детская кроватка; его точно что кольнуло, и Надежда Васильевна заметила,
как он отвернулся, стараясь смотреть в другую сторону. Маленькая Маня
спала детским крепким сном, не подозревая,
какую душевную муку подняло в душе старика ее невинное присутствие в этой комнате.
— Да я их отпирал, — сказал Петрушка, да и соврал. Впрочем, барин и сам знал, что он соврал, но уж не хотел ничего возражать. После сделанной поездки он чувствовал сильную усталость. Потребовавши самый легкий ужин, состоявший только в поросенке, он тот же час разделся и, забравшись под одеяло, заснул сильно, крепко, заснул чудным образом,
как спят одни только те счастливцы, которые не ведают ни геморроя, ни блох, ни слишком сильных умственных способностей.
Неточные совпадения
Хлестаков. А, да я уж вас видел. Вы, кажется, тогда
упали? Что,
как ваш нос?
А уж Тряпичкину, точно, если кто
попадет на зубок, берегись: отца родного не пощадит для словца, и деньгу тоже любит. Впрочем, чиновники эти добрые люди; это с их стороны хорошая черта, что они мне дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько у меня денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот…
Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка ты мне теперь! Посмотрим, кто кого!
Городничий (в сторону).Славно завязал узелок! Врет, врет — и нигде не оборвется! А ведь
какой невзрачный, низенький, кажется, ногтем бы придавил его. Ну, да постой, ты у меня проговоришься. Я тебя уж заставлю побольше рассказать! (Вслух.)Справедливо изволили заметить. Что можно сделать в глуши? Ведь вот хоть бы здесь: ночь не
спишь, стараешься для отечества, не жалеешь ничего, а награда неизвестно еще когда будет. (Окидывает глазами комнату.)Кажется, эта комната несколько сыра?
Городничий (делая Бобчинскому укорительный знак, Хлестакову).Это-с ничего. Прошу покорнейше, пожалуйте! А слуге вашему я скажу, чтобы перенес чемодан. (Осипу.)Любезнейший, ты перенеси все ко мне, к городничему, — тебе всякий покажет. Прошу покорнейше! (Пропускает вперед Хлестакова и следует за ним, но, оборотившись, говорит с укоризной Бобчинскому.)Уж и вы! не нашли другого места
упасть! И растянулся,
как черт знает что такое. (Уходит; за ним Бобчинский.)
Хлестаков.
Как ничего? Я вижу, деньги
упали.