«Слыхано и видано, — прибавлял капитан язвительно, — что сироты ходят с торбами, вымаливая куски хлеба у доброхотных дателей, но чтобы сироты приезжали на
чужое поле не с убогою горбиною, а с подводами, конно и людно, тому непохвальный пример являет собою лишь оный Антон Фортунатов Банькевич, что в благоустроенном государстве терпимо быть не может».
Он был мой друг. Уж нет таких друзей… // Мир сердцу твоему, мой милый Саша! // Пусть спит оно в земле
чужих полей, // Не тронуто никем, как дружба наша, // В немом кладбище памяти моей. // Ты умер, как и многие, без шума, // Но с твердостью. Таинственная дума // Еще блуждала на челе твоем, // Когда глаза сомкнулись вечным сном; // И то, что ты сказал перед кончиной, // Из слушавших не понял ни единый.
«Зачем идти вам, тысячам, за тысячи верст умирать на
чужих полях, когда можно умереть и здесь, умереть покойно и лечь под моими деревянными крестами и каменными плитами?
Неточные совпадения
Она не выглянула больше. Звук рессор перестал быть слышен, чуть слышны стали бубенчики. Лай собак показал, что карета проехала и деревню, — и остались вокруг пустые
поля, деревня впереди и он сам, одинокий и
чужой всему, одиноко идущий по заброшенной большой дороге.
Зачем ему эти
поля, мужики и вообще все то, что возбуждает бесконечные, бесплодные думы, в которых так легко исчезает сознание внутренней свободы и права жить по своим законам, теряется ощущение своей самости, оригинальности и думаешь как бы тенями
чужих мыслей?
Пока Захар и Анисья не были женаты, каждый из них занимался своею частью и не входил в
чужую, то есть Анисья знала рынок и кухню и участвовала в убирании комнат только раз в год, когда мыла
полы.
— Нет, — сказала она, — чего не знаешь, так и не хочется. Вон Верочка, той все скучно, она часто грустит, сидит, как каменная, все ей будто
чужое здесь! Ей бы надо куда-нибудь уехать, она не здешняя. А я — ах, как мне здесь хорошо: в
поле, с цветами, с птицами как дышится легко! Как весело, когда съедутся знакомые!.. Нет, нет, я здешняя, я вся вот из этого песочку, из этой травки! не хочу никуда. Что бы я одна делала там в Петербурге, за границей? Я бы умерла с тоски…
Барин помнит даже, что в третьем году Василий Васильевич продал хлеб по три рубля, в прошлом дешевле, а Иван Иваныч по три с четвертью. То в
поле чужих мужиков встретит да спросит, то напишет кто-нибудь из города, а не то так, видно, во сне приснится покупщик, и цена тоже. Недаром долго спит. И щелкают они на счетах с приказчиком иногда все утро или целый вечер, так что тоску наведут на жену и детей, а приказчик выйдет весь в поту из кабинета, как будто верст за тридцать на богомолье пешком ходил.