Неточные совпадения
— Ничего ты не понимаешь! — оборвал его Зыков. — Первое
дело, пески
на второй сажени берут, а там земля талая; а второе
дело — по Фотьянке пески не мясниковатые, а разрушистые…
На него плесни водой — он и рассыпался, как крупа. И пески здесь крупные, чуть их сполосни… Ничего ты не понимаешь, Шишка!..
— Я-то и хотел поговорить с тобой, Родион Потапыч, — заговорил Кишкин искательным тоном. —
Дело, видишь, в чем. Я ведь тогда
на казенных ширфовках был, так одно местечко заприметил: Пронькина вышка называется. Хорошие знаки оказывались… Вот бы заявку там хлопотнуть!
— Не ты, так другие пойдут… Я тебе же добра желал, Родион Потапыч. А что касается Балчуговских промыслов, так они о нас с тобой плакать не будут… Ты вот говоришь, что я ничего не понимаю, а я, может, побольше твоего-то смыслю в этом
деле. Балчуговская-то дача рядом прошла с Кедровской — ну, назаявляют приисков
на самой грани да и будут скупать ваше балчуговское золото, а запишут в свои книги. Тут не разбери-бери… Вот это какое
дело!
Из кабака Кишкин отправился к Петру Васильичу, который сегодня случился дома. Это был испитой мужик, кривой
на один глаз.
На сходках он был первый крикун.
На Фотьянке у него был лучший дом, единственный новый дом и даже с новыми воротами. Он принял гостя честь честью и все поглядывал
на него своим уцелевшим оком. Когда Кишкин объяснил, что ему было нужно, Петр Васильевич сразу смекнул, в чем
дело.
Они расстались большими друзьями. Петр Васильич выскочил провожать дорогого гостя
на улицу и долго стоял за воротами, — стоял и крестился, охваченный радостным чувством. Что же, в самом-то
деле, достаточно всякого горя та же Фотьянка напринималась: пора и отдохнуть. Одна казенная работа чего стоит, а тут компания насела и всем дух заперла. Подшибся народ вконец…
Да и все остальные растерялись.
Дело выходило самое скверное, главное, потому, что вовремя не оповестили старика. А суббота быстро близилась… В пятницу был собран экстренный семейный совет. Зять Прокопий даже не вышел
на работу по этому случаю.
Прокопий, по обыкновению, больше отмалчивался. У него всегда выходило как-то так, что и да и нет. Это поведение взорвало Яшу. Что, в самом-то
деле, за все про все отдувайся он один, а сами, чуть что, — и в кусты. Он напал
на зятя с особенной энергией.
— Дураки вы все, вот что… Небось, прижали хвосты, а я вот нисколько не боюсь родителя…
На волос не боюсь и все приму
на себя. И Федосьино
дело тоже надо рассудить: один жених не жених, другой жених не жених, — ну и не стерпела девка. По человечеству надо рассудить… Вон Марья из-за родителя в перестарки попала, а Феня это и обмозговала: живой человек о живом и думает. Так прямо и объясню родителю… Мне что, я его вот
на эстолько не боюсь!..
Напустив
на себя храбрости, Яша к вечеру заметно остыл и только почесывал затылок. Он сходил в кабак, потолкался
на народе и пришел домой только к ужину. Храбрости оставалось совсем немного, так что и ночь Яша спал очень скверно, и проснулся чуть свет. Устинья Марковна поднималась в доме раньше всех и видела, как Яша начинает трусить. Роковой
день наступал. Она ничего не говорила, а только тяжело вздыхала. Напившись чаю, Яша объявил...
— Хо-хо!.. Нашел дураков… Девка — мак, так ее кержаки и отпустили. Да и тебе не обмозговать этого самого
дела… да. Вон у меня дерево стоеросовое растет, Окся; с руками бы и ногами отдал куда-нибудь
на мясо — да никто не берет. А вы плачете, что Феня своим умом устроилась…
— Ну, Яшенька, и зададим мы кержакам горячего до слез!.. — хвастливо повторял он, ерзая по лошадиной спине. — Всю ихнюю стариковскую веру вверх
дном поставим… Уважим в лучшем виде! Хорошо, что ты
на меня натакался, Яша, а то одному-то тебе где бы сладить… Э-э, мотри: ведь это наш Шишка пехтурой в город копотит! Он…
Вошла Феня, высокая и стройная девушка, конфузившаяся теперь своего красного кумачного платка, повязанного по-бабьи. Она заметно похудела за эти
дни и пугливо смотрела
на брата и
на зятя своими большими серыми глазами, опушенными такими длинными ресницами.
Вот уже стало и темнеться, значит близко шести часов, а в семь свисток
на фабрике, а к восьми выворотится Родион Потапыч и первым
делом хватится своей Фени.
Время летело быстро, и Устинья Марковна совсем упала духом: спасенья не было. В другой бы
день, может, кто-нибудь вечером завернул, а
на людях Родион Потапыч и укротился бы, но теперь об этом нечего было и думать: кто же пойдет в банный
день по чужим дворам.
На всякий случай затеплила она лампадку пред Скорбящей и положила перед образом три земных поклона.
— Дело-то самое короткое, Родивон Потапыч… Шишка-то был у тебя
на Фотьянке?
Родион Потапыч вышел
на улицу и повернул вправо, к церкви. Яша покорно следовал за ним
на приличном расстоянии. От церкви старик спустился под горку
на плотину, под которой горбился деревянный корпус толчеи и промывальни. Сейчас за плотиной направо стоял ярко освещенный господский дом, к которому Родион Потапыч и повернул. Было уже поздно, часов девять вечера, но
дело было неотложное, и старик смело вошел в настежь открытые ворота
на широкий господский двор.
— Пустой человек, — коротко решил Зыков. — Ничего из того не будет, да и
дело прошлое… Тоже и в живых немного уж осталось, кто после воли
на казну робил.
На Фотьянке найдутся двое-трое, да в Балчуговском десяток.
— Ничего я не знаю, Степан Романыч… Вот хоша и сейчас взять: я и
на шахтах, я и
на Фотьянке, а конторское
дело опричь меня делается. Работы были такие же и раньше, как сейчас. Все одно… А потом путал еще меня Кишкин вольными работами в Кедровской даче. Обложат, грит, ваши промысла приисками, будут скупать ваше золото, а запишут в свои книги. Это-то он резонно говорит, Степан Романыч. Греха не оберешься.
Как-то раз один служащий — повытчики еще тогда были, — повытчик Мокрушин, седой уж старик, до пенсии ему оставалось две недели, выпил грешным
делом на именинах да пьяненький и попадись Телятникову
на глаза.
— Парня я выдеру сам в волости, а вот девку-то выворотить… Главная причина — вера у Кожиных другая. Грех великий я
на душу приму, ежели оставлю это
дело так…
Полное безземелье отдавало рабочих в бесконтрольное распоряжение компании — она могла делать с ними, что хотела, тем более что все население рядом поколений выросло специально
на золотом
деле, а это клало
на всех неизгладимую печать.
Непременный член по крестьянским
делам выбивался из сил и ничего не мог поделать: рабочие стояли
на своем, компания
на своем.
По наружному виду, приемам и привычкам это был самый заурядный бонвиван и даже немножко мышиный жеребчик, и никто
на промыслах не поверил бы, что Карачунский что-нибудь смыслит в промысловом
деле и что он когда-нибудь работал.
Утром
на другой
день Карачунский послал в Тайболу за Кожиным и запиской просил его приехать по важному
делу вместе с женой. Кожин поставлял одно время
на золотопромывальную фабрику ремни, и Карачунский хорошо его знал. Посланный вернулся, пока Карачунский совершал свой утренний туалет, отнимавший у него по меньшей мере час. Он каждое утро принимал холодную ванну, подстригал бороду, протирался косметиками, чистил ногти и внимательно изучал свое розовое лицо в зеркале.
Всех рабочих «обращалось»
на заводе едва пятьдесят человек в две смены: одна выходила в ночь, другая
днем.
Это открытие обрадовало Карачунского. Можно будет заложить
на Ульяновом кряже новую шахту, — это будет очень эффектно и в заводских отчетах, и для парадных прогулок приезжающих
на промыслы любопытных путешественников. Значит, жильное
дело подвигается вперед и прочее.
Батюшка согласился и
на это, назначив по десяти земных поклонов в течение сорока
дней.
Отец Акакий уже знал, в чем
дело, и опять не знал, что посоветовать. Конечно, воротить Феню можно, но к чему это поведет: сегодня воротили, а завтра она убежит. Не лучше ли пока ее оставить и подействовать
на мужа: может, он перейдет из-за жены в православие.
— Невозможно мне… Гребтится все, как там у нас
на Фотьянке? Петр-то Васильич мой что-то больно ноне стал к водочке припадать. Связался с Мыльниковым да с Кишкиным… Не гожее
дело.
— И любезное
дело, — согласилась баушка, подмигивая Устинье Марковне. — Одной-то мне, пожалуй, и опасливо по нонешнему времю ездить, а сегодня еще воскресенье… Пируют у вас
на Балчуговском, страсть пируют. Восетта еду я также
на вершной, а навстречу мне ваши балчуговские парни идут. Совсем молодые, а пьяненькие… Увидали меня, озорники, и давай галиться: «Тпру, баушка!..» Ну, я их нагайкой, а они меня обозвали что ни есть хуже, да еще с седла хотели стащить…
Знал он
дело на редкость, и в трудных случаях Родион Потапыч советовался только с ним, потому что горных инженеров и самого Карачунского в приисковом
деле в грош не ставил.
Он присел к столу, облокотился и, положив голову
на руку, крепко задумался. Семейные передряги и встреча с баушкой Лукерьей подняли со
дна души весь накопившийся в ней тяжелый житейский осадок.
Кроме своего каторжного начальства и солдатского для рекрутов, в распоряжении горных офицеров находилось еще два казачьих батальона со специальной обязанностью производить наказания
на самом месте работ; это было домашнее
дело, а «крестный» Никитушка и «зеленая улица» — парадным наказанием, главным образом
на страх другим.
Первые два года Родион Потапыч работал
на винокуренном заводе, где все
дело вершилось исключительно одним каторжным трудом, а затем попал в разряд исправляющихся и был отправлен
на промыслы.
Антон Лазарич прозвал Марфу Тимофеевну «сахарницей» и
на третий же
день потребовал ее к себе «по секретному
делу».
Он точно раз и навсегда замерз
на своем промысловом
деле да больше и не оттаял.
«Вот я ему, подлецу, помяну как-нибудь про фискалу-то, — подумал Родион Потапыч, припоминая готовившееся скандальное
дело. — Эх, надо бы мне было ему тогда
на Фотьянке узелок завязать, да не догадался… Ну, как-нибудь в другой раз».
Некоторое время поддержала падавшее
дело открытая
на Фотьянке Кишкиным богатейшая россыпь, давшая в течение трех лет больше ста пудов золота, а дальше случился уже скандал — золотник золота обходился казне в двадцать семь рублей при номинальной его стоимости в четыре рубля.
Водворение компании сразу подняло
дело, и Родион Потапыч ожил, перенеся
на компанейское
дело все свои крепостные симпатии.
Между тем это было казенное промысловое население, несколькими поколениями воспитавшееся
на своем приисковом
деле.
С водворением
на Балчуговских промыслах компанейского
дела Родион Потапыч успокоился, потому что хотя прежней каторжной и военно-горной крепи уже не существовало, но ее заменила целая система невидимых нитей, которыми жизнь промыслового населения была опутана еще крепче.
Не было внешнего давления, как в казенное время, но «вольные» рабочие со своей волчьей волей не знали, куда деваться, и шли работать к той же компании
на самых невыгодных условиях, как вообще было обставлено
дело: досыта не наешься и с голоду не умрешь.
Азарт носился в самом воздухе, и Мыльников заговаривал людей во сто раз умнее себя, как тот же Ермошка, выдавший швали тоже красный билет. Впрочем, Мыльников
на другой же
день поднял Ермошку
на смех в его собственном заведении.
Положим, что балчуговская работа пользовалась очень плохой репутацией, но все
дело сводилось
на то, чтобы освободиться от приискового шатания и промысловой маеты.
Дело в том, что преступников сначала вели, привязав к прикладу солдатского ружья, и когда они не могли идти — везли
на тележке и здесь уже добивали окончательно.
Он сейчас же поселился
на Низах, где купил себе избу и занялся столярным
делом.
В конце шестидесятых годов, когда начиналась хивинская война, вдруг образовался громадный спрос
на балчуговский сапог, и Тарас бросил свое столярное
дело.
Первое
дело, самородок-то
на свинью походил: и как будто рыло, и как будто ноги — как есть свинья.
— Ну, братцы, надо об
деле столковаться, — приставал Кишкин. — Первое мая
на носу, надо партию…
— Можно и сестру Марью
на такой случай вывести… — предлагал расхрабрившийся Яша. — Тоже девица вполне… Может, вдвоем-то они скорее найдут. А ты, Андрон Евстратыч, главное
дело, не ошибись гумагой, потому как гумага первое
дело.