Неточные совпадения
Гордей Евстратыч
не слыхал
последних слов, а схватившись за голову, что-то обдумывал про себя. Чтобы
не выдать овладевшего им волнения, он сухо проговорил, завертывая кварц в бумагу...
Приободрившаяся лошадь дала знать, что скоро и Полдневская. В течение четырехчасового пути Брагин
не встретил ни одной живой души и теперь рад был добраться до места, где бы можно было хоть чаю напиться. Поднявшись на
последний косогор, он с удовольствием взглянул на Полдневскую, совсем почти спрятавшуюся на самом дне глубокой горной котловины. Издали едва можно было рассмотреть несколько крыш да две-три избушки, торчавшие особняком, точно они отползли от деревни.
Отец Крискент только развел руками, что можно было истолковать как угодно. Но именно последние-то тирады батюшки, которые как будто клонились к тому, чтобы отказаться от жилки, собственно, и убедили Татьяну Власьевну в необходимости «покориться неисповедимым судьбам Промысла», то есть в данном случае взять на себя Маркушкину жилку, пока Вукол Логиныч или кто другой
не перехватил ее.
— Заметьте, Татьяна Власьевна, я
не говорил: «берите жилку» и
не говорил — «откажитесь»… — ораторствовал батюшка, в
последний раз с необыкновенной быстротой расстегивая и застегивая аметистовые пуговицы своего камлотового подрясника. — Ужо как-нибудь пошлите ко мне Гордея-то Евстратыча, так мы покалякаем с ним по малости. Ну а как ваша молодайка, Дуня?
Каким путем вязалось
последнее заключение с торопливостью — оставим на совести самого Гордея Евстратыча, который всегда говорил, что торопливого от плута
не различить.
Конечно,
последнего осторожная старуха никому
не высказывала, но тем сильнее мучилась внутренно, хотя Нюша сама по себе была девка шелк шелком и из нее подчас можно было веревки вить.
«Эх,
не вылез бы отсюда», — думал он, в
последний раз оглядывая свои сокровища ревнивым хозяйским глазом.
В сущности, это
последнее заключение двоилось, потому что Татьяна Власьевна как-то инстинктивно боялась Порфира Порфирыча, в чем
не хотела сознаться даже самой себе.
Последнее чувство росло и увеличивалось, как катившийся под гору ком снега, так что люди самые близкие к этой семье начали теперь относиться к ней как-то подозрительно, хотя к этому
не было подано ни малейшего повода.
Появление Алены Евстратьевны произвело в брагинском доме настоящий переворот, хотя там ее никто особенно
не жаловал. Раньше она редко приезжала в гости и оставалась всего дня на два, на три; но на этот раз по всем признакам готовилась прогостить вплоть до
последнего санного пути.
Даже холод, достигавший по ночам значительной силы,
не имел уже прежней всесокрушающей власти: земля сама давала ему отпор накопившимся за день теплом, и солнечные лучи смывали
последние следы этой борьбы.
Когда и в его лачугу заползал солнечный луч, долго игравший на грязном полу, Маркушка чувствовал, что никакому солнцу уже
не согреть его, как чувствовал то, что
последний запас жизненной силы уйдет от него вместе с вешней водой.
Кругом них мелькали в воде утопающие, к ним тянулись руки с мольбой о помощи, их звал
последний крик отчаяния; но они думали только о собственном спасении и отталкивали цеплявшиеся за них руки, чтобы
не утонуть самим в бездонной глубине.
— А баушку так и узнать нельзя стало, — жаловалась Нюша. — Все считает что-то да бормочет про себя… Мне даже страшно иногда делается, особенно ночью. Либо молится, либо считает… И скупая какая стала — страсть! Прежде из
последнего старух во флигеле кормила, а теперь
не знает, как их скачать с рук.
— И я, братец, тоже больше
не могу… — с прежним смирением заявил Зотушка, поднимаясь с места. — Вы думаете, братец, что стали богаты, так вас и лучше нет… Эх, братец, братец! Жили вы раньше, а
не корили меня такими словами. Ну, Господь вам судья… Я и так уйду, сам… А только одно еще скажу вам, братец!
Не губите вы себя и других через это самое золото!.. Поглядите-ка кругом-то: всех разогнали, ни одного старого знакомого
не осталось. Теперь
последних Пазухиных лишитесь.
Приисковые рабочие очень любили Володьку Пятова, потому что он
последнюю копейку умел поставить ребром и обходился со всеми запанибрата. Только пьяный он начинал крепко безобразничать и успокаивался
не иначе как связанный веревками по рукам и ногам. Михалко и Архип завидовали пиджакам Володьки, его прокрахмаленным сорочкам и особенно его свободному разговору и смелости, с какой он держал себя везде. Особенно Архип увлекался им и старался во всем копировать своего приятеля, даже в походке.
Татьяна Власьевна заметила, что в
последнее время между Гордеем Евстратычем и Аленой Евстратьевной завелись какие-то особенные дела. Они часто о чем-то разговаривали между собой потихоньку и сейчас умолкали, когда в комнату входила Татьяна Власьевна. Это задело старуху, потому что чего им было скрываться от родной матери.
Не чужая ведь,
не мачеха какая-нибудь. Несколько раз Татьяна Власьевна пробовала было попытать модницу, но та была догадлива и все увертывалась.
Алена Евстратьевна подхватывала похвальные слова братца и еще сильнее заставляла краснеть смущенную Феню, которая в другой раз
не полезла бы за словом в карман и отделала бы модницу на все корки; но общее внимание и непривычная роль настоящей хозяйки совсем спутывали ее. Отец Крискент хотел закончить этот знаменательный день примирением Гордея Евстратыча с Зотушкой, но когда хватились
последнего — его и след простыл. Это маленькое обстоятельство одно и опечалило о. Крискента и Татьяну Власьевну.
— Бабушка Татьяна мне прямо тогда сказала, что она меня
не благословляет… — пускала Феня в ход свой
последний, самый сильный аргумент. — А я против ее воли
не могу идти, потому что считаю бабушку Татьяну второй матерью. Она худу
не научит, Алена Евстратьевна. Недаром она вон как разнемоглась с горя… Нет, нет, и
не говорите лучше. Я и слышать ничего
не хочу!
— В том-то и дело, что
не глупости, Феня… Ты теперь только то посуди, что в брагинском доме в этот год делалось, а потом-то что будет? Дальше-то и подумать страшно… Легко тебе будет смотреть, как брагинская семья будет делиться: старики врозь, сыновья врозь, снохи врозь. Нюшу столкают с рук за первого прощелыгу.
Не они первые,
не они
последние. Думаешь, даром Гордей-то Евстратыч за тобой на коленях ползал да слезами обливался? Я ведь все видела тогда…
Не бери на свою душу греха!..
— У меня под надзором девятьсот приисков, милочка, и ежели я буду всякому золотопромышленнику уступать, так меня Бог камнем убьет, да!.. Дело твое я знаю досконально и могу сказать только то, что
не хлопочи понапрасну. Вот и все!.. Взяток никому
не давай — даром
последние деньги издержишь, потому что пролитого
не воротишь.
О всем было переговорено, все было перемыто до
последней косточки, и только никто ни единым словом
не обмолвился о Фене Пятовой, точно она никогда
не существовала…
Его покрытое розовыми пятнами, улыбавшееся лицо было ей хорошо знакомо: она
не забыла
последней сцены в лавке и теперь
не знала, как себя держать: уйти — значит показать, что она подозревает Гордея Евстратыча в дурных намерениях, остаться — значит подать ему повод сделать какую-нибудь новую глупость.
Может быть,
последнего Гордей Евстратыч и
не сделал бы, если бы у него на уме
не было своей заботы, которая
не давала ему покоя ни днем ни ночью, и он все время бродил точно в тумане.
Можно было подумать, что старый брагинский дом охвачен огнем и Татьяна Власьевна спасала от разливавшегося пожара
последние крохи. Она заставила и Нюшу все прибирать и прятать и боязливо заглядывала в окна, точно боялась, что вот-вот наедут неизвестные враги и разнесут брагинские достатки по перышку. Нюша видела, что бабушка
не в своем уме, но ничего
не возражала ей и машинально делала все, что та ее заставляла.
— Я тебе покажу, подлец, спокойно… У!.. стракулист поганый!.. Думаешь, я на тебя суда
не найду? Не-ет, найду!..
Последнюю рубаху просужу, а тебя добуду… Спокойно!.. Да я… А-ах, Владимир Петрович, Владимир Петрович!.. Где у тебя крест-то?.. Ведь ты всю семью по миру пустил… всех… Теперь ведь глаз нельзя никуда показать… срам!.. Старуху и ту по миру пустил… Хуже ты разбойника и душегубца, потому что тот хоть разом живота решит и шабаш, а ты… а-ах, Владимир Петрович, Владимир Петрович!
Положение выходило самое критическое; выбросить адвокату
последние десять тысяч — значит живьем отдать себя, потому что, черт его знает, Головинский, может быть, там еще надавал векселей невесть сколько, а если
не заплатить, тогда опишут лавку и дом и объявят банкротом.
В
последнюю свою поездку Брагин привез из города Архипа, который только что был выпущен из больницы: от прежнего красавца-парня осталась одна тень, так что Татьяна Власьевна в первую минуту даже
не узнала своего внука.
Она была очень больна
последние полгода и поэтому
не могла приехать раньше.