Неточные совпадения
Дормез остановился перед церковью, и к нему торопливо подбежал молодцеватый становой с несколькими казаками,
в пылу усердия делая под козырек. С заднего сиденья нерешительно поднялся полный, среднего роста молодой человек,
в пестром шотландском костюме. На вид ему было лет тридцать; большие серые
глаза, с полузакрытыми веками, смотрели усталым, неподвижным взглядом. Его правильное лицо с орлиным носом и белокурыми кудрявыми волосами много теряло от какой-то обрюзгшей полноты.
В дальнем углу виднелось несколько дровосушных печей, около которых, среди беспорядочно наваленных дровяных куч,
пестрела голосистая толпа поденщиц-дровосушек; эта чумазая и покрытая сажей толпа с жадным любопытством провожала
глазами барина, который прошел прямо
в катальную.
Луша была
в простеньком ситцевом платье и даже без шляпы; голова была подвязана
пестрым бумажным платком, глубоко надвинутым на
глаза.
В комнатах господского дома гудела и переливалась
пестрая и говорливая волна кружев, улыбок, цветов, восторженных взглядов, блонд и самых бессодержательных фраз; более положительная и тяжеловесная половина человеческого рода глупо хлопала
глазами и напрасно старалась попасть
в тон салонного женского разговора.
Головы баб, девок и ткачей всех возможных возрастов высовывались отовсюду: красные и синие платки, черные, рыжие затылки и бороды, бледные лица, розовые и белые рубашки
пестрели в глазах, как стекла калейдоскопа, который стали бы вертеть против свечки.
Неточные совпадения
Все
глаза, все бинокли были обращены на
пеструю кучку всадников,
в то время как они выравнивались.
Взобравшись узенькою деревянною лестницею наверх,
в широкие сени, он встретил отворявшуюся со скрипом дверь и толстую старуху
в пестрых ситцах, проговорившую: «Сюда пожалуйте!»
В комнате попались всё старые приятели, попадающиеся всякому
в небольших деревянных трактирах, каких немало выстроено по дорогам, а именно: заиндевевший самовар, выскобленные гладко сосновые стены, трехугольный шкаф с чайниками и чашками
в углу, фарфоровые вызолоченные яички пред образами, висевшие на голубых и красных ленточках, окотившаяся недавно кошка, зеркало, показывавшее вместо двух четыре
глаза, а вместо лица какую-то лепешку; наконец натыканные пучками душистые травы и гвоздики у образов, высохшие до такой степени, что желавший понюхать их только чихал и больше ничего.
Под ним (как начинает капать // Весенний дождь на злак полей) // Пастух, плетя свой
пестрый лапоть, // Поет про волжских рыбарей; // И горожанка молодая, //
В деревне лето провождая, // Когда стремглав верхом она // Несется по полям одна, // Коня пред ним остановляет, // Ремянный повод натянув, // И, флер от шляпы отвернув, //
Глазами беглыми читает // Простую надпись — и слеза // Туманит нежные
глаза.
Насвистывая тихонько арию жреца из «Лакмэ», он сел к столу, развернул очередное «дело о взыскании», но, прикрыв
глаза, погрузился
в поток воспоминаний о своем
пестром прошлом. Воспоминания развивались, как бы истекая из слов: «Чем я провинился пред собою, за что наказываю себя»?
В пестрой ситцевой рубахе,
в измятом, выцветшем пиджаке,
в ботинках, очень похожих на башмаки деревенской бабы, он имел вид небогатого лавочника. Волосы подстрижены
в скобку, по-мужицки; широкое, обветренное лицо с облупившимся носом густо заросло темной бородою,
в глазах светилось нечто хмельное и как бы даже виноватое.