Неточные совпадения
Много
вам будет хлопот, Раиса Павловна, но страшен сон, да милостив бог…
С своей стороны
буду стараться извещать
вас о всем, что здесь
будет делаться.
А еще скажу
вам, что в зимний сезон Евгений Константиныч очень
были заинтересованы одной балериной и, несмотря на все старания Прейна, до сих пор ничего не могли от нее добиться, хотя это им стоило больших тысяч».
— Да
вы сегодня, кажется, совсем с ума спятили: я
буду советоваться с Платоном Васильичем… Ха-ха!.. Для этого я
вас и звала сюда!.. Если хотите знать, так Платон Васильич не увидит этого письма, как своих ушей. Неужели
вы не нашли ничего глупее мне посоветовать? Что такое Платон Васильич? — дурак и больше ничего… Да говорите же наконец или убирайтесь, откуда пришли! Меня больше всего сводит с ума эта особа, которая едет с генералом Блиновым. Заметили, что слово особа подчеркнуто?
— Нет уж, к Прозорову
будет лучше
вам самим сходить, Раиса Павловна… — с кислой гримасой заговорил Родион Антоныч.
— Здравствуйте, великий человек… на малые дела! — развязно отозвалась Раиса Павловна, протягивая руку чудаку-хозяину. —
Вы тут что-то такое
пели сейчас?
— О, помню, помню, царица Раиса! Дайте ручку поцеловать… Да, да… Когда-то, давно-давно, Виталий Прозоров не только декламировал
вам чужие стихи, но и сам парил для
вас. Ха-ха… Получается даже каламбур: парил и парил. Так-с… Вся жизнь состоит из таких каламбуров! Тогда, помните эту весеннюю лунную ночь… мы катались по озеру вдвоем… Как теперь вижу все: пахло сиренями, где-то заливался соловей!
вы были молоды, полны сил, и судеб повинуясь закону…
— Кто же
вам велит
пить? — строго проговорила Раиса Павловна, стараясь не глядеть на своего собеседника.
—
Вы ведь очень хорошо знаете всю эту историю: душа болит у Виталия Кузьмича, вот он и
пьет.
— Неужели
вам мало ваших приживалок, которыми
вы занимаете своих гостей?! — со злостью закричал Прозоров, сжимая кулаки. — Зачем
вы втягиваете мою девочку в эту помойную яму? О, господи, господи!
Вам мало видеть, как ползают и пресмыкаются у ваших ног десятки подлых людей, мало их унижения и добровольного позора,
вы хотите развратить еще и Лушу! Но я этого не позволю… Этого не
будет!
— Все
будешь знать, скоро состаришься, — уклончиво ответил Прозоров, ероша свои седые кудри. — Сказал, что едет, и
будет с
вас.
— Ах, да, Родион Антоныч… Что я хотела сказать? Да, да… Теперь другое время, и
вы пригодитесь заводам. У
вас есть эта, как
вам сказать, ну, общая идея там, что ли… Дело не в названии.
Вы взглянули на дело широко, а это-то нам и дорого: и практика и теория смотрят на вещи слишком узко, а у
вас счастливая голова…
— Как хотите, так и делайте… Если хлопоты
будут стоить столько же, сколько теперь приходится налогов, то заводам лучше же платить за хлопоты, чем этому земству!
Вы понимаете меня?
— А Прейн? — отвечала удивленная Раиса Павловна, — Ах, как
вы просты, чтобы не сказать больше… Неужели
вы думаете, что Прейн привезет Лаптева в пустые комнаты?
Будьте уверены, что все предусмотрено и устроено, а нам нужно позаботиться только о том, что
будет зависеть от нас. Во-первых, скажите Майзелю относительно охоты… Это главное. Думаете, Лаптев
будет заниматься здесь нашими делами? Ха-ха… Да он умрет со скуки на третьи сутки.
— Я давно хочу
вам сказать, Раиса Павловна, одну вещь… — нерешительно заговорил Сахаров. — Нельзя ли
будет войти в какое-нибудь соглашение-с…
— Отстаньте, пожалуйста, Демид Львович!
Вы все шутите… А я
вам расскажу другой случай: у меня
была невеста — необыкновенное создание! Представьте себе, совершенно прозрачная женщина… И как случайно я узнал об этом! Нужно сказать, что я с детства страдал лунатизмом и мог видеть с закрытыми глазами. Однажды…
— Я полагаю, Амалия Карловна, — отчетливо и тихо заговорила Раиса Павловна, переставляя чашку с недопитым кофе, — полагаю, что monsieur Половинкину лучше знать, что ему полезно и что нет. А затем, вместе с своей рабочей корзинкой,
вы, кажется, забыли, что у monsieur Половинкина, как у всех присутствующих здесь,
есть имя и отчество…
Амалия Карловна ждала поддержки со стороны присутствовавших единомышленников, но те предпочитали соблюдать полнейший нейтралитет, как это и приличествует посторонним людям. Этого
было достаточно, чтобы Амалия Карловна с быстротой пушечного ядра вылетела в переднюю, откуда доносились только ее отчаянные вопли: «Я знаю все… все!..
Вас всех отсюда метлой выгонят… всех!..»
— Нет, пожалуйста, этого не делайте: неделикатно надоедать незнакомому человеку, который, может
быть, совсем и не желает видеть нас с
вами.
— У
вас все
будет готово?
— Ватки бы подложить да пажиком бы и показать. Хе-хе. Они точно что из себя субтильные, а может, это и нужно
будет. Господская душа — потемки, сударыня. Ах, все я
вам забываю доложить, — понизив тон, продолжал Родион Антоныч, — родитель-то Гликерии Витальевны…
— Сравнял… Эх, вы-ы!.. Мало
вас драли, вот и брешете. Кабы жив
был старик Тетюев, да…
— Евгений Константиныч, куда же это
вы? — кричал по-французски Блинов, стараясь пробиться через толпу, которая отделяла его от Лаптева. — Сейчас
будет молебен, Евгений Константиныч…
— Не может
быть,
вы ошиблись? — заметила Раиса Павловна, выпрямляясь во весь рост.
— Нет, Раиса Павловна… Я слышал, как она сказала генералу, что желает
быть здесь полной хозяйкой и никому не позволит угощать Евгения Константиныча обедом. Генерал ее начал
было усовещивать, что настоящая хозяйка здесь
вы, а она так посмотрела на генерала, что тот только махнул рукой.
— Жаль, очень жаль… — говорил генерал, посматривая на двери уборной. — А какой
был талантливый человек!
Вы думаете, что его уже невозможно спасти?
— Посмотрим, как
вы будете держать себя дальше… — грозно шипит «чугунная болванка». — С своей стороны могу сказать только то, что при первой вашей уступке этой женщине я сейчас же уезжаю в Петербург.
— Набоб приехал… Ха-ха! — смеется он своим нехорошим смехом, откидывая волосы. — Народный восторг и общее виляние хвостов. О почтеннейшие подлецы с Мироном Блиновым во главе! Неужели еще не выросла та осина, на которой всех
вас следует перевешать… Комедия из комедий и всероссийское позорище. Доколе, о господи, ты
будешь терпеть сих подлецов?.. А царица Раиса здорово струхнула, даже до седьмого пота. Ха-ха!
— Что же мне
было делать, когда эта свинья сама залезла за стол! — оправдывался Прейн. — Не тащить же
было ее за хвост…
Вы, вероятно, слышали, каким влиянием теперь пользуется генерал на Евгения Константиныча.
— Ничего, пусть подождет. У меня
есть кое-что передать
вам…
— Да нет же, говорят
вам… Право, это отличный план. Теперь для меня все ясно, как день, и
вы можете
быть спокойны. Надеюсь, что я немножко знаю Евгения Константиныча, и если обещаю
вам, то сдержу свое слово… Вот
вам моя рука.
— Какие
вы глупости говорите, Прейн! — улыбнулась Раиса Павловна уже с сознанием своей силы. — Mademoiselle Эмма, которую
вы, кажется, немного знаете, потом Аннинька!.. и
будет! У меня не воспитательный дом.
Вообще люди, близко знавшие Прейна, могли про него сказать очень немного, как о человеке, который не любил скучать, мог наобещать сделать
вас завтра бухарским эмиром, любил с чаем
есть поджаренные в масле сухарики, всему на свете предпочитал дамское общество… и только.
— Не понимаете? Пустяки, батенька, нечего прикидываться… Если бы я
был на месте Прозорова, я прописал бы
вам такую анатомию с физиологией вместе, что небо в овчинку бы показалось. Кто Луше подарил маринованную глисту?
— A mademoiselle Эмма
будет у
вас участвовать?
— Однако
будет, господа, толковать о пустяках, — остановил эти препирательства Майзель. — Приступимте к делу; Авдей Никитич, за
вами первое слово.
Вы уж высказали мысль о необходимости действовать вместе, и теперь остается только выработать самую форму нашего протеста, чтобы этим дать делу сразу надлежащий ход. Как
вы полагаете, господа?
— Ну что ж из этого? — удивлялся Тетюев. — Николай Карлыч почтенный и заслуженный старик, которому многое можно извинить, а
вы — еще молодой человек… Да к мы собрались сюда, право, не за тем, чтобы
быть свидетелями такой неприятной сцены.
— Генерал весь вечер пробудет у Евгения Константиновича, и мы с
вами можем потолковать на досуге, — заговорила Нина Леонтьевна, раскуривая сигару. — Надеюсь, что мы не
будем играть втемную… Не так ли? Я, по крайней мере, смотрю на дело прямо! Я сделаю для
вас все, что обещала, а
вы должны обеспечить меня некоторым авансом… Ну, пустяки какие-нибудь, тысяч двадцать пока.
— Ха-ха-ха! — залилась квадратная женщина. — Да вернитесь, говорят
вам. Очень мне нужны ваши двадцать копеек… Я просто хотела испытать
вас для первого раза. Поняли? Идите и поговоримте серьезно. Мне нужно
было только убедиться, что
вы в состоянии выдержать характер.
— Я полагаю, что
вам лучше всего
будет выслушать мастеровых лично, — отвечал генерал, — это
будет спокойнее и для них.
— Что
вы хотите этим сказать? — спросил Лаптев Прейна, обращаясь с ним на «
вы», что можно
было объяснить только его безграничным удивлением.
— А я
вам скажу одно, Виталий Кузьмич, — вкрадчиво шептал Сахаров, тоже вкушая единую от трудов праведных, — какая голова у
вас, Виталий Кузьмич! Ах, какая голова!.. Если бы к этой голове да другой язык — цены бы
вам не
было…
— Хорошо. Я на днях
буду иметь объяснение с делегатами от заводских мастеровых, тогда приму во внимание и ваш протест. Пока могу сказать только то, что изложенные
вами чувства и доводы совпадают с моими мыслями. Нужно сказать, что я недоволен настоящими заводскими порядками, и генерал тоже, кажется, разделяет это недовольство. Господа, что же это
вы стоите? Садитесь…
— А
вы, доктор, ничего не имеете против Тетю-ева? — спросил Евгений Константиныч.
— Итак, мы кутим у
вас на свадьбе, доктор? — говорил Лаптев, когда тема о женщинах вообще
была исчерпана.
— Пусть
будет так… Какая же причина заставляла
вас все время сидеть дома?
— Следовательно,
вы должны
быть благодарны мне за этот урок?
— По крайней мере,
вы не
будете прятаться? — продолжал набоб, делая нетерпеливое движение. — Я раньше думал, что
вы так поступали по чужой инструкции…
Если
вы находите наше дело проигранным, я не удерживаю
вас; может
быть, и
вы хотите примкнуть к партии Тетюева, из принципа, что всякому своя рубашка к телу ближе.
В случае какого-нибудь затруднения стоило только сказать: «Евгений Константиныч, это тот самый Вершинин, у которого
вы ели уху из харюзов…» Набоб вообще не отличался особенно твердой памятью и скоро забывал даже самые остроумные анекдоты, но относительно еды обладал счастливой способностью никогда не забывать раз понравившегося кушанья.