Неточные совпадения
— Как не согласен! Что ты это,
черт тебя побери!
То молчал, а когда просьбу тебе даром написали, так ты не согласен.
Термосесов прочел письмо, в котором Борноволоков жаловался своей петербургской кузине Нине на свое несчастие, что он в Москве случайно попался Термосесову, которого при этом назвал «страшным негодяем и мерзавцем», и просил кузину Нину «работать всеми силами и связями, чтобы дать этому подлецу хорошее место в Польше или в Петербурге, потому что иначе он, зная все старые глупости, может наделать
черт знает какого кавардаку, так как он способен удивить свет своею подлостью, да и к
тому же едва ли не вор, так как всюду, где мы побываем, начинаются пропажи».
— Да как же не
черт знает что: быть другом и приятелем, вместе Россию собираться уничтожить, и вдруг по
том аттестовать меня чуть не последним подлецом и негодяем! Нет, батенька: эго нехорошо, и вы за
то мне со всем другую аттестацию пропишите.
Встретив Бизюкину, он пожелал за ней приударить, и приударил; занимаясь ее развитием
черт знает для чего, он метнул мыслью на возможность присвоить себе бывшие на ней бриллианты и немедленно же привел все это в исполнение, и притом спрятал их так хитро, что если бы, чего боже сохрани, Бизюкины довели до обыска,
то бриллианты оказались бы, конечно, не у Термосесова, а у князя Борноволокова, который носил эти драгоценности чуть ли не на самом себе; они были зашиты в его шинели.
—
Черт его, братцы мои, знает, что в нем такое действует! — воскликнул Ахилла и, обратясь к исправнику, еще раз ему погрозил: отойди, мол, а
то, видишь, человек смущается.
И в этих размышлениях дьякон не заметил, как прошла ночь и на небе блеснула бледною янтарного
чертой заря, последняя заря, осеняющая на земле разрушающийся остаток
того, что было слышащим землю свою и разумевающим ее попом Савелием.
Все это сцены, известные меж
теми, что попадали с мякины на хлеб; но рядом с этим шли и другие, тоже, впрочем, довольно известные сцены, разыгрываемые оставшимися без хлеба: ночами, по глухим и уединенным улицам города, вдруг ни с
того ни с сего начали показываться
черти.
Ротмистр, не полагаясь более на средства полиции, отнесся к капитану Повердовне и просил содействия его инвалидной команды к безотлагательной поимке тревожащего город
черта; но капитан затруднялся вступить в дело с нечистым духом, не испросив на
то особого разрешения у своего начальства, а
черт между
тем все расхаживал и, наконец, нагнал на город совершенный ужас.
Ахилла, держа на себе
черта с такою же легкостью, с какою здоровый мужик несет сноп гороху, сделал несколько шагов назад на кладбище и, разбежавшись, прыгнул через канаву, но лукавый
черт воспользовался этим мгновением и ловко обвил своими ногами разметанные по воздуху ноги дьякона в
тот самый момент, когда оба они были над канавой. Неожиданно опутанный Ахилла потерял баланс и рухнул вместе с своею ношей в холодную студень канавы.
От страшного холода он чуть было не разжал рук и не выпустил
черта, но одолел себя и стал искать других средств к спасению. Но, увы! средств таких не было; гладкие края канавы были покрыты ледянистою корой, и выкарабкаться по ним без помощи рук было невозможно, а освободить руки значило упустить
черта. Ахилла этого не хотел. Он попробовал кричать, но его или никто не слыхал, или кто и слышал,
тот только плотнее запирался, дескать: «кого-то опять
черт дерет».
Сквозь эту толпу, несмотря на свой сан и значение, с трудом могли пробираться самые влиятельные лица города, как-то: протоиерей Грацианский, отец Захария и капитан Повердовня, да и
то они пробились лишь потому, что толпа считала присутствие священников при расправе с
чертом религиозною необходимостью, а капитан Повердовня протеснился с помощью сабельного эфеса, которым он храбро давал зуботычины направо и налево.
На голове
черта, покрытой
тою же буркой, торчали скверно и небрежно привязанные грязною бечевкой коровьи рога, а у рук, обмотанных обрывками вывернутой овчины, мотались два обыкновенные железные крюка, которыми поднимают кули.
А что всего страннее, так это
то, что один из солдатиков, запустив
черту за пазуху свою руку, вытащил оттуда на шнурке старый медный крест с давленною надписью: «Да воскреснет Бог и расточатся врази Его».
— Да, да; по костюму совершенно
черт, а по образку совершенно не
черт, — поддержал его Захария и, тотчас же подскочив к этому сфинксу, запытал: — Послушай, братец: кто ты такой? А? Слышишь, что я говорю?.. Любезный!.. А? Слышишь?.. Говори… А
то сечь будем!.. Говори!.. — добивался Захария.
Из различных уст подавались различные мнения: как же теперь быть с этим
чертом? Исправник полагал отослать его прямо в таком виде, как он есть, к губернатору, и опирался в этом на закон о чудовищах и уродцах: но всеобщее любопытство страшно восставало против этого решения и изобретало всякие доводы для убеждения исправника в необходимости немедленно же разоблачить демона и
тем удовлетворить всеобщее нетерпеливое и жгучее любопытство.
И с этим, увидя растворенный канцелярский шкаф, он быстро вскочил в него и захлопнул дверцы; а между
тем в комнату через разбитые окна еще ожесточеннее падали камни. У самого
черта вырвался крик ужаса и отчаяния.
Минута была самая решительная: она ждала своего героя, и он явился. Шубы, которыми был закрыт всеми позабытый Ахилла, зашевелясь, слетели на пол, а сам он, босой, в узком и куцем солдатском белье, потрошил
того, кто так недавно казался
чертом и за кого поднялась вся эта история, принявшая вид настоящего открытого бунта.
И говоря это, он в
то же время щипал
черта, как ретивая баба щиплет ошпаренного цыпленка.
Он винился, что с голоду и холоду, всеми брошенный и от всех за свое беспутство гонимый, он ходил и скитался, и надумался, наконец, одеться
чертом, и так пугал ночами народ и таскал, что откуда попало, продавал жиду и
тем питался.
Неточные совпадения
Аммос Федорович. А
черт его знает, что оно значит! Еще хорошо, если только мошенник, а может быть, и
того еще хуже.
Городничий.
Тем лучше: молодого скорее пронюхаешь. Беда, если старый
черт, а молодой весь наверху. Вы, господа, приготовляйтесь по своей части, а я отправлюсь сам или вот хоть с Петром Ивановичем, приватно, для прогулки, наведаться, не терпят ли проезжающие неприятностей. Эй, Свистунов!
Почтмейстер. Ни се ни
то;
черт знает что такое!
Городничий. И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из
того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на сердце,
то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь…
черт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
Городничий. О,
черт возьми! нужно еще повторять! как будто оно там и без
того не стоит.