Неточные совпадения
Четвертое же и самое веское из характерных определений дьякону Ахилле
было сделано самим архиереем, и притом в весьма памятный для Ахиллы
день, именно в
день изгнания его, Ахиллы, из архиерейского хора и посылки на дьяконство в Старый Город. По этому определению дьякон Ахилла назывался «уязвленным». Здесь
будет уместно рассказать, по какому случаю стало ему приличествовать сие последнее название «уязвленного».
Дни и ночи он расхаживал то по своей комнате, то по коридору или по двору, то по архиерейскому саду или по загородному выгону, и все распевал на разные тоны: «уязвлен, уязвлен, уязвлен», и в таких беспрестанных упражнениях дождался наконец, что настал и самый
день его славы, когда он должен
был пропеть свое «уязвлен» пред всем собором.
День, другой и третий прошел, а отец Туберозов и не заговаривает об этом
деле, словно свез он посохи в губернию да там их оба по реке спустил, чтоб и речи о них не
было.
— Что я
буду его спрашивать? — отвечал отец Захария. — Нешто я ему не верю, что ли, что стану отчет требовать, куда
дел?
Глядя на нее, можно
было видеть, что она ожидает его неспокойно; этому и
была причина: давно невеселый Туберозов нынче особенно хандрил целый
день, и это тревожило его добрую подругу.
— Он его в золяной корчаге сварил, — продолжал, не обращая на нее внимания, дьякон, — и хотя ему это мерзкое
дело было дозволено от исправника и от лекаря, но тем не менее он теперь за это предается в мои руки.
— Извольте хорошенько слушать, в чем
дело и какое его
было течение: Варнавка действительно сварил человека с разрешения начальства, то
есть лекаря и исправника, так как то
был утопленник; но этот сваренец теперь его жестоко мучит и его мать, госпожу просвирню, и я все это разузнал и сказал у исправника отцу протопопу, и отец протопоп исправнику за это… того-с, по-французски, пробире-муа, задали, и исправник сказал: что я, говорит, возьму солдат и положу этому конец; но я сказал, что пока еще ты возьмешь солдат, а я сам солдат, и с завтрашнего
дня, ваше преподобие, честная протопопица Наталья Николаевна, вы
будете видеть, как дьякон Ахилла начнет казнить учителя Варнавку, который богохульствует, смущает людей живых и мучит мертвых.
За первою надписью, совершенною в первый
день иерейства Туберозова,
была вторая: «Проповедовал впервые в соборе после архиерейского служения.
Ниже, через несколько записей, значилось: «
Был по
делам в губернии и, представляясь владыке, лично ему докладывал о бедности причтов. Владыка очень о сем соболезновали; но заметили, что и сам Господь наш не имел где главы восклонить, а к сему учить не уставал. Советовал мне, дабы рекомендовать духовным читать книгу „О подражании Христу“. На сие ничего его преосвященству не возражал, да и вотще
было бы возражать, потому как и книги той духовному нищенству нашему достать негде.
Изложил сие
дело владыке обстоятельно что не ходил я к староверам не по нерадению, ибо то даже
было в карманный себе ущерб; но я сделал сие для того дабы раскольники чувствовали, что чести моего с причтом посещения лишаются.
По сем
дне, повергавшем меня всеми ощущениями в беспрерывное разнообразие, я столь
был увлечен описанием того, что мною выше описано, что чувствовал плохую женку мою в душе моей, и поелику душа моя лобзала ее, я не вздумал ни однажды подойти к ней и поцеловать ее.
Третьего
дня, часу в двенадцатом пополудни, я
был несказанно изумлен, увидев подъезжающие ко мне большие господские дрожки тройкой больших рыжих коней, а на тех дрожках нарочито небольшого человечка, в картузе ворсистой шляпной материи с длинным козырем и в коричневой шинели с премножеством один над другим набранных капишончиков и пелерин.
Но
дню сему
было определено этим не окончиться, а суждено, видно, ему
было заключиться еще новым курьезом.
17-го марта. Богоявленский протопоп, идучи ночью со Святыми Дарами от больного, взят обходными солдатами в часть, якобы
был в нетрезвом виде. Владыка на другой
день в мантии его посетили. О, ляше правителю,
будете вы теперь сию проделку свою помнить!
В марте месяце сего года, в проезд чрез наш город губернатора, предводителем дворянства
было праздновано торжество, и я, пользуясь сим случаем моего свидания с губернатором, обратился к оному сановнику с жалобой на обременение помещиками крестьян работами в воскресные
дни и даже в двунадесятые праздники и говорил, что таким образом великая бедность народная еще более увеличивается, ибо по целым селам нет ни у кого ни ржи, ни овса…
Я вот, — говорит, — и то-то, и то-то, да и, наконец, я-де не Николай Угодник, я-де овсом не торгую!“ Этого я не должен
был стерпеть и отвечал: „Я вашему превосходительству, как человеку в
делах веры не сведущему, прежде всего должен объяснить, что Николай Угодник
был епископ и ничем не торговал.
Однако звучно да
будет мне по вся
дни сие недавно слышанное мною: „молчи“.
20-гофевраля. Благородное дворянство избрало нам нового исправника, друга моего, поляка, на коего я доносил во
дни моей молодой строптивости, пана Чемерницкого. Он женился на русской нашей богатой вдове и учинился нашим помещиком, а ныне и исправником. В господине Чемерницком непременно
буду иметь врага и, вероятно, наидосадливейшего.
Но что всего приличнее, это
было моему Ахилле выхватиться с своею готовностию пособлять Данилке в этом
деле.
Я указал дьякону, что если б и он
разделял таковую же участь с Данилкой и приехал назад, как карась весь обложенный крапивой, приятно ли бы это ему
было?
Это я, выходит, отпел панихиду за декабристов, ибо сегодня и
день был тот, когда
было восстание.
2-го февраля. Почтмейстер Тимофей Иванович, подпечатывая письма, нашел описание Тугановского
дела, списанного городничим для Чемерницкого, и все сему очень смеялись. На что же сие делают, на что же и подпечатывание с болтовством, уничтожающим сей операции всякое значение, и корреспондирование революционеру от полицейского чиновника? Городничий намекал, что литераторствует для „Колокола“. Не достойнее ли бы
было, если бы ничего этого, ни того, ни другого, совсем не
было?
Небо
было закрыто черными тучами, и редкие капли дождя уже шлепали в густую пыль; это
был дождь, прошенный и моленный Туберозовым прошедшим
днем на мирском молебне, и в теперешнем его появлении старик видел как бы знамение, что его молитва не бездейственна.
Лекарь ничего не ответил и продолжал свистать, а дьякон, покачав головой, плюнул и, развязав шнурочек, которым
был подпоясан по своему богатырскому телу, снял с этого шнурочка конскую скребницу и щетку и начал усердно и с знанием
дела мыть гриву своего коня, который, гуляя на чембуре, выгибал наружу ладьистую спину и бурливо пенил коленами воду.
Здесь они закапывались в пыль, так что их почти нельзя
было и заметить, и лежали обыкновенно каждый
день в полной уверенности, что их никто не побеспокоит; при появлении перешагнувшего через них Дарьянова они даже не шевельнулись и не тронулись, а только открыли по одному из своих янтарных глаз и, проводив сонным взглядом гостя, снова завели их выпуклыми серыми веками.
— Я сто раз его срезывал, даже на той неделе еще раз обрезал. Он в смотрительской комнате, в училище, пустился ораторствовать, что праздничные
дни будто заключают в себе что-то особенное этакое, а я его при всех и осадил. Я ему очень просто при всех указал на математически доказанную неверность исчисления праздничных
дней. Где же, говорю, наши праздники? У вас Рождество, а за границей оно уже тринадцать
дней назад
было. Ведь прав я?
— Теперь опять я третьего
дня узнала, что они с акцизничихой, с Бизюкиной, вдруг в соусе лягушек
ели!
— Я его, признаюсь вам, я его наговорной водой всякий
день пою. Он, конечно, этого не знает и не замечает, но я
пою, только не помогает, — да и грех. А отец Савелий говорит одно: что стоило бы мне его куда-то в Ташкент сослать. «Отчего же, говорю, еще не попробовать лаской?» — «А потому, говорит, что из него лаской ничего не
будет, у него, — он находит, — будто совсем природы чувств нет». А мне если и так, мне, детки мои, его все-таки жалко… — И просвирня снова исчезла.
«Да; мы народ не лиходейный, но добрый», — размышлял старик, идучи в полном спокойствии служить раннюю обедню за сей народ не лиходейный, но добрый. Однако же этот покой
был обманчив: под тихою поверхностью воды, на
дне, дремал крокодил.
Покою ничто не угрожало; напротив, даже Туберозову
был ниспослан прекрасный
день, который он провел в чистейшем восторге.
— А ты, в самом
деле, расскажи, как это ты ожесточен
был?
— Да-с, — продолжал, вытерев себе ротик, карло. — А пришел-то я в себя уж через девять
дней, потому что горячка у меня сделалась, и то-с осматриваюсь и вижу, госпожа сидит у моего изголовья и говорит: «Ох, прости ты меня, Христа ради, Николаша: чуть я тебя, сумасшедшая, не убила!» Так вот она какой великан-то
была, госпожа Плодомасова!
Но только надо вам доложить, что все эти наряды и костюмы для нас с Меттой Ивановной все моя госпожа на свой счет делали, потому что они уж наверное надеялись, что мы Метту Ивановну купим, и даже так, что чем больше они на нас двоих этих костюмов надевали, тем больше уверялись, что мы оба ихние; а дело-то совсем
было не туда.
Но тут Алексей Никитич вдруг ненароком маленькую ошибку дал или, пожалуй сказать, перехитрил: намерение их такое
было, разумеется, чтобы скорее Марфу Андревну со мною в деревню отправить, чтоб это тут забылось, они и сказали маменьке: «Вы, — изволят говорить, — маменька, не беспокойтесь: ее, эту карлушку, найдут, потому что ее ищут, и как найдут, я вам сейчас и отпишу в деревню», — а покойница-то за это слово н ухватились: «Нет уж, говорят, если ищут, так я лучше подожду, я, главное, теперь этого жида-то хочу посмотреть, который ее унес!» Тут, судари мои, мы уж и одного квартального вместе с собою лгать подрядили: тот всякий
день приходит и врет, что «ищут, мол, ее, да не находят».
— Тем, отец Захария, плох, что
дела своего не знает, — отвечал Бенефактову с отменною развязностию Ахилла. — О бежавшем рабе нешто Иоанну Воинственнику
петь подобает?
— Вот что называется в самом
деле быть умным! — рассуждала она, не сводя изумленного взгляда с двери, за которою скрылся Термосесов. — У всех строгости, заказы, а тут ничего: все позволяется, все можно, и между тем этот человек все-таки никого не боится. Вот с каким человеком легко жить; вот кому даже сладко покоряться.
— Да-с; а вы бросьте эти газеты да возьмитесь за Термосесова, так он вам
дело уладит. Будьте-ка вы Иван Царевич, а я
буду ваш Серый Волк.
Но теперь не в этом
дело, a вы понимаете, мы с этого попа Туберкулова начнем свою тактику, которая в развитии своем докажет его вредность, и вредность вообще подобных независимых людей в духовенстве; а в окончательном выводе явится логическое заключение о том, что религия может
быть допускаема только как одна из форм администрации.
И Термосесов начал диктовать Препотенскому просьбу на имя Борноволокова, просьбу довольно краткую, но кляузную, в которой не
было позабыто и имя протопопа, как поощрителя самоуправства, сказавшего даже ему, Даниле, что он воспринял от дьякона достойное по своим
делам.
— Позвольте вас спросить: я третьего
дня был в церкви и слышал, как один протопоп произнес слово «дурак». Что клир должен
петь в то время, когда протопоп возглашает «дурак»?
— Такое ланпопό вздулось, что по-настоящему
дня два показаться на улицу нельзя
будет.
У Туберозова
была большая решимость на
дело, о котором долго думал, на которое давно порывался и о котором никому не говорил.
— Что же бы не надобно мне? А, а! Ты
дело сказала, — у меня
есть что мне не надо!
В доме Бизюкина утро этого
дня было очень неблагополучно: акцизница хватилась бывшего на ней вчера вечером дорогого бриллиантового колье и не нашла его. Прислуга
была вся на ногах; хозяева тоже. Пропажу искали и в беседке, и по всему дому, и нигде не находили.
А в городе в это время неустанными усилиями Термосесова
была уже затравлена длинная петля. Жалоба мещанина Данилки возымела ход, ничтожное происшествие стало
делом, требующим решения по законам.
Шумные известия о напастях на дьякона Ахиллу и о приплетении самого протопопа к этому ничтожному
делу захватили отца Савелия в далеком приходе, от которого до города
было по меньшей мере двое суток езды.
Дни стояли невыносимо жаркие. От последнего села, где Туберозов ночевал, до города оставалось ехать около пятидесяти верст. Протопоп, не рано выехав, успел сделать едва половину этого пути, как наступил жар неодолимый: бедные бурые коньки его мылились, потели и
были жалки. Туберозов решил остановиться на покорм и последний отдых: он не хотел заезжать никуда на постоялый двор, а, вспомнив очень хорошее место у опушки леса, в так называемом «Корольковом верху», решился там и остановиться в холодке.
— Спеши, догоняй, — сказал Савелий дьячку и, вынув свои серебряные часы, поглядел на них:
был в начале четвертый час
дня.
Но мы преступно небрежем этою заботою, и мне если доводится видеть в такой
день храм не пустым, то я даже недоумеваю, чем это объяснить? Перебираю все догадки и вижу, что нельзя этого ничем иным объяснить, как страхом угрозы моей, и отсель заключаю, что все эти молитвенники слуги лукавые и ленивые и молитва их не молитва, а наипаче
есть торговля, торговля во храме, видя которую господь наш И. X. не только возмутился божественным духом своим, но и вземь вервие и изгна их из храма.
Это
была программа поучения, которую хотел сказать и сказал на другой
день Савелий пред всеми собранными им во храме чиновниками, закончив таким сказанием не только свою проповедь, но и все свое служение церкви.