Неточные совпадения
— Акведуки эти, —
говорил отец протопоп, — будут
ни к чему, потому город малый, и притом тремя реками пересекается; но магазины, которые всё вновь открываются, нечто весьма изящное начали представлять. Да вот я вам сейчас покажу, что касается нынешнего там искусства…
— Да каким же примерным поведением, когда он совсем меня не замечает? Мне, ты, батя, думаешь, легко, как я вижу, что он скорбит, вижу, что он нынче в столь частой задумчивости. «Боже мой! —
говорю я себе, — чего он в таком изумлении? Может быть, это он и обо мне…» Потому что ведь там, как он на меня
ни сердись, а ведь он все это притворствует: он меня любит…
Наиотчайнейший отпор в сем получил, каким только истина одна отвергаться может: „Умные, —
говорит, — обо всем рассуждают, а я
ни о чем судить не могу и никогда не рассуждаю.
В марте месяце сего года, в проезд чрез наш город губернатора, предводителем дворянства было праздновано торжество, и я, пользуясь сим случаем моего свидания с губернатором, обратился к оному сановнику с жалобой на обременение помещиками крестьян работами в воскресные дни и даже в двунадесятые праздники и
говорил, что таким образом великая бедность народная еще более увеличивается, ибо по целым селам нет
ни у кого
ни ржи,
ни овса…
6-го декабря. Постоянно приходят вести о контрах между предводителем Тугановым и губернатором, который,
говорят, отыскивает, чем бы ткнуть предводителя за свое „просо“, и, наконец, кажется, они столкнулись. Губернатор все за крестьян, а тот, Вольтер, за свои права и вольности. У одного правоведство смысл покривило, так что ему надо бы пожелать позабыть то, что он узнал, а у другого — гонору с Араратскую гору и уже никакого
ни к каким правам почтения. У них будет баталия.
— Ну вот, лекарю! Не напоминайте мне, пожалуйста, про него, отец Савелий, да и он ничего не поможет. Мне венгерец такого лекарства давал, что
говорит: «только выпей, так не будешь
ни сопеть,
ни дыхать!», однако же я все выпил, а меня не взяло. А наш лекарь… да я, отец протопоп, им сегодня и расстроен. Я сегодня, отец протопоп, вскипел на нашего лекаря. Ведь этакая, отец протопоп, наглость… — Дьякон пригнулся к уху отца Савелия и добавил вслух: — Представьте вы себе, какая наглость!
«Лжешь,
говорит, это тебя бес научает меня обманывать, я знаю, что жиды с хвостиками!» — «Никогда,
говорю,
ни у каких
ни у жидов,
ни у нежидов никаких хвостиков нет».
А тот: «
Ни свидетельствовать,
говорит, вас не хочу,
ни доносить не стану.
— Вот сестрица покушают, —
говорил он, обращаясь к сестре. — Садитесь, сестрица, кушайте, кушайте! Чего церемониться? А не хотите без меня, так позвольте мне, сударыня Ольга Арсентьевна, морковной начиночки из пирожка на блюдце… Вот так, довольно-с, довольно! Теперь, сестрица, кушайте, а с меня довольно. Меня и кормить-то уж не за что; нитяного чулка вязать, и того уже теперь путем не умею. Лучше гораздо сестрицы вязал когда-то, и даже бродери англез выплетал, а нынче что
ни стану вязать, всё петли спускаю.
«Это вот все ты, — изволят
говорить, — сякой-такой пентюх, что девку даже
ни в какое воображение ввести не можешь, чтоб она сама за тебя просилась».
Пред самою весной Марфа Андревна ей вдруг решительно
говорят: «Однако что же это такое мы с тобою, матушка, делаем,
ни Мишу,
ни Гришу?
Марфе Андревне все, знаете, от этого легче стало, что уж
ни у кого ее нет, и начали они беспрестанно об этом
говорить.
Мой Николай
ни за что бы,
говорят, не дался».
Бизюкина оглянулась на ревизора, который,
ни слова не
говоря, тихо сел на диванчик, и отвечала Термосесову, что мужа ее нет дома.
—
Ни капли я не наглец, и ничего я не забываю, а Термосесов умен, прост, естественен и практик от природы, вот и все. Термосесов просто рассуждает: если ты умная женщина, то ты понимаешь, к чему разговариваешь с мужчиной на такой короткой ноге, как ты со мною
говорила; а если ты сама не знаешь, зачем ты себя так держишь, так ты, выходит, глупа, и тобою дорожить не стоит.
— Оставь, —
говорил он, — что
ни скажешь — все глупость!
— Да это что ж? ведь этак нельзя
ни о чем
говорить! — вскричал он. — Я один, а вы все вместе льстите. Этак хоть кого переспоришь. А я знаю одно, что я ничего старинного не уважаю.
— И не
говорите. Получит газеты и носится с ними, и вздыхает, и
ни о чем хладнокровно не может рассуждать, — ответил Дарьянов.
— Да, Эсперанса, я ударился, — отвечал он со вздохом, — но только если ты до теперешнего раза думала, что я на мою силу надеюсь, так больше этого не думай. Отец протопоп министр юстиции; он правду мне, Эсперанса,
говорил: не хвались, Эсперанса, сильный силою своею,
ни крепкий крепостью своею!
Наталья Николаевна не прерывала возвышенных и страстных речей мужа
ни одним звуком, и он
говорил на полной свободе, какой не давало ему положение его
ни в каком другом месте.
— И представь же ты себе, Наташа! — заключил он, заметив, что уже начинает рассветать и его канарейка, проснувшись, стала чистить о жердочку свой носик, — и представь себе, моя добрая старушка, что ведь
ни в чем он меня, Туганов, не опровергал и во всем со мною согласился, находя и сам, что у нас, как покойница Марфа Андревна
говорила, и хвост долог, и нос долог, и мы стоим как кулики на болоте да перекачиваемся: нос вытащим — хвост завязнет, а хвост вытащим — нос завязнет; но горячности, какой требует такое положение, не обличил…
Добравшись до самолета-ковра и невидимки-шапки, непривычный
ни к каким умственным ухищрениям Ахилла словно освободился от непосильной ноши, вздохнул и сам полетел на ковре; он прошел, никем не видимый, в сапогах и в шапке к одному и к другому из важных лиц, к которым без этих сапог пройти не надеялся, и того и другого толкнул слегка сонного в ребра и начал им
говорить: «Не обижайте попа Савелия, а то после сами станете тужить, да не воротите».
И Николай Афанасьевич, скрипя своими сапожками, заковылял в комнаты к протопопице, но, побыв здесь всего одну минуту, взял с собой дьякона и побрел к исправнику; от исправника они прошли к судье, и карлик с обоими с ними совещался, и
ни от того,
ни от другого ничего не узнал радостного. Они жалели Туберозова,
говорили, что хотя протопоп и нехорошо сделал, сказав такую возбуждающую проповедь, но что с ним все-таки поступлено уже через меру строго.
— Это верно, я вам
говорю, — пояснил дьякон и, выпив большую рюмку настойки, начал развивать. — Я вам даже и о себе скажу. Я во хмелю очень прекрасный, потому что у меня
ни озорства,
ни мыслей скверных никогда нет; ну, я зато, братцы мои, смерть люблю пьяненький хвастать. Ей-право! И не то чтоб я это делал изнарочно, а так, верно, по природе. Начну такое на себя сочинять, что после сам не надивлюсь, откуда только у меня эта брехня в то время берется.
Савелия он навещал каждый вечер, но не
говорил ему ничего о своих дневных хлопотах; тот, разумеется,
ни о чем не спрашивал.
— Не наречен был дерзостным пророк за то, что он, ревнуя, поревновал о вседержителе. Скажи же им: так вам велел сказать ваш подначальный поп, что он ревнив и так умрет таким, каким рожден ревнивцем. А более со мной не
говори ни слова о прощении.
Но отец дьякон меня на этом перебивают: «Нет, ты,
говорит, скажи мне такое имя, чтобы
ни у кого такого не было.
И ссоры он из-за этого затевает постоянные и все
говорит: «Я их теперь,
говорит, всех этак постоянно в глаза буду собаками звать, и сам мировой судья мне
ни лысого беса не сделает».
— И взаправду теперь, —
говорил он, — если мы от этой самой ничтожной блохи пойдем дальше, то и тут нам ничего этого не видно, потому что тут у нас
ни книг этаких настоящих,
ни глобусов,
ни труб, ничего нет. Мрак невежества до того, что даже, я тебе скажу, здесь и смелости-то такой, как там, нет, чтоб очень рассуждать! А там я с литератами, знаешь, сел, полчаса посидел, ну и вижу, что религия, как она есть, так ее и нет, а блоха это положительный хвакт. Так по науке выходит…
Вот весь Старогород сопровождает тело Туберозова в церковь. Обедня и отпевание благодаря Ахилле производили ужасное впечатление; дьякон, что
ни начнет
говорить, захлебывается, останавливается и заливается слезами. Рыдания его, разносясь в толпе, сообщают всем глубочайшую горесть.
— Да так: потому что зачем неправду
говорить:
ни от чего вы меня не можете удержать.
В следующую за сим ночь, в одиннадцатом часу, дьякон, не
говоря никому
ни слова, тихо вышел из дому и побрел на кладбище. Он имел в руке длинный шест и крепкую пеньковую петлю.
Неточные совпадения
Городничий (бьет себя по лбу).Как я — нет, как я, старый дурак? Выжил, глупый баран, из ума!.. Тридцать лет живу на службе;
ни один купец,
ни подрядчик не мог провести; мошенников над мошенниками обманывал, пройдох и плутов таких, что весь свет готовы обворовать, поддевал на уду. Трех губернаторов обманул!.. Что губернаторов! (махнул рукой)нечего и
говорить про губернаторов…
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То есть, не то уж
говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь,
ни в чем не нуждается; нет, ему еще подавай:
говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.
Городничий. Ах, боже мой, вы всё с своими глупыми расспросами! не дадите
ни слова
поговорить о деле. Ну что, друг, как твой барин?.. строг? любит этак распекать или нет?
Хлестаков. Да что? мне нет никакого дела до них. (В размышлении.)Я не знаю, однако ж, зачем вы
говорите о злодеях или о какой-то унтер-офицерской вдове… Унтер-офицерская жена совсем другое, а меня вы не смеете высечь, до этого вам далеко… Вот еще! смотри ты какой!.. Я заплачу, заплачу деньги, но у меня теперь нет. Я потому и сижу здесь, что у меня нет
ни копейки.
О! я шутить не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да что в самом деле? Я такой! я не посмотрю
ни на кого… я
говорю всем: «Я сам себя знаю, сам». Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)