«Пти-ком-пё», — говорю, и сказать больше нечего, а она в эту минуту вдруг как вскрикнет: «А меня с красоты продадут, продадут», да как швырнет гитару далеко с колен, а с головы сорвала косынку и пала ничком на диван, лицо в ладони уткнула и плачет, и я, глядя на нее, плачу, и князь… тоже и он заплакал, но взял гитару и точно не пел, а, как будто службу служа, застонал: «Если б знала ты весь огонь любви, всю тоску
души моей пламенной», — да и ну рыдать.
— Ну, так послушай же, — говорит, — теперь же стань поскорее
душе моей за спасителя; моих, — говорит, — больше сил нет так жить да мучиться, видючи его измену и надо мной надругательство. Если я еще день проживу, я и его и ее порешу, а если их пожалею, себя решу, то навек убью свою душеньку… Пожалей меня, родной мой, мой миленый брат; ударь меня раз ножом против сердца.
Неточные совпадения
Вот и хорошо: так он порешил настоятельно себя кончить и день к тому определил, но только как был он человек доброй
души, то подумал: «Хорошо же; умереть-то я, положим, умру, а ведь я не скотина: я не без
души, — куда потом
моя душа пойдет?» И стал он от этого часу еще больше скорбеть.
«Ах ты, змея! — думаю себе, — ах ты, стрепет степной, аспидский! где ты только могла такая зародиться?» И чувствую, что рванулась
моя душа к ней, к этой лошади, родной страстию.
«Ах ты, — думаю, — милушка; ах ты, милушка!» Кажется, спроси бы у меня за нее татарин не то что
мою душу, а отца и мать родную, и тех бы не пожалел, — но где было о том думать, чтобы этакого летуна достать, когда за нее между господами и ремонтерами невесть какая цена слагалась, но и это еще было все ничего, как вдруг тут еще торг не был кончен, и никому она не досталась, как видим, из-за Суры от Селиксы гонит на вороном коне борзый всадник, а сам широкою шляпой машет и подлетел, соскочил, коня бросил и прямо к той к белой кобылице и стал опять у нее в головах, как и первый статуй, и говорит...
На меня все оглядываться стали, что я их своими подарками ниже себя ставлю; так что им даже совестно после меня класть, а я решительно уже ничего не жалею, потому
моя воля, сердце выскажу,
душу выкажу, и выказал.
Этими словами точно гонит, а другими словно допрашивает: «Иль играть хочешь ты
моей львиной
душой и всю власть красоты испытать над собой».
— Видите, — начал Иван Северьяныч, —
мой князь был человек
души доброй, но переменчивой.
— Перед кем я стану петь! Ты, — говорит, — холодный стал, а я хочу, чтобы от
моей песни чья-нибудь
душа горела и мучилась.
— Нет, Иван Северьяныч, нет,
мой ласковый, милсердечный друг, прими ты от меня, сироты, на том твоем слове вечный поклон, а мне, горькой цыганке, больше жить нельзя, потому что я могу неповинную
душу загубить.
— Про ее, про лиходея
моего жену молодую, потому что она — молодая
душа, ни в чем не повинная, а
мое ревнивое сердце ее все равно стерпеть не может, и я ее и себя погублю.
— Ты
мою душу прокляни так, как свою клял, если меня не послушаешь.
— Ты, — говорит, — поживешь, ты богу отмолишь и за
мою душу и за свою, не погуби же меня, чтобы я на себя руку подняла… — Н… н… н… у…
И такой это день был осенний, сухой, солнце светит, а холодно, и ветер, и пыль несет, и желтый лист крутит; а я не знаю, какой час, и что это за место, и куда та дорога ведет, и ничего у меня на
душе нет, ни чувства, ни определения, что мне делать; а думаю только одно, что Грушина
душа теперь погибшая и
моя обязанность за нее отстрадать и ее из ада выручить.
«Слушайте,
мои благодетели. Нет ли из вас кого такого, который на
душе смертный грех за собой знает? Помилуй бог, как бы ему хорошо теперь своей кровью беззаконие смыть?»
Я так и сделал: три ночи всё на этом инструменте, на коленях, стоял в своей яме, а духом на небо молился и стал ожидать себе иного в
душе совершения. А у нас другой инок Геронтий был, этот был очень начитанный и разные книги и газеты держал, и дал он мне один раз читать житие преподобного Тихона Задонского, и когда, случалось, мимо
моей ямы идет, всегда, бывало, возьмет да мне из-под ряски газету кинет.
Неточные совпадения
Городничий. Ах, боже
мой! Я, ей-ей, не виноват ни
душою, ни телом. Не извольте гневаться! Извольте поступать так, как вашей милости угодно! У меня, право, в голове теперь… я и сам не знаю, что делается. Такой дурак теперь сделался, каким еще никогда не бывал.
Колода есть дубовая // У
моего двора, // Лежит давно: из младости // Колю на ней дрова, // Так та не столь изранена, // Как господин служивенькой. // Взгляните: в чем
душа!
— Филипп на Благовещенье // Ушел, а на Казанскую // Я сына родила. // Как писаный был Демушка! // Краса взята у солнышка, // У снегу белизна, // У маку губы алые, // Бровь черная у соболя, // У соболя сибирского, // У сокола глаза! // Весь гнев с
души красавец
мой // Согнал улыбкой ангельской, // Как солнышко весеннее // Сгоняет снег с полей… // Не стала я тревожиться, // Что ни велят — работаю, // Как ни бранят — молчу.
Черства
душа крестьянина, // Подумает ли он, // Что дуб, сейчас им сваленный, //
Мой дед рукою собственной // Когда-то насадил?
Еремеевна. Я и к нему было толкнулась, да насилу унесла ноги. Дым столбом,
моя матушка!
Задушил, проклятый, табачищем. Такой греховодник.