Неточные совпадения
Нынче поутру зашел ко мне
доктор; его имя Вернер, но он русский. Что тут удивительного? Я знал одного Иванова, который был немец.
— Что до меня касается, то я убежден только в одном… — сказал
доктор.
— Заметьте, любезный
доктор, — сказал я, — что без дураков было бы на свете очень скучно…
—
Доктор! решительно нам нельзя разговаривать: мы читаем в душе друг друга.
— Я предчувствую, — сказал
доктор, — что бедный Грушницкий будет вашей жертвой…
— Достойный друг! — сказал я, протянув ему руку.
Доктор пожал ее с чувством и продолжал...
— Напротив, совсем напротив!..
Доктор, наконец я торжествую: вы меня не понимаете!.. Это меня, впрочем, огорчает,
доктор, — продолжал я после минуты молчания, — я никогда сам не открываю моих тайн, а ужасно люблю, чтоб их отгадывали, потому что таким образом я всегда могу при случае от них отпереться. Однако ж вы мне должны описать маменьку с дочкой. Что они за люди?
— А вы были в Москве,
доктор?
Доктор посмотрел на меня и сказал торжественно, положив мне руку на сердце...
Я думал о той молодой женщине с родинкой на щеке, про которую говорил мне
доктор…
Пришел Грушницкий и бросился мне на шею, — он произведен в офицеры. Мы выпили шампанского.
Доктор Вернер вошел вслед за ним.
— Толкуйте, толкуйте,
доктор! вы мне не помешаете радоваться. Он не знает, — прибавил Грушницкий мне на ухо, — сколько надежд придали мне эти эполеты… О эполеты, эполеты! ваши звездочки, путеводительные звездочки… Нет! я теперь совершенно счастлив.
Она встала, подсела к нам, оживилась… и мы только в два часа ночи вспомнили, что
доктора велят ложиться спать в одиннадцать.
— Чтоб вам доказать,
доктор, ложность этих слухов, объявляю вам по секрету, что завтра я переезжаю в Кисловодск…
—
Доктор,
доктор! посмотрите на меня: неужели я похож на жениха или на что-нибудь подобное?
Доктор согласился быть моим секундантом; я дал ему несколько наставлений насчет условий поединка; он должен был настоять на том, чтобы дело обошлось как можно секретнее, потому что хотя я когда угодно готов подвергать себя смерти, но нимало не расположен испортить навсегда свою будущность в здешнем мире.
После этого я пошел домой. Через час
доктор вернулся из своей экспедиции.
— Ни за что на свете,
доктор! будьте спокойны, я им не поддамся.
—
Доктор, я вас жду завтра в четыре часа; лошади будут готовы… Прощайте.
Возвратясь, я нашел у себя
доктора. На нем были серые рейтузы, архалук и черкесская шапка. Я расхохотался, увидев эту маленькую фигурку под огромной косматой шапкой: у него лицо вовсе не воинственное, а в этот раз оно было еще длиннее обыкновенного.
— Отчего вы так печальны,
доктор? — сказал я ему.
Эта мысль поразила
доктора, и он развеселился.
Мы сели верхом; Вернер уцепился за поводья обеими руками, и мы пустились, — мигом проскакали мимо крепости через слободку и въехали в ущелье, по которому вилась дорога, полузаросшая высокой травой и ежеминутно пересекаемая шумным ручьем, через который нужно было переправляться вброд, к великому отчаянию
доктора, потому что лошадь его каждый раз в воде останавливалась.
— Хотите ли,
доктор, — отвечал я ему, — чтоб я раскрыл вам мою душу?..
Посмотрите,
доктор: видите ли вы, на скале направо чернеются три фигуры?
Несколько минут продолжалось затруднительное молчание; наконец
доктор прервал его, обратясь к Грушницкому.
— Пожалуйста, не беспокойтесь,
доктор, и погодите… Я все так устрою, что на их стороне не будет никакой выгоды. Дайте им пошептаться…
— Мы готовы, — отвечал капитан. — Становитесь, господа!..
Доктор, извольте отмерить шесть шагов…
Тот, кто будет ранен, полетит непременно вниз и разобьется вдребезги; пулю
доктор вынет, и тогда можно будет очень легко объяснить эту скоропостижную смерть неудачным прыжком.
Узкая тропинка вела между кустами на крутизну; обломки скал составляли шаткие ступени этой природной лестницы; цепляясь за кусты, мы стали карабкаться. Грушницкий шел впереди, за ним его секунданты, а потом мы с
доктором.
— Я вам удивляюсь, — сказал
доктор, пожав мне крепко руку. — Дайте пощупать пульс!.. Ого! лихорадочный!.. но на лице ничего не заметно… только глаза у вас блестят ярче обыкновенного.
— Бросьте жребий,
доктор! — сказал капитан.
Доктор вынул из кармана серебряную монету и поднял ее кверху.
— Пора! — шепнул мне
доктор, дергая за рукав, — если вы теперь не скажете, что мы знаем их намерения, то все пропало. Посмотрите, он уж заряжает… если вы ничего не скажете, то я сам…
— Ни за что на свете,
доктор! — отвечал я, удерживая его за руку, — вы все испортите; вы мне дали слово не мешать… Какое вам дело? Может быть, я хочу быть убит…
— Хорошо.
Доктор, подойдите ко мне.
Доктор подошел. Бедный
доктор! он был бледнее, чем Грушницкий десять минут тому назад.
—
Доктор, эти господа, вероятно, второпях, забыли положить пулю в мой пистолет: прошу вас зарядить его снова, — и хорошенько!
— Оставь их! — сказал он наконец капитану, который хотел вырвать пистолет мой из рук
доктора… — Ведь ты сам знаешь, что они правы.
Между тем
доктор зарядил пистолет и подал мне.
— Finita la comedia! [Комедия окончена! (итал.)] — сказал я
доктору.
Взошел
доктор: лоб у него был нахмурен; он, против обыкновения, не протянул мне руки.
Неточные совпадения
Г-жа Простакова. Уж не послать ли за
доктором в город?
— Я здорова; зачем мне
доктора?
Они поворачивались, чтоб итти назад, как вдруг услыхали уже не громкий говор, а крик. Левин, остановившись, кричал, и
доктор тоже горячился. Толпа собиралась вокруг них. Княгиня с Кити поспешно удалились, а полковник присоединился к толпе, чтоб узнать, в чём дело.
Когда
доктор уехал, больной что-то сказал брату; но Левин расслышал только последние слова: «твоя Катя», по взгляду же, с которым он посмотрел на нее, Левин понял, что он хвалил ее.
Вслед за
доктором, отнявшим так много времени, явился знаменитый путешественник, и Алексей Александрович, пользуясь только что прочитанной брошюрой и своим прежним знанием этого предмета, поразил путешественника глубиною своего знания предмета и широтою просвещенного взгляда.