Но тут же вспомнил он, что не в меру было наклончиво сердце Андрия на
женские речи, почувствовал скорбь и заклялся сильно в душе против полячки, причаровавшей его сына.
Вокруг раздавались смех, говор; сияющие
женские речи, восклицания, образуя непрерывный шум, легкий шум — ветер нарядной толпы.
— Ах, да!.. Чуть было не забыл! — остановил Кунцевич своего гостя, провожая его в прихожую. — Если пан увидит завтра утром пани Констанцию, то пусть скажет, что я заеду к ним часов около трех; надо внушить ей, пускай-ко постарается хоть слегка завербовать в стадо этого фон-Саксена… Он, слышно, податлив на
женские речи… Может, даст Бог, и из этого барона выйдет славный баран! — с обычным своим тихим и мягким смехом завершил Кунцевич, в последний раз откланиваясь Пшецыньскому.
— Брось ты этого старого чёрта! — перебил
женскую речь грубый мужской голос. — Сделай милость! В шелку только ходишь да с тарелки хрустальной ешь, а оно, того, дура, не понимаешь, грех ведь выходит… Эххх… Шалишь, Настюха! Бить бы тебя, да некому!
Пришла из гостиной Фимочка и, найдя меня не спящим, час целый сидела у меня и с ужасом рассказывала о немецком нашествии. Из ее бледности и бессвязных
женских речей больше, чем из газет, понял и почувствовал, в каком трепетном ожидании вражеского нашествия находится вся наша столица, да и весь народ. Спаси, Господи, Россию и ее города, ее людей, ее дома и домишки. Не по заслугам, не по богатству и силе помилуй ее, Господи, а по малоумию нашему, по нищете нашей, которую так возлюбил ты в земной жизни твоей!
Неточные совпадения
На лестницу всходили
женские шаги. Алексей Александрович, готовый к своей
речи, стоял, пожимая свои скрещенные пальцы и ожидая, не треснет ли еще где. Один сустав треснул.
И Степан Аркадьич улыбнулся. Никто бы на месте Степана Аркадьича, имея дело с таким отчаянием, не позволил себе улыбнуться (улыбка показалась бы грубой), но в его улыбке было так много доброты и почти
женской нежности, что улыбка его не оскорбляла, а смягчала и успокоивала. Его тихие успокоительные
речи и улыбки действовали смягчающе успокоительно, как миндальное масло. И Анна скоро почувствовала это.
Он задрожит от гордости и счастья, когда заметит, как потом искра этого огня светится в ее глазах, как отголосок переданной ей мысли звучит в
речи, как мысль эта вошла в ее сознание и понимание, переработалась у ней в уме и выглядывает из ее слов, не сухая и суровая, а с блеском
женской грации, и особенно если какая-нибудь плодотворная капля из всего говоренного, прочитанного, нарисованного опускалась, как жемчужина, на светлое дно ее жизни.
Он не навязывал ей ученой техники, чтоб потом, с глупейшею из хвастливостей, гордиться «ученой женой». Если б у ней вырвалось в
речи одно слово, даже намек на эту претензию, он покраснел бы пуще, чем когда бы она ответила тупым взглядом неведения на обыкновенный, в области знания, но еще недоступный для
женского современного воспитания вопрос. Ему только хотелось, а ей вдвое, чтоб не было ничего недоступного — не ведению, а ее пониманию.
Никто не знал, когда и как // Она сокрылась. Лишь рыбак // Той ночью слышал конский топот, // Казачью
речь и
женский шепот, // И утром след осьми подков // Был виден на росе лугов.