Неточные совпадения
Но она от души рада волнению и ласке Амура, и своей минутной власти над собакой, и
тому, что выспалась и провела ночь без мужчины, и троице, по смутным воспоминаниям детства, и сверкающему солнечному
дню, который ей так редко приходится видеть.
У него на совести несколько темных
дел. Весь город знает, что два года
тому назад он женился на богатой семидесятилетней старухе, а в прошлом году задушил ее; однако ему как-то удалось замять это
дело. Да и остальные четверо тоже видели кое-что в своей пестрой жизни. Но, подобно
тому как старинные бретеры не чувствовали никаких угрызений совести при воспоминании о своих жертвах, так и эти люди глядят на темное и кровавое в своем прошлом, как на неизбежные маленькие неприятности профессий.
Он отдаленно похож по настроению на
те вялые, пустые часы, которые переживаются в большие праздники п институтах и в других закрытых женских заведениях, когда подруги разъехались, когда много свободы и много безделья и целый
день царит светлая, сладкая скука.
Не выпуская изо рта папироски и щурясь от дыма, она
то и
дело переворачивает страницы намусленным пальцем. Ноги у нее до колен голые, огромные ступни самой вульгарной формы: ниже больших пальцев резко выдаются внаружу острые, некрасивые, неправильные желваки.
И когда этот самый синдикат затеял известный процесс против одного из своих членов, полковника Баскакова, пустившего в продажу против договора избыток сахара,
то Рамзес в самом начале предугадал и очень тонко мотивировал именно
то решение, которое вынес впоследствии по этому
делу сенат.
Но вот на
днях попадается мне короткая хроникерская заметка о
том, как где-то во Франции казнили убийцу.
До
тех пор я видел остекленевшие глаза капитана, щупал его холодный лоб и все как-то не осязал смерти, а подумал об узле — и всего меня пронизало и точно пригнуло к земле простое и печальное сознание о невозвратимой, неизбежной погибели всех наших слов,
дел и ощущений, о гибели всего видимого мира…
— Что? — встрепенулся студент. Он сидел на диване спиною к товарищам около лежавшей Паши, нагнувшись над ней, и давно уже с самым дружеским, сочувственным видом поглаживал ее
то по плечам,
то по волосам на затылке, а она уже улыбалась ему своей застенчиво-бесстыдной и бессмысленно-страстной улыбкой сквозь полуопущенные и трепетавшие ресницы. — Что? В чем
дело? Ах, да, можно ли сюда актера? Ничего не имею против. Пожалуйста…
— Будет шутить! — недоверчиво возразил Лихонин.Что же тебя заставляет здесь дневать и ночевать? Будь ты писатель-дело другого рода. Легко найти объяснение: ну, собираешь типы, что ли… наблюдаешь жизнь… Вроде
того профессора-немца, который три года прожил с обезьянами, чтобы изучить их язык и нравы. Но ведь ты сам сказал, что писательством не балуешься?
Надоест же, в самом
деле, все одно и
то же: жена, горничная и дама на стороне.
— А в самом
деле, — сказала Женя, — берите Любку. Это не
то, что я. Я как старая драгунская кобыла с норовом. Меня ни сеном, ни плетью не переделаешь. А Любка девочка простая и добрая. И к жизни нашей еще не привыкла. Что ты, дурища, пялишь на меня глаза? Отвечай, когда тебя спрашивают. Ну? Хочешь или нет?
До сих пор еще, спустя десять лет, вспоминают бывшие обитатели Ямков
тот обильный несчастными, грязными, кровавыми событиями год, который начался рядом пустяковых маленьких скандалов, а кончился
тем, что администрация в один прекрасный
день взяла и разорила дотла старинное, насиженное, ею же созданное гнездо узаконенной проституции, разметав его остатки по больницам, тюрьмам и улицам большого города.
Но еще неприятнее бывает, когда сойдутся в одном городе два конкурента по одному и
тому же
делу.
— Ведь нас, евреев, господь одарил за все наши несчастья плодородием…
то хочется иметь какое-нибудь собственное
дело, хочется, понимаете, усесться на месте, чтобы была и своя хата, и своя мебель, и своя спальня, и кухня.
— Отчего же? Может быть… — сказал раздумчиво помещик. — Да что: может быть, в самом
деле, нас свел благоприятный случай! Я ведь как раз еду в К. насчет продажи одной лесной дачи. Так, пожалуй, вы
того, наведайтесь ко мне. Я всегда останавливаюсь в Гранд-отеле. Может быть, и сладим что-нибудь.
— Да накажи меня бог! А впрочем, позвольте, молодой человек! Вы сами понимаете. Я был холостой, и, конечно, понимаете, всякий человек грешен… Теперь уж, конечно, не
то. Записался в инвалиды. Но от прежних
дней у меня осталась замечательная коллекция. Подождите, я вам сейчас покажу ее. Только, пожалуйста, смотрите осторожнее.
Теперь очень нетрудно было убедить ее в
том, что ехать с ней вместе Горизонту представляет большую опасность для него и что лучше ей остаться здесь и переждать время, пока
дела у любовника не сложатся благоприятно.
Девушка там произвела благоприятное впечатление, и в
тот же
день ее паспорт был сменен в полиции на так называемый желтый билет.
Завладев деньгами жены, он в один прекрасный
день вдруг исчезал бесследно, а если бывала возможность,
то выгодно продавал жену в тайный дом разврата или в шикарное публичное заведение.
Все поглядели по направлению ее руки. И в самом
деле, картина была довольно смешная. Сзади румынского оркестра сидел толстый, усатый человек, вероятно, отец, а может быть, даже и дедушка многочисленного семейства, и изо всех сил свистел в семь деревянных свистулек, склеенных. вместе. Так как ему было, вероятно, трудно передвигать этот инструмент между губами,
то он с необыкновенной быстротой поворачивал голову
то влево,
то вправо.
— Да, да, конечно, вы правы, мой дорогой. Но слава, знаменитость сладки лишь издали, когда о них только мечтаешь. Но когда их достиг —
то чувствуешь одни их шипы. И зато как мучительно ощущаешь каждый золотник их убыли. И еще я забыла сказать. Ведь мы, артисты, несем каторжный труд. Утром упражнения,
днем репетиция, а там едва хватит времени на обед — и пора на спектакль. Чудом урвешь часок, чтобы почитать или развлечься вот, как мы с вами. Да и
то… развлечение совсем из средних…
— Именно! Я вас очень люблю, Рязанов, за
то, что вы умница. Вы всегда схватите мысль на лету, хотя должна сказать, что это не особенно высокое свойство ума. И в самом
деле, сходятся два человека, вчерашние друзья, собеседники, застольники, и сегодня один из них должен погибнуть. Понимаете, уйти из жизни навсегда. Но у них нет ни злобы, ни страха. Вот настоящее прекрасное зрелище, которое я только могу себе представить!
— Простите… Ваш Ганс, наверно, не очень радуется
тому, что вы живете здесь и что вы каждый
день изменяете ему?
За ним этот смешной недостаток знали, высмеивали эту его черту добродушно и бесцеремонно, но охотно прощали ради
той независимой товарищеской услужливости и верности слову, данному мужчине (клятвы женщинам были не в счет), которыми он обладал так естественно. Впрочем, надо сказать, что он пользовался в самом
деле большим успехом у женщин. Швейки, модистки, хористки, кондитерские и телефонные барышни таяли от пристального взгляда его тяжелых, сладких и томных черно-синих глаз…
— И
дело. Ты затеял нечто большое и прекрасное, Лихонин. Князь мне ночью говорил. Ну, что же, на
то и молодость, чтобы делать святые глупости. Дай мне бутылку, Александра, я сам открою, а
то ты надорвешься и у тебя жила лопнет. За новую жизнь, Любочка, виноват… Любовь… Любовь…
Лихонина в «Воробьях» уважали за солидность, добрый нрав и денежную аккуратность. Поэтому ему сейчас же отвели маленький отдельный кабинетик — честь, которой могли похвастаться очень немногие студенты. В
той комнате целый
день горел газ, потому что свет проникал только из узенького низа обрезанного потолком окна, из которого можно было видеть только сапоги, ботинки, зонтики и тросточки людей, проходивших по тротуару.
— А ведь и в самом
деле, — вмешался Лихонин, — ведь мы не с
того конца начали
дело. Разговаривая о ней в ее присутствии, мы только ставим ее в неловкое положение. Ну, посмотрите, у нее от растерянности и язык не шевелится. Пойдем-ка, Люба, я тебя провожу на минутку домой и вернусь через десять минут. А мы покамест здесь без тебя обдумаем, что и как. Хорошо?
— Да это и неважно! — горячо вступился Соловьев.Если бы мы имели
дело с девушкой интеллигентной, а еще хуже полуинтеллигентной,
то из всего, что мы собираемся сделать, вышел бы вздор, мыльный пузырь, а здесь перед нами девственная почва, непочатая целина.
— Слушай, князь! Каждую святую мысль, каждое благое
дело можно опаскудить и опохабить. В этом нет ничего ни умного, ни достойного. Если ты так по-жеребячьи относишься к
тому, что мы собираемся сделать,
то вот тебе бог, а вот и порог. Иди от нас!
— Это верно, — согласился князь, — но и непрактично: начнем столоваться в кредит. А ты знаешь, какие мы аккуратные плательщики. В таком
деле нужно человека практичного, жоха, а если бабу,
то со щучьими зубами, и
то непременно за ее спиной должен торчать мужчина. В самом
деле, ведь не Лихонину же стоять за выручкой и глядеть, что вдруг кто-нибудь наест, напьет и ускользнет.
— А что касается до меня, — заметил князь, —
то я готов, как твой приятель и как человек любознательный, присутствовать при этом опыте и участвовать в нем. Но я тебя еще утром предупреждал, что такие опыты бывали и всегда оканчивались позорной неудачей, по крайней мере
те, о которых мы знаем лично, а
те, о которых мы знаем только понаслышке, сомнительны в смысле достоверности. Но ты начал
дело, Лихонин, — и делай. Мы тебе помощники.
— Князь говорит
дело. Умение владеть инструментом во всяком случае повышает эстетический вкус, да и в жизни иногда бывает подспорьем. Я же, с своей стороны, господа… я предлагаю читать с молодой особой «Капитал» Маркса и историю человеческой культуры. А кроме
того. проходить с ней физику и химию.
На следующий
день (вчера было нельзя из-за праздника и позднего времени), проснувшись очень рано и вспомнив о
том, что ему нужно ехать хлопотать о Любкином паспорте, он почувствовал себя так же скверно, как в былое время, когда еще гимназистом шел на экзамен, зная, что наверное провалится.
«Но ведь я мужчина! Ведь я господин своему слову. Ведь
то, что толкнуло меня на этот поступок, было прекрасно, благородно и возвышенно. Я отлично помню восторг, который охватил меня, когда моя мысль перешла в
дело! Это было чистое, огромное чувство. Или это просто была блажь ума, подхлестнутого алкоголем, следствие бессонной ночи, курения и длинных отвлеченных разговоров?»
Надо сказать, что, идя в Ямки, Лихонин, кроме денег, захватил с собою револьвер и часто по дороге, на ходу, лазил рукой в карман и ощущал там холодное прикосновение металла. Он ждал оскорбления, насилия и готовился встретить их надлежащим образом. Но, к его удивлению, все, что он предполагал и чего он боялся, оказалось трусливым, фантастическим вымыслом.
Дело обстояло гораздо проще, скучнее, прозаичнее и в
то же время неприятнее.
Наконец
дело с Эммой Эдуардовной было покончено. Взяв деньги и написав расписку, она протянула ее вместе с бланком Лихонину, а
тот протянул ей деньги, причем во время этой операции оба глядели друг другу в глаза и на руки напряженно и сторожко. Видно было, что оба чувствовали не особенно большое взаимное доверие. Лихонин спрятал документы в бумажник и собирался уходить. Экономка проводила его до самого крыльца, и когда студент уже стоял на улице, она, оставаясь на лестнице, высунулась наружу и окликнула...
Странное
дело! Сознание
того, что паспорт, наконец, у него в кармане, почему-то вдруг успокоило и опять взбодрило и приподняло нервы Лихонина.
Так как он знал, что им все равно придется оставить их мансарду, этот скворечник, возвышавшийся над всем городом, оставить не так из-за тесноты и неудобства, как из-за характера старухи Александры, которая с каждым
днем становилась все лютее, придирчивее и бранчивее,
то он решился снять на краю города, на Борщаговке, маленькую квартиренку, состоявшую из двух комнат и кухни.
С учением
дело шло очень туго. Все эти самозванные развиватели, вместе и порознь, говорили о
том, что образование человеческого ума и воспитание человеческой души должны исходить из индивидуальных мотивов, но на самом
деле они пичкали Любку именно
тем, что им самим казалось нужным и необходимым, и старались преодолеть с нею именно
те научные препятствия, которые без всякого ущерба можно было бы оставить в стороне.
—
То я! Это совсем другое
дело. Он взял меня, вы сами знаете, откуда. А она — барышня невинная и благородная. Это подлость с его стороны так делать. И, поверьте мне, Соловьев, он ее непременно потом бросит. Ах, бедная девушка! Ну, ну, ну, читайте дальше.
Именно раззадоривало его
то, что она, прежде всем такая доступная, готовая отдать свою любовь в один
день нескольким людям подряд, каждому за два рубля, и вдруг она теперь играет в какую-то чистую и бескорыстную влюбленность!
Рассказала она также с большими подробностями и о
том, как, очутившись внезапно без мужской поддержки или вообще без чьего-то бы ни было крепкого постороннего влияния, она наняла комнату в плохонькой гостинице, в захолустной улице, как с первого же
дня коридорный, обстрелянная птица, тертый калач, покушался ею торговать, даже не спрося на это ее разрешения, как она переехала из гостиницы на частную квартиру, но и там ее настигла опытная старуха сводня, которыми кишат дома, обитаемые беднотой.
К
тому же ей приходилось при найме иметь
дело исключительно с женщинами, а
те тоже каким-то внутренним безошибочным инстинктом угадывали в ней старинного врага — совратительницу их мужей, братьев, отцов и сыновей.
Она была нерасчетлива и непрактична в денежных
делах, как пятилетний ребенок, и в скором времени осталась без копейки, а возвращаться назад в публичный дом было страшно и позорно. Но соблазны уличной проституции сами собой подвертывались и на каждом шагу лезли в руки. По вечерам, на главной улице, ее прежнюю профессию сразу безошибочно угадывали старые закоренелые уличные проститутки.
То и
дело одна из них, поравнявшись с нею, начинала сладким, заискивающим голосом...
Понятно, в конце концов случилось
то, что должно было случиться. Видя в перспективе целый ряд голодных
дней, а в глубине их — темный ужас неизвестного будущего, Любка согласилась. на очень учтивое приглашение какого-то приличного маленького старичка, важного, седенького, хорошо одетого и корректного. За этот позор Любка получила рубль, но не смела протестовать: прежняя жизнь в доме совсем вытравила в ней личную инициативу, подвижность и энергию. Потом несколько раз подряд он и совсем ничего не заплатил.
Но Лихонина уже не было в городе: он малодушно уехал в
тот же
день, когда несправедливо обиженная и опозоренная Любка убежала с квартиры.
Когда об этом щекотливом
деле расспрашивают не только зеленых юношей, но даже и почетных пятидесятилетних мужчин, почти дедушек, они вам наверное скажут древнюю трафаретную ложь о
том, как их соблазнила горничная или гувернантка.
— Тоже и товарища привели! — нечего сказать! — заговорила Тамара насмешливо и сердито. — Я думала, он в самом
деле мужчина, а это девчонка какая-то! Скажите, пожалуйста, жалко ему свою невинность потерять. Тоже нашел сокровище! Да возьми назад, возьми свои два рубля! — закричала она вдруг на Петрова и швырнула на стол две монеты. — Все равно отдашь их горняшке какой-нибудь! А
то на перчатки себе прибереги, суслик!
Все они работали с необыкновенным усердием, даже с какой-то яростью, и если бы возможно было измерить каким-нибудь прибором работу каждого из них,
то, наверно, по количеству сделанных пудо-футов она равнялась бы рабочему
дню большого воронежского битюга.
Он с удовольствием подумал о
том, что уже переболел
ту первую боль во всех мускулах, которая так сказывается в первые
дни, когда с отвычки только что втягиваешься в работу.