Неточные совпадения
— Пфуй! Что это за безобразие? — кричит она начальственно. — Сколько
раз вам повторять, что нельзя выскакивать на улицу днем и еще — пфуй! ч — в одном белье. Не понимаю,
как это у вас нет никакой совести. Порядочные девушки, которые сами себя уважают, не должны вести себя так публично. Кажутся, слава богу, вы не в солдатском заведении, а в порядочном доме. Не на Малой Ямской.
— Да, да, мой грузинчик. Ох,
какой он приятный. Так бы никогда его от себя не отпустила. Знаешь, он мне в последний
раз что сказал? «Если ты будешь еще жить в публичном доме, то я сделаю и тэбэ смэрть и сэбэ сделаю смэрть». И так глазами на меня сверкнул.
— Вы
как хотите, господа, это дело вашего личного взгляда, но я принципиально ухожу вместе с Борисом. Пусть он там неправ и так далее, мы можем выразить ему порицание в своей интимной компании, но
раз нашему товарищу нанесли обиду — я не могу здесь оставаться. Я ухожу.
— Я,
как анархист, отчасти понимаю тебя, — сказал задумчиво Лихонин. Он
как будто бы слушал и не слушал репортера. Какая-то мысль тяжело, в первый
раз, рождалась у него в уме. — Но одного не постигаю. Если уж так тебе осмердело человечество, то
как ты терпишь, да еще так долго, вот это все, — Лихонин обвел стол круглым движением руки, — самое подлое, что могло придумать человечество?
Я понимаю, хорошо порхать,
как мотылек, человеку молодому, в цвете сил, но
раз имеешь жену, а может быть и целую семью…
— Ах! Что вы, Маргарита Ивановна! Уж
раз я сказал, то это верно,
как в государственном банке. Послушайте, Лазер, — обратился он к бородатому, — сейчас будет станция. Купите барышням разных бутербродов,
каких они пожелают. Поезд стоит двадцать пять минут
— Ах, Захар! Опять «не полагается»! — весело воскликнул Горизонт и потрепал гиганта по плечу. — Что такое «не полагается»? Каждый
раз вы мне тычете этим самым своим «не полагается». Мне всего только на три дня. Только заключу арендный договор с графом Ипатьевым и сейчас же уеду. Бог с вами! Живите себе хоть один во всех номерах. Но вы только поглядите, Захар,
какую я вам привез игрушку из Одессы! Вы таки будете довольны!
Этот генерал приезжал аккуратно два
раза в месяц, через две недели (так же,
как и к другой девушке, Зое, приезжал ежедневно другой почетный гость, прозванный в доме директором).
— Ну вот, я и подумал: а ведь каждую из этих женщин любой прохвост, любой мальчишка, любой развалившийся старец может взять себе на минуту или на ночь,
как мгновенную прихоть, и равнодушно еще в лишний, тысяча первый
раз осквернить и опоганить в ней то, что в человеке есть самое драгоценное — любовь…
Она посмотрела на него ласково. И правда, она сегодня утром в первый
раз за всю свою небольшую, но исковерканную жизнь отдала мужчине свое тело — хотя и не с наслаждением, а больше из признательности и жалости, но добровольно, не за деньги, не по принуждению, не под угрозой расчета или скандала. И ее женское сердце, всегда неувядаемое, всегда тянущееся к любви,
как подсолнечник к свету, было сейчас чисто и разнежено.
Но другая была настолько бестактна, что, — может быть, для нее в первый
раз, а для Любки в сотый, — начала разговор о том,
как она попала на путь проституции.
Но разве сделаешь что-нибудь с женщиной, которая полюбила в первый и, конечно,
как ей кажется, в последний
раз? Разве ее убедишь в необходимости разлуки? Разве для нее существует логика?
И разве он не видал, что каждый
раз перед визитом благоухающего и накрахмаленного Павла Эдуардовича, какого-то балбеса при каком-то посольстве, с которым мама, в подражание модным петербургским прогулкам на Стрелку, ездила на Днепр глядеть на то,
как закатывается солнце на другой стороне реки, в Черниговской губернии, — разве он не видел,
как ходила мамина грудь и
как рдели ее щеки под пудрой, разве он не улавливал в эти моменты много нового и странного, разве он не слышал ее голос, совсем чужой голос,
как бы актерский, нервно прерывающийся, беспощадно злой к семейным и прислуге и вдруг нежный,
как бархат,
как зеленый луг под солнцем, когда приходил Павел Эдуардович.
У Гладышева было в кармане много денег, столько, сколько еще ни
разу не было за его небольшую жизнь целых двадцать пять рублей, и он хотел кутнуть. Пиво он пил только из молодечества, но не выносил его горького вкуса и сам удивлялся,
как это его пьют другие. И потому брезгливо, точно старый кутила, оттопырив нижнюю губу, он сказал недоверчиво...
Какая ругань, ядовитая, насмешливая, грубая, посыпалась на него, когда на третьем или на четвертом
разе он зазевался и замедлил передачу: два арбуза, не брошенные в такт, с сочным хрустом разбились о мостовую, а окончательно растерявшийся Платонов уронил и тот, который держал в руках.
Регент в сером пальто и в серой шляпе, весь какой-то серый, точно запыленный, но с длинными прямыми усами,
как у военного, узнал Верку, сделал широкие, удивленные глаза, слегка улыбнулся и подмигнул ей.
Раза два-три в месяц, а то и чаще посещал он с знакомыми духовными академиками, с такими же регентами,
как и он, и с псаломщиками Ямскую улицу и, по обыкновению, сделав полную ревизию всем заведениям, всегда заканчивал домом Анны Марковны, где выбирал неизменно Верку.