Неточные совпадения
Девицы с некоторой гордостью рассказывали гостям о тапере, что он был в консерватории и шел
все время первым учеником, но так как он еврей и к
тому же заболел глазами,
то ему не удалось окончить курса.
Он медленно оценивал
всех женщин, выбирая себе подходящую и в
то же время стесняясь своим молчанием.
Ему нравилась своим большим коровьим телом толстая Катя, но, должно быть, — решал он в уме,она очень холодна в любви, как
все полные женщины, и к
тому же некрасива лицом.
Впрочем,
того же самого добивались
все мужчины даже самые лядащие, уродливые, скрюченные и бессильные из них, — и древний опыт давно уже научил женщин имитировать голосом и движениями самую пылкую страсть, сохраняя в бурные минуты самое полнейшее хладнокровие.
Он знал, что Сонька была продана одному из скупщиков живого товара ее
же матерью, знал много унизительных, безобразных подробностей о
том, как ее перепродавали из рук в руки, и его набожная, брезгливая, истинно еврейская душа корчилась и содрогалась при этих мыслях, но
тем не менее любовь была выше
всего.
— Так, так, так, Гаврила Петрович. Будем продолжать в
том же духе. Осудим голодного воришку, который украл с лотка пятачковую булку, но если директор банка растратил чужой миллион на рысаков и сигары,
то смягчим его участь. — Простите, не понимаю этого сравнения, — сдержанно ответил Ярченко. — Да по мне
все равно; идемте.
А я скажу, что ею движет
та же великая, неразумная, слепая, эгоистическая любовь, за которую мы
все называем наших матерей, святыми женщинами.
— Нет, брат, ошибся! — сказал Лихонин и прищелкнул языком. — И не
то, что я по убеждению или из принципа… Нет! Я, как анархист, исповедываю, что чем хуже,
тем лучше… Но, к счастию, я игрок и
весь свой темперамент трачу на игру, поэтому во мне простая брезгливость говорит гораздо сильнее, чем это самое неземное чувство. Но удивительно, как совпали наши мысли. Я только что хотел тебя спросить о
том же.
Надоест
же, в самом деле,
все одно и
то же: жена, горничная и дама на стороне.
Ровинская небрежно, но в
то же время и пристально глядела вниз на эстраду и на зрителей, и лицо ее выражало усталость, скуку, а может быть, и
то пресыщение
всеми зрелищами, какие так свойственны знаменитостям.
— Вот и
все. А прибавьте к этому самое ужасное,
то, что каждый раз, почувствовав настоящее вдохновение, я тут
же мучительно ощущаю сознание, что я притворяюсь и кривляюсь перед людьми… А боязнь успеха соперницы? А вечный страх потерять голос, сорвать его или простудиться? Вечная мучительная возня с горловыми связками? Нет, право, тяжело нести на своих плечах известность.
Их провели в кабинет с малиновыми обоями, а на обоях повторялся, в стиле «ампир», золотой рисунок в виде мелких лавровых венков. И сразу Ровинская узнала своей зоркой артистической памятью, что совершенно такие
же обои были и в
том кабинете, где они
все четверо только что сидели.
Вы упустили из виду
то, что на самом лучшем месте я, даже отказывая себе во
всем, не сумею отложить в месяц более пятнадцати-двадцати рублей, а здесь, при благоразумной экономии, я выгадываю до ста рублей и сейчас
же отношу их в сберегательную кассу на книжку.
— Отчего
же, Женечка! Я пойду и дальше. Из нас едва-едва одна на тысячу делала себе аборт. А вы
все по нескольку раз. Что? Или это неправда? И
те из вас, которые это делали, делали не ради отчаяния или жестоко» бедности, а вы просто боитесь испортить себе фигуру и красоту — этот ваш единственный капитал. Или вы искали лишь скотской похоти, а беременность и кормление мешали вам ей предаваться!
— Ничего. Не обращай внимания, — ответил
тот вслух. — А впрочем, выйдем отсюда. Я тебе сейчас
же все расскажу. Извините, Любочка, я только на одну минуту. Сейчас вернусь, устрою вас, а затем испарюсь, как дым.
Тут одно из двух, и
все с один и
тот же результат.
Он встал и пошел дальше, приглядываясь ко
всему встречному с неустанным, обостренным и в
то же время спокойным вниманием, точно он смотрел на созданный богом мир в первый раз.
Ну, так знай: это моя кузина,
то есть двоюродная сестра, Любовь… — он замялся
всего лишь на секунду, но тотчас
же выпалил, — Любовь Васильевна, а для меня просто Любочка.
Вот Соловьев —
тот хотя и говорил непонятно, как и прочее большинство знакомых ей студентов, когда они шутили между собой или с девицами в общем зале (отдельно, в комнате,
все без исключения мужчины,
все, как один, говорили и делали одно и
то же), однако Соловьеву она поверила бы скорее и охотнее.
— А
все же вы паспорт, господин Лихонин, непременно завтра
же предъявите, — настойчиво сказал управляющий на прощанье. — Как вы человек почтенный, работящий, и мы с вами давно знакомы, также и платите вы аккуратно,
то только для вас делаю. Времена, вы сами знаете, какие теперь тяжелые. Донесет кто-нибудь, и меня не
то что оштрафуют, а и выселить могут из города. Теперь строго.
Надо сказать, что, идя в Ямки, Лихонин, кроме денег, захватил с собою револьвер и часто по дороге, на ходу, лазил рукой в карман и ощущал там холодное прикосновение металла. Он ждал оскорбления, насилия и готовился встретить их надлежащим образом. Но, к его удивлению,
все, что он предполагал и чего он боялся, оказалось трусливым, фантастическим вымыслом. Дело обстояло гораздо проще, скучнее, прозаичнее и в
то же время неприятнее.
Там сухо и кратко говорилось о
том, что расчетная книжка имеется в двух экземплярах, из которых один хранится у хозяйки, а другой у проститутки, что в обе книжки заносятся
все приходы и расходы, что по уговору проститутка получает стол, квартиру, отопление, освещение, постельное белье, баню и прочее и за это выплачивает хозяйке никак не более двух третей своего заработка, из остальных
же денег она обязана одеваться чисто и прилично, имея не менее двух выходных платьев.
Он был из числа
тех людей, которые, после
того как оставят студенческие аудитории, становятся вожаками партий, безграничными властителями чистой и самоотверженной совести, отбывают свой политический стаж где-нибудь в Чухломе, обращая острое внимание
всей России на свое героически-бедственное положение, и затем, прекрасно опираясь на свое прошлое, делают себе карьеру благодаря солидной адвокатуре, депутатству или
же женитьбе, сопряженной с хорошим куском черноземной земли и с земской деятельностью.
— Да бросьте, господин, — досадливо прервала его Любка. — Ну, что
все об одном и
том же. Заладила сорока Якова. Сказано вам: нет и нет. Разве я не вижу, к чему вы подбираетесь? А только я на измену никогда не согласна, потому что как Василий Васильевич мой благодетель и я их обожаю
всей душой… А вы мне даже довольно противны с вашими глупостями.
Любка ловила ее руки, стремясь поцеловать, но экономка грубо их выдергивала. Потом вдруг побледнев, с перекошенным лицом, закусив наискось дрожащую нижнюю губу, Эмма расчетливо и метко, со
всего размаха ударила Любку по щеке, отчего
та опустилась на колени, но тотчас
же поднялась, задыхаясь и заикаясь от рыданий.
Все три женщины голосили вместе, и тотчас
же ожесточенные вопли раздались по
всем коридорам и каморкам заведения. Это был
тот общий припадок великой истерии, который овладевает иногда заключенными в тюрьмах, или
то стихийное безумие (raptus), которое охватывает внезапно и повально
весь сумасшедший дом, отчего бледнеют даже опытные психиатры.
Разве у
того же папы Коля, отчасти по свойственной
всем мальчикам проказливости и озорству, отчасти от скуки, не открыл случайно в незапертом ящике папиного письменного стола громадную коллекцию карточек, где было представлено именно
то, что приказчики называют увенчанием любви, а светские оболтусы — неземною страстью.
— Да что
же вы ругаетесь! — бурчал Петров, не поднимая глаз. — Ведь я вас не ругаю. Зачем
же вы первая ругаетесь? Я имею полное право поступить, как я хочу. Но я провел с вами время, и возьмите себе. А насильно я не хочу. И с твоей стороны, Гладышев…
то бишь, Солитеров, совсем это нехорошо. Я думал, она порядочная девушка. а она
все лезет целоваться и бог знает что делает…
Он небрежно ловил арбузы, так
же небрежно их перебрасывал и, к своему удивлению, вдруг почувствовал, что именно теперь-то он
весь со своими мускулами, зрением и дыханием вошел в настоящий пульс работы, и понял, что самым главным было вовсе не думать о
том, что арбуз представляет собой какую-то стоимость, и тогда
все идет хорошо.
Все переглянулись со страхом в глазах, с одной и
той же мыслью в уме.
В
тот же день вечером совершилось в доме Анны Марковны очень важное событие:
все учреждение — с землей и с домом, с живым и мертвым инвентарем и со
всеми человеческими душами — перешло в руки Эммы Эдуардовны.
Регент в сером пальто и в серой шляпе,
весь какой-то серый, точно запыленный, но с длинными прямыми усами, как у военного, узнал Верку, сделал широкие, удивленные глаза, слегка улыбнулся и подмигнул ей. Раза два-три в месяц, а
то и чаще посещал он с знакомыми духовными академиками, с такими
же регентами, как и он, и с псаломщиками Ямскую улицу и, по обыкновению, сделав полную ревизию
всем заведениям, всегда заканчивал домом Анны Марковны, где выбирал неизменно Верку.
На другой
же день пришлось отправить в богоугодное заведение — в сумасшедший дом — несчастную Пашку, которая окончательно впала в слабоумие. Доктора сказали, что никакой нет надежды на
то, чтобы она когда-нибудь поправилась. И в самом деле, она, как ее положили в больнице на полу, на соломенный матрац, так и не вставала с него до самой смерти,
все более и более погружаясь в черную, бездонную пропасть тихого слабоумия, но умерла она только через полгода от пролежней и заражения крови.
Наконец, этим летом, когда семья нотариуса уехала за границу, она решилась посетить его квартиру и тут в первый раз отдалась ему со слезами, с угрызениями совести и в
то же время с такой пылкостью и нежностью, что бедный нотариус совершенно потерял голову: он
весь погрузился в
ту старческую любовь, которая уже не знает ни разума, ни оглядки, которая заставляет человека терять последнее — боязнь казаться смешным.
Пьяное, кровавое, безобразное побоище продолжалось часа три, до
тех пор, пока наряженным воинским частям вместе с пожарной командой не удалось, наконец, оттеснить и рассеять озверевшую толпу. Два полтинничных заведения были подожжены, но пожар скоро затушили. Однако на другой
же день волнение вновь вспыхнуло, на этот раз уже во
всем городе и окрестностях. Совсем неожиданно оно приняло характер еврейского погрома, который длился дня три, со
всеми его ужасами и бедствиями.