Неточные совпадения
Они на много-много
дней скрашивали монотонное однообразие жизни в казенном закрытом училище, и
была в них чудесная и чистая прелесть, вновь переживать летние впечатления, которые тогда протекали совсем
не замечаемые, совсем
не ценимые, а теперь как будто по волшебству встают в памяти в таком радостном, блаженном сиянии, что сердце нежно сжимается от тихого томления и впервые крадется смутно в голову печальная мысль: «Неужели все в жизни проходит и никогда
не возвращается?»
В тот же
день влюбленный молодой человек открыл, что таинственная буква Ц. познается
не только зрением и слухом, но и осязанием. Достоверность этого открытия он проверил впоследствии раз сто, а может
быть, и больше, но об этом он
не расскажет даже самому лучшему, самому вернейшему другу.
Но две вещи фараонам безусловно запрещены: во-первых, травить курсовых офицеров, ротного командира и командира батальона; а во-вторых,
петь юнкерскую традиционную «расстанную песню»: «Наливай, брат, наливай». И то и другое — привилегии господ обер-офицеров; фараонам же заниматься этим — и рано и
не имеет смысла. Пусть потерпят годик, пока сами
не станут обер-офицерами… Кто же это в самом
деле прощается с хозяевами, едва переступив порог, и кто хулит хозяйские пироги, еще их
не отведав?»
— Ну, вот… на
днях, очень скоро… через неделю, через две… может
быть, через месяц… появится на свет…
будет напечатана в одном журнале… появится на свет моя сюита… мой рассказ. Я
не знаю, как назвать… Прошу вас, Оля, пожелайте мне успеха. От этого рассказа, или, как сказать?.. эскиза, так многое зависит в будущем.
— Неужели в самом
деле так и
будет? Ах, как это удивительно! Но только нет.
Не надо полной фамилии. Нас ведь вся Москва знает. Бог знает, что наплетут, Москва ведь такая сплетница. Вы уж лучше как-нибудь под инициалами. Чтобы знали об этом только двое: вы и я. Хорошо?
Миртов
был соседом Сони, тоже снимал дачку в Краскове. Всю неделю, пока Александров гостил у сестры, они почти
не расставались. Ходили вместе в лесок за грибами, земляникой и брусникой и два раза в
день купались в холодной и быстрой речонке.
Собака
была у писателя, как говорится,
не в руках: слишком тяжел, стар и неуклюж
был матерый писатель, чтобы целый
день заниматься собакой: мыть ее, чесать, купать, вовремя кормить, развлекать и дрессировать и следить за ее здоровьем.
«Как же мог Дрозд узнать о моей сюите?.. Откуда? Ни один юнкер — все равно
будь он фараон или обер-офицер, портупей или даже фельдфебель — никогда
не позволит себе донести начальству о личной, частной жизни юнкера, если только его
дело не грозило уроном чести и достоинства училища. Эко какое запутанное положение»…
«Нет, это мне только так кажется, — пробовал он себя утешить и оправдаться перед собою. — Уж очень много
было в последние
дни томления, ожидания и неприятностей, и я скис. Но ведь в редакциях
не пропускают вещей неудовлетворительных и плохо написанных. Вот принесет Венсан какую-нибудь чужую книжку, и я отдохну, забуду сюиту, отвлекусь, и опять все снова
будет хорошо, и ясно, и мило… Перемена вкусов…»
Однажды юнкер Александров
был оставлен без отпуска за единицу по фортификации. Скитаясь без
дела по опустевшим залам и коридорам, он совсем ошалел от скуки и злости и, сам
не зная зачем, раскалил в камине уборной докрасна кочергу и тщательно выжег на красной фанере огромными буквами слово «Дрозд».
И граф Олсуфьев вовсе уже
не был стар и хил. Бодрая героическая музыка выправила его спину и сделала гибкими и послушными его ноги. Да! теперь он
был лихой гусар прежних золотых, легендарных времен, гусар-дуэлист и кутила, дважды разжалованный в солдаты за
дела чести, коренной гусар, приятель Бурцева или Дениса Давыдова.
На другой
день ранним утром, в воскресенье, профессор Дмитрий Петрович Белышев
пьет чай вместе со своей любимицей Зиночкой. Домашние еще
не вставали. Эти воскресные утренние чаи вдвоем составляют маленькую веселую радость для обоих: и для знаменитого профессора, и для семнадцатилетней девушки. Он сам приготовляет чай с некоторой серьезной торжественностью. Сначала в сухой горячий чайник он всыпает малую пригоршеньку чая, обливает его слегка крутым кипятком и сейчас же сливает воду в чашку.
Однако всеобщая зубрежка захватила и его. Но все-таки работал он без особенного старания, рассеянно и небрежно. И причиной этой нерадивой работы
была, сама того
не зная, милая, прекрасная, прелестная Зиночка Белышева. Вот уже около трех месяцев, почти четверть года, прошло с того
дня, когда она прислала ему свой портрет, и больше от нее — ни звука, ни послушания, как говорила когда-то нянька Дарья Фоминишна. А написать ей вторично шифрованное письмо он боялся и стыдился.
Над деревянной кабинкой, где спортсмены надевали на ноги коньки,
пили лимонад и отогревались в морозные
дни, — висел печатный плакат: «Просят гг. посетителей катка без надобности
не царапать лед вензелями и
не делать резких остановок, бороздящих паркет».
Здесь все
дело было не в искусстве и
не в таланте, а только в терпении, внимании и аккуратности.
Только три человека из всего начальственного состава
не только
не допускали таких невинных послаблений, но злились сильнее с каждым
днем, подобно тому как мухи становятся свирепее с приближением осени. Эти три гонителя
были: Хухрик, Пуп и Берди-Паша, по-настоящему — командир батальона, полковник Артабалевский.
Юнкера знали, в чем здесь
дело. Берди
не был виноват в том, что заставлял юнкеров исполнять неисполнимое. Виноват
был тот чрезвычайно высокопоставленный генерал, может
быть, даже принадлежавший к членам императорской фамилии, которого на смотру в казармах усердные солдаты, да к тому же настреканные начальством на громкую лихость ружейных приемов, так оглушили и одурманили битьем деревянными прикладами о деревянный пол, что он мог только сказать с унынием...
Не важно, какому бы тягчайшему наказанию подверг Берди-Паша дерзилу. Гораздо опаснее
было бы, если бы весь батальон, раздраженный Пашой до крайности и от души сочувствовавший смельчаку, вступился в его защиту. Вот тут как раз и висели на волоске события, которые грозили бы многим юнкерам потерею карьеры за несколько
дней до выпуска, а славному дорогому училищу темным пятном.