Неточные совпадения
Ромашову вдруг вспомнился один ненастный вечер поздней осени. Несколько
офицеров, и вместе с ними Ромашов, сидели в собрании и пили водку, когда вбежал фельдфебель девятой роты Гуменюк и, запыхавшись,
крикнул своему ротному командиру...
Но молодых
офицеров Слива жучил и подтягивал, употребляя бесцеремонные, хлесткие приемы, которым его врожденный хохлацкий юмор придавал особую едкость. Если, например, на ученье субалтерн-офицер сбивался с ноги, он
кричал, слегка заикаясь по привычке...
— Подтягивайся, собачья морда, подтягивайся-а! —
кричал унтер-офицер. — Ну, уверх!
— Шаповаленко, не сметь драться! —
крикнул Ромашов, весь вспыхнув от стыда и гнева. — Не смей этого делать никогда! —
крикнул он, подбежав к унтер-офицеру и схватив его за плечо.
— Что-с? —
крикнул грозно Слива, но тотчас же оборвался. — Однако довольно-с этой чепухи-с, — сказал он сухо. — Вы, подпоручик, еще молоды, чтобы учить старых боевых
офицеров, прослуживших с честью двадцать пять лет своему государю. Прошу господ
офицеров идти в ротную школу, — закончил он сердито.
— Раскачивайся! — злобно
кричит на него унтер-офицер.
— В ружье! —
крикнул с середины плаца Слива. — Господа
офицеры, по местам!
Посреди гостиной стояли, оживленно говоря, семь или восемь
офицеров, и из них громче всех
кричал своим осипшим голосом, ежесекундно кашляя, высокий Тальман.
Прибежала Шлейферша, толстая дама с засаленными грудями, с жестким выражением глаз, окруженных темными мешками, без ресниц. Она кидалась то к одному, то к другому
офицеру, трогала их за рукава и за пуговицы и
кричала плачевно...
Но волнение, которое было только что пережито всеми, сказалось в общей нервной, беспорядочной взвинченности. По дороге в собрание
офицеры много безобразничали. Останавливали проходящего еврея, подзывали его и, сорвав с него шапку, гнали извозчика вперед; потом бросали эту шапку куда-нибудь за забор, на дерево. Бобетинский избил извозчика. Остальные громко пели и бестолково
кричали. Только Бек-Агамалов, сидевший рядом с Ромашовым, молчал всю дорогу, сердито и сдержанно посапывая.
Там, где шла рубка, солдаты, бывшие ближе к дороге, выбегали смотреть.
Офицер крикнул на них, но Воронцов остановил его.
Солнце встало и светило сквозь мутную дымку. Было тепло. Обоз за обозом снимался с места и вливался на дорогу в общий поток обозов. Опять ехавшие по дороге не пускали новых, опять повсюду свистели кнуты и слышались ругательства.
Офицеры кричали на солдат, солдаты совсем так же кричали на офицеров.
Неточные совпадения
— Сейчас придем! —
крикнул Вронский
офицеру, заглянувшему в комнату и звавшему их к полковому командиру.
— Делают революцию, потом орут, негодяи, — защищай! —
кричал поручик;
офицер подошел вплотную к нему и грозно высморкался, точно желая заглушить бешеный крик.
— Мыслители же у нас — вроде одной барышни: ей, за крестным ходом, на ногу наступили, так она — в истерику: ах, какое безобразие! Так же вот и прославленный сочинитель Андреев, Леонид: народ русский к Тихому океану стремится вылезти, а сочинитель этот
кричит на весь мир честной — ах,
офицеру ноги оторвало!..
Из переулка, точно дым из трубы, быстро, одна за другою, выкатывались группы людей с иконами в руках, с портретом царя, царицы, наследника, затем выехал, расталкивая людей лошадью, пугая взмахами плети, чернобородый
офицер конной полиции,
закричал:
— Молчать! — свирепо
крикнул толстый
офицер. — Кто вам дал право…