Я с любопытством
смотрел на лицо девушки при этих рассказах. Оно оставалось так же спокойно… Когда Соколова выбежала в переднюю к закипевшему самовару, Дося подошла к окну. Я вовремя отодвинулся в тень. Между окном и девушкой стоял столик и лампа, и мне была видна каждая черточка ее лица. Руками она бессознательно заплетала конец распустившейся косы и смотрела в темноту. И во всем лице, особенно в глазах, было выражение, которое запало мне глубоко в душу…
Неточные совпадения
Мне показалось, что в голосе его слышится странное волнение. Молодая женщина кинула
на него быстрый взгляд, брови ее сдвинулись, и несколько секунд она обдумывала что-то, чертя концом зонтика по платформе… Потом она подняла голову,
посмотрела мне прямо в
лицо и сказала...
По
лицу ее прошла гримаса нетерпения и боли, но она тотчас же подавила ее и
посмотрела на меня снизу вверх с улыбкой. Глаза ее мерцали темными огоньками…
Теперь
на его
лице было то же выражение. Когда я приблизился, он смолк и
посмотрел на меня в упор, но как будто не узнал и только выжидал, скоро ли я пройду мимо.
Очевидно, он ждал меня, но я тихонько прошел через комнату,
посмотрел минуту
на милое утомленное
лицо Тита и, раскрыв окно, сел у стола писать письмо.
— Не балуй, барчук, — гневно сказал мужик и опять покрыл «это» рогожей. Другой, с знакомым
лицом дорожного сторожа, повернул меня и вывел из беседки… Я очнулся
на платформе,
посмотрел кругом и… засмеялся… Мне казалось, будто все, что я только что видел, было глупым и «стыдным» сном, будто я только что рассказал этот сон мужикам, и от этого мне было очень совестно…
А я
смотрел на всех и чувствовал
на своем
лице какую-то странную, точно чужую для меня, улыбку.
И опять с моими глазами сделалось что-то, как утром, когда я
смотрел на Тита. Фигура Бел_и_чки то приближалась, то удалялась, странно расплываясь и меняя очертания… Довольное, упитанное
лицо, с «жировыми отложениями и пигментацией…» Одно только это
лицо, плавающее в сочных звуках собственного голоса… Еще минута, и передо мной плавал вместо
лица благополучный пузырь, ведущий «идеальное» существование… И вдруг это созерцание прервалось железным скрежетом, холодящим душу и вызывающим содрогание.
Я
смотрел на его неприятно злое
лицо и думал...
Широкое
лицо Крестовоздвиженского внезапно покраснело, а небольшие глаза сверкнули гневом… «Как у быка, которого, подразнили красной суконкой», — мелькнуло у меня в голове. Я
смотрел на него, и он
смотрел на меня, а кругом стояло несколько товарищей, которые не могли дать себе отчета, о чем мы собственно спорим. Крестовоздвиженский, несколько озадаченный моим ответом, сначала повернулся, чтобы уйти, но вдруг остановился и сказал с натиском и с большой выразительностью...
Я очнулся ранним и свежим зимним утром. Тит сидел у стола и что-то читал. Я долго
смотрел на него,
на его
лицо, склоненное
на руки, внимательное, доброе и умное. С таким выражением Тит никогда не читал записки. Так он читал только письма сестры и матери. Все
лицо его светилось тогда каким-то внутренним светом. Потом он поднял глаза
на меня. В них был тот же свет.
Дверь открылась. Вошел Соколов, стараясь ступать осторожно, а за ним фельдшер. Они пошептались о чем-то с Титом. Соколов ушел, фельдшер остался. Я
смотрел на все это прищуренными глазами и, казалось, ни о чем не думал, ощущая только желтую полосу света из окна, блики
на чайнике и светящееся
лицо Тита.
Мне было весело
смотреть на лица студентов; их объятия, восклицания, невинное кокетничанье молодости, горящие взгляды, смех без причины — лучший смех на свете — все это радостное кипение жизни юной, свежей, этот порыв вперед — куда бы то ни было, лишь бы вперед, — это добродушное раздолье меня трогало и поджигало.
Офицерская повозочка должна была остановиться, и офицер, щурясь и морщась от пыли, густым, неподвижным облаком поднявшейся на дороге, набивавшейся ему в глаза и уши и липнувшей на потное лицо, с озлобленным равнодушием
смотрел на лица больных и раненых, двигавшихся мимо него.
Неточные совпадения
Обернулись, ан бригадир, весь пьяный,
смотрит на них из окна и лыка не вяжет, а Домашка Стрельчиха угольком фигуры у него
на лице рисует.
Агафья Михайловна с разгоряченным и огорченным
лицом, спутанными волосами и обнаженными по локоть худыми руками кругообразно покачивала тазик над жаровней и мрачно
смотрела на малину, от всей души желая, чтоб она застыла и не проварилась. Княгиня, чувствуя, что
на нее, как
на главную советницу по варке малины, должен быть направлен гнев Агафьи Михайловны, старалась сделать вид, что она занята другим и не интересуется малиной, говорила о постороннем, но искоса поглядывала
на жаровню.
Долли, Чириков и Степан Аркадьич выступили вперед поправить их. Произошло замешательство, шопот и улыбки, но торжественно-умиленное выражение
на лицах обручаемых не изменилось; напротив, путаясь руками, они
смотрели серьезнее и торжественнее, чем прежде, и улыбка, с которою Степан Аркадьич шепнул, чтобы теперь каждый надел свое кольцо, невольно замерла у него
на губах. Ему чувствовалось, что всякая улыбка оскорбит их.
Анна
смотрела на худое, измученное, с засыпавшеюся в морщинки пылью,
лицо Долли и хотела сказать то, что она думала, именно, что Долли похудела; но, вспомнив, что она сама похорошела и что взгляд Долли сказал ей это, она вздохнула и заговорила о себе.
Когда затихшего наконец ребенка опустили в глубокую кроватку и няня, поправив подушку, отошла от него, Алексей Александрович встал и, с трудом ступая
на цыпочки, подошел к ребенку. С минуту он молчал и с тем же унылым
лицом смотрел на ребенка; но вдруг улыбка, двинув его волоса и кожу
на лбу, выступила ему
на лицо, и он так же тихо вышел из комнаты.