Неточные совпадения
Я знал с незапамятных времен, что у нас была маленькая сестра Соня, которая умерла и теперь находится на «
том свете», у бога. Это было представление немного печальное (у матери иной раз на глазах бывали слезы), но вместе светлое: она — ангел, значит, ей хорошо. А так как я ее совсем не знал,
то и она, и ее пребывание на «
том свете» в роли ангела представлялось мне каким-то светящимся
туманным пятнышком, лишенным всякого мистицизма и не производившим особенного впечатления…
Вскоре от Кордецкого я тоже услышал
туманные намеки. Конахевича угнетало мрачное будущее. Кордецкого томило ужасное прошлое… Если бы я узнал все,
то отшатнулся бы от него с отвращением и ужасом. Впрочем, и теперь еще не поздно. Мне следует его оставить на произвол судьбы, хотя я единственный человек, которого он любит…
К концу гимназического курса в моей душе начало складываться из всего этого брожения некоторое, правда, довольно
туманное представление о
том, чем мне быть за гранью гимназии и нашего города.
По утрам его часто затягивало туманами от прудов, и теперь
туманная пелена разрывалась, обнаруживая
то крышу,
то клок зелени,
то белую стену…
Неточные совпадения
Это, так сказать, апокалипсическое [Апока́липсис (греч. — откровение) — книга
туманных пророчеств, написанная, по древнему преданию, одним из учеников Христа.] письмо, которое может понять только
тот, кто его получает.
Но за
то, как только она думала о будущем с Вронским, пред ней вставала перспектива блестяще-счастливая; с Левиным же будущность представлялась
туманною.
В свою деревню в
ту же пору // Помещик новый прискакал // И столь же строгому разбору // В соседстве повод подавал. // По имени Владимир Ленской, // С душою прямо геттингенской, // Красавец, в полном цвете лет, // Поклонник Канта и поэт. // Он из Германии
туманной // Привез учености плоды: // Вольнолюбивые мечты, // Дух пылкий и довольно странный, // Всегда восторженную речь // И кудри черные до плеч.
Она с простотою и добродушием Гомера, с
тою же животрепещущею верностью подробностей и рельефностью картин влагала в детскую память и воображение Илиаду русской жизни, созданную нашими гомеридами
тех туманных времен, когда человек еще не ладил с опасностями и тайнами природы и жизни, когда он трепетал и перед оборотнем, и перед лешим, и у Алеши Поповича искал защиты от окружавших его бед, когда и в воздухе, и в воде, и в лесу, и в поле царствовали чудеса.
Ему пришла в голову прежняя мысль «писать скуку»: «Ведь жизнь многостороння и многообразна, и если, — думал он, — и эта широкая и голая, как степь, скука лежит в самой жизни, как лежат в природе безбрежные пески, нагота и скудость пустынь,
то и скука может и должна быть предметом мысли, анализа, пера или кисти, как одна из сторон жизни: что ж, пойду, и среди моего романа вставлю широкую и
туманную страницу скуки: этот холод, отвращение и злоба, которые вторглись в меня, будут красками и колоритом… картина будет верна…»