А через час выбежал оттуда, охваченный новым чувством облегчения, свободы, счастья! Как случилось, что я выдержал и притом выдержал «отлично» по предмету, о котором, в сущности, не имел понятия, — теперь уже не помню. Знаю только, что, выдержав, как сумасшедший, забежал домой, к матери, радостно обнял ее и, швырнув ненужные книги, побежал
за город.
Неточные совпадения
О дальнейшем не думалось; все мысли устремились к одному, взлететь над
городом, видеть внизу огоньки в домах, где люди сидят
за чайными столами и ведут обычные разговоры, не имея понятия о том, что я ношусь над ними в озаренной таинственной синеве и гляжу оттуда на их жалкие крыши.
В одной деревне стала являться мара… Верстах в сорока от нашего
города,
за густым, почти непрерывным лесом, от которого, впрочем, теперь, быть может, остались жалкие следы, — лежит местечко Чуднов. В лесу были рассеяны сторожки и хаты лесников, а кое — где над лесной речушкой были и целые поселки.
Наоборот, я чувствовал, что не только мой маленький мирок, но и вся даль
за пределами двора,
города, даже где-то в «Москве и Петербурге» — и ждет чего-то, и тревожится этим ожиданием…
Неведомая страна
за пределами
города представлялась после этих рассказов темной, угрожающей, освещенной красным заревом пожаров.
Они прошли и исчезли
за западной заставой, по направлению к Польше, где, как говорили, «уже лилась кровь», а в
город вступали другие отряды…
Фургоны были запряжены верблюдами, которых в
городе татары показывали
за деньги.
— Вот там
за пригорком
город. А это вот грабник. По праздникам сюда ходят гулять…
Увы!
За первой остановкой последовала вторая,
за ней третья, в пока мы дошли до центра
города, пан Крыжановский стал совершенно неузнаваем. Глаза его гордо сверкали, уныние исчезло, но, — что уже было совсем плохо, — он стал задирать прохожих, оскорблять женщин, гоняться
за евреями… Около нас стала собираться толпа. К счастью, это было уже близко от дома, и мы поспешили ретироваться во двор.
Правда,
за очень редкими исключениями, я не могу припомнить случаев, когда бы обыватели
города резко дали ей почувствовать эту перемену, и, наоборот, были случаи трогательной доброты и помощи.
На гуляньях в ясные дни, когда «весь
город» выходил на шоссе, чинно прогуливаясь «
за шлагбаумом», Авдиев переходил от одной группы к другой, и всюду его встречали приветливо, как общего фаворита.
Оказалось, что это был тот же самый Балмашевский, но… возмутивший всех циркуляр он принялся применять не токмо
за страх, но и
за совесть: призывал детей, опрашивал, записывал «число комнат и прислуги». Дети уходили испуганные, со слезами и недобрыми предчувствиями, а
за ними исполнительный директор стал призывать беднейших родителей и на точном основании циркуляра убеждал их, что воспитывать детей в гимназиях им трудно и нецелесообразно. По
городу ходила его выразительная фраза...
Репутация будущего «писателя» устанавливалась
за братом, так сказать, в кредит и в
городе. Письмо Некрасова стало известно какими-то неведомыми путями и придавало брату особое значение…
В то время, когда в
городе старались угадать автора, — автор сидел
за столом, покачивался на стуле е опасностью опрокинуться, глядел в потолок и придумывал новые темы.
Помощник исправника, представлявший из себя,
за окончательной дряхлостью исправника Гоца, высшую фактическую полицейскую власть в
городе, пригласил брата «для некоторого секретного разговора».
К концу гимназического курса в моей душе начало складываться из всего этого брожения некоторое, правда, довольно туманное представление о том, чем мне быть
за гранью гимназии и нашего
города.
Мой приятель не тратил много времени на учение, зато все закоулки
города знал в совершенстве. Он повел меня по совершенно новым для меня местам и привел в какой-то длинный, узкий переулок на окраине. Переулок этот прихотливо тянулся несколькими поворотами, и его обрамляли старые заборы. Но заборы были ниже тех, какие я видел во сне, и из-за них свешивались густые ветки уже распустившихся садов.
Вдруг вблизи послышалось легкое шуршание. Я оглянулся и увидел в двух шагах,
за щелеватым палисадом, пеструю фигуру девочки — подростка, немного старше меня. В широкую щель глядели на меня два черных глаза. Это была еврейка, которую звали Итой; но она была более известна всем в
городе, как «Басина внучка».
— У нас, евреев, это делается очень часто… Ну, и опять нужно знать,
за кого она выйдет. А! Ее нельзя-таки отдать
за первого встречного… А такого жениха тоже на улице каждый день не подымешь. Когда его дед, хасид такой-то, приезжает в какой-нибудь
город, то около дома нельзя пройти… Приставляют даже лестницы, лезут в окна, несут больных, народ облепляет стены, чисто как мухи. Забираются на крыши… А внук… Ха! Он теперь уже великий ученый, а ему еще только пятнадцать лет…
Случалось ему уходить
за город, выходить на большую дорогу, даже раз он вышел в какую-то рощу; но чем уединеннее было место, тем сильнее он сознавал как будто чье-то близкое и тревожное присутствие, не то чтобы страшное, а как-то уж очень досаждающее, так что поскорее возвращался в город, смешивался с толпой, входил в трактиры, в распивочные, шел на Толкучий, на Сенную.