Неточные совпадения
Вдова тоже приходила к отцу, хотя он не особенно любил эти посещения. Бедная женщина,
в трауре и с заплаканными глазами, угнетенная и робкая, приходила к матери, что-то рассказывала ей и плакала. Бедняге все казалось, что она еще что-то должна растолковать судье; вероятно, это все были ненужные пустяки, на которые отец только отмахивался и произносил обычную у него
в таких
случаях фразу...
Вообще он относился к среде с большим благодушием, ограждая от неправды только небольшой круг, на который имел непосредственное влияние. Помню несколько
случаев, когда он приходил из суда домой глубоко огорченный. Однажды, когда мать, с тревожным участием глядя
в его расстроенное лицо, подала ему тарелку супу, — он попробовал есть, съел две — три ложки и отодвинул тарелку.
Сначала это было трудно, и я просто говорил молитву за молитвой, как бы только подготовляясь к чему-то (я уже слышал, что
в важных
случаях нужно сказать десять «Отче наш» и десять «Богородиц»)…
Тогда я подумал, что глядеть не надо: таинственное явление совершится проще, — крылья будут лежать на том месте, где я молился. Поэтому я решил ходить по двору и опять прочитать десять «Отче наш» и десять «Богородиц». Так как главное было сделано, то молитвы я теперь опять читал механически, отсчитывая одну за другой и загибая пальцы. При этом я сбился
в счете и прибавил на всякий
случай еще по две молитвы… Но крыльев на условленном месте не было…
Пожалуй, наоборот, — так как
в таком
случае вина снималась с меня и переносилась на одного из проказников — чертенят, знакомых по Патерику.
Знакомство с купленным мальчиком завязать было трудно. Даже
в то время, когда пан Уляницкий уходил
в свою должность, его мальчик сидел взаперти, выходя лишь за самыми необходимыми делами: вынести сор, принести воды, сходить с судками за обедом. Когда мы при
случае подходили к нему и заговаривали, он глядел волчком, пугливо потуплял свои черные круглые глаза и старался поскорее уйти, как будто разговор с нами представлял для него опасность.
— Кос — ти пере — ломаю!.. все кости… — то наши детские души уходили
в пятки… Но это бывало не часто. Старый добряк экономил этот эффект и прибегал к нему лишь
в крайних
случаях.
Зато во всех остальных отношениях всякое шпионство и взаимные жалобы совершенно не терпелись.
В тех
случаях, когда какой-нибудь новичок приходил с жалобой или доносом, Рыхлинский немедленно вызывал виновного и производил строгое расследование. Если донос оказывался верным, — следовало наказание: шла
в ход та же линейка или виновный ставился на колени. Но при наказании непременно должен был присутствовать и доносчик. Иной раз Рыхлинский спрашивал его...
То, что произошло затем, наверное, долго обсуждалось
в угрюмых стенах монастыря как
случай бесовского наваждения.
В селах помещики,
в городах — среднее сословие были поляки или, во всяком
случае, люди, говорившие по — польски.
Оказалось, что по количеству
случаев порки она далеко оставила за собой все остальные:
в 1858 году из шестисот учеников было высечено двести девяносто.
На следующий год мне запомнился, впрочем, один
случай ее применения: два гимназиста убежали из дому, направляясь
в девственные степи Америки искать приключений…
Однажды,
в именины старого Рыхлинского, его родственники и знакомые устроили торжество, во время которого хор из пансионеров спел под руководством одного из учителей сочиненную на этот
случай кантату. Она кончалась словами...
Этот
случай произвел у нас впечатление гораздо более сильное, чем покушение на царя. То была какая-то далекая отвлеченность
в столице, а здесь событие
в нашем собственном мире. Очень много говорили и о жертве, и об убийце. Бобрик представлялся или героем, или сумасшедшим. На суде он держал себя шутливо, перед казнью попросил позволения выкурить папиросу.
В таких
случаях он брал с собой бутыль водки и запирался
в архиве.
Лотоцкий вспылил, как
в том
случае, когда посмеялись над его аттестатом, и вскоре перевелся
в Чернигов…
Застывает учитель и превращается
в лучшем
случае в фонограф, средним голосом и с средним успехом перекачивающий сведения из учебников
в головы… Но наиболее ярко выделяются
в общем хоре скрипучие фальцеты и душевные диссонансы маниаков, уже вконец заклеванных желто — красным попугаем.
Во всяком
случае лучше среднего директора последующего времени уже потому, что тогда «внутренняя политика» с ее тайными аттестациями и подлым политическим сыском еще
в такой степени не наполняла школу…
В противном
случае — он внезапно появлялся
в дверях, веселый, с сияющими глазами, и ласковым, довольным тоном требовал «квартирный журнал».
Во всяком
случае обе фигуры «неверующих» подействовали на мое воображение. Фигура капитана была занимательна и красочна, фигура будущего медика — суха и неприятна. Оба не верят. Один потому, что смотрел
в трубу, другой потому, что режет лягушек и трупы… Обе причины казались мне недостаточными.
Единственное спасение
в этих
случаях — предложить на разрешение отца — протоиерея какой-нибудь «недоуменный вопрос», небольшое, приличное религиозное сомнение. Отец протоиерей начитан и любит разрешать внеочередные вопросы. Говорит он умно, гладко, красиво пользуется текстами. К ученику, доставившему ему
случай для такой беседы, относится с благорасположением и ставит хорошую отметку
в четверти…
В один из карточных вечеров у отца об этом
случае заговорили чиновники. Все сочувствовали и немного удивлялись Долгоногову. Одни думали, что ему не сдобровать, другие догадывались, что, должно быть, у этого Долгоногова есть «сильная рука»
в Петербурге. Отец с обычной спокойной категоричностью сказал...
Суда он не боялся, так как
в обоих
случаях исполнял панское приказание…
Появление
в Гарном Луге капитана и независимое отношение нового владельца к опасному ябеднику грозили пошатнуть прочно установившийся авторитет. Поэтому Банькевич, наружно сохраняя наилучшие отношения к «уважаемому соседу и благодетелю», высматривал удобный
случай для нападения… И вот на второй, кажется, год пребывания капитана
в Гарном Луге Банькевич отправился на его ниву со своими людьми и сжал его хлеб.
Удар ябеднику был нанесен на глазах у всего Гарного Луга… Все понимали, что дело завязалось не на шутку: Банькевич отправился на «отпуст» к чудотворной иконе, что делал всегда
в особенно серьезных
случаях.
В середине этой толпы виднеются три малорослые лошади: сивая кобыла, старый мерин, именуемый по прежнему владельцу Банькевичем, и третий — молодой конек, почти жеребенок, припрягаемый «на
случай несчастия».
Тот вошел, как всегда угрюмый, но смуглое лицо его было спокойно. Капитан пощелкал несколько минут на счетах и затем протянул Ивану заработанные деньги. Тот взял, не интересуясь подробностями расчета, и молча вышел. Очевидно, оба понимали друг друга… Матери после этого
случая на некоторое время запретили нам участвовать
в возке снопов. Предлог был — дикость капитанских лошадей. Но чувствовалось не одно это.
В особенно торжественных
случаях являлся
в капитанском доме даже «заведомый ябедник», сирота — дворянин Банькевич.
— Господин учитель, — сказал он громко, весь красный и дерзкий. — Вы, кажется, сказали, что мы — стадо баранов… Позвольте вам ответить, что…
в таком
случае…
— Что
в таком
случае… вы сами баран…
В тот же вечер мы зашли с Гаврилой
в холостую квартирку учителя. Он принял нас приветливо и просто изложил свой план: мы соберем факты и
случаи крайней нужды
в среде наших товарищей и изложим их
в форме записки
в совет. Он подаст ее от себя, а учителя выработают устав «общества вспомоществования учащимся города Ровно».
Знают там, где читают, — это
в лучшем
случае.
— Э! Так-то оно так. И наука и все такое… А все-таки, знаете, стану ложиться
в постель, — перекрещусь на всякий
случай. Как-то спокойнее… Что нет там ничего — это верно… Ну, а вдруг оно есть…
Бедняга сильно страдал от насмешек: его кок, щегольские галстучки, неудачные ухаживания давали пищу анекдотам, — а молодежь
в таких
случаях безжалостна и жестока…
Дембицкий был человек необыкновенно толстый,
в парадных
случаях он надевал фрачный мундир, какой теперь можно видеть только
в театре, когда дают «Ревизора», высокие сапоги с лакированными голенищами и треуголку.
Кажется, за это время я сильно глупел и во всяком
случае терял непосредственность, воображая себя не тем, чем я был
в действительности.
Помню из этого времени один
случай, когда на короткое время мое воображение как будто просветлело и
в нем прорвалось наружу нечто непосредственное мое, как бы протестовавшее против насильственного режима «благовоспитанности» и «хороших манер».