Неточные совпадения
Какой-то набожный человек воздвиг ее
на этом узловом перекрестке, и она своими распростертыми раменами как бы провожала
на вечный покой и тех, что удалялись по
шоссе, и тех, которых траурные кони, утопая в песке, тихо увозили
на «польское кладбище».
В этот промежуток дня наш двор замирал. Конюхи от нечего делать ложились спать, а мы с братом слонялись по двору и саду, смотрели с заборов в переулок или
на длинную перспективу
шоссе, узнавали и делились новостями… А солнце, подымаясь все выше, раскаляло камни мощеного двора и заливало всю нашу усадьбу совершенно обломовским томлением и скукой…
Мы долго провожали взглядами уезжавшую карету, пока она не мелькнула последний раз
на гребне
шоссе. Ехавшие в карете нарядные дети казались мне какими-то неприятными и холодными, а за незнакомым казачком, с которым мы только и успели обменяться ругательствами, неслось в неведомую даль ощущение жгучего сочувствия и близости.
Мы взбирались
на высокие столбы забора
на углу переулка и глядели вперед, в перспективу
шоссе.
Иной раз и хотелось уйти, но из-за горизонта в узком просвете
шоссе, у кладбища, то и дело появлялись какие-то пятнышки, скатывались, росли, оказывались самыми прозаическими предметами, но
на смену выкатывались другие, и опять казалось: а вдруг это и есть то, чего все ждут.
Крыштанович уверенным шагом повел меня мимо прежней нашей квартиры. Мы прошли мимо старой «фигуры»
на шоссе и пошли прямо. В какой-то маленькой лавочке Крыштанович купил две булки и кусок колбасы. Уверенность, с какой он делал эту покупку и расплачивался за нее серебряными деньгами, тоже импонировала мне: у меня только раз в жизни было пятнадцать копеек, и когда я шел с ними по улице, то мне казалось, что все знают об этой огромной сумме и кто-нибудь непременно затевает меня ограбить…
Мы миновали православное кладбище, поднявшись
на то самое возвышение дороги, которое когда-то казалось мне чуть не краем света, и откуда мы с братом ожидали «рогатого попа». Потом и улица, и дом Коляновских исчезли за косогором… По сторонам тянулись заборы, пустыри, лачуги, землянки, перед нами лежала белая лента
шоссе, с звенящей телеграфной проволокой, а впереди, в дымке пыли и тумана, синела роща, та самая, где я когда-то в первый раз слушал шум соснового бора…
Здесь,
на просторе, мы смотрели бесплатно, как они шлепали по
шоссе мягкими ступнями, покачивая змеиными шеями и презрительно вытягивая длинные отвислые губы…
Лачуги, заборы, землянки. Убогая лавочка, где когда-то Крыштанович
на сомнительные деньги покупал булки…
Шоссе с пешеходами, возами, балагулами, странниками… гулкий мост. Речка, где мы купались с моим приятелем. Врангелевская роща. Ощущение особенной приятной боли мелькнуло в душе. Как будто отрывалась и уплывала назад в первый еще раз так резко отграниченная полоска жизни.
Опять дорога, ленивое позванивание колокольчика, белая лента
шоссе с шуршащим под колесами свежим щебнем, гулкие деревянные мосты, протяжный звон телеграфа… Опять станция, точь — в-точь похожая
на первую, потом синие сумерки, потом звездная ночь и фосфорические облака, как будто налитые лунным светом… Мать стучит в оконце за козлами, ямщик сдерживает лошадей. Мать спрашивает, не холодно ли мне, не сплю ли я и как бы я не свалился с козел.
Стороной, около
шоссе, тянулись вереницы богомольцев в Почаев; ковылял старый еврей с мешком — разносчик своеобразной (впоследствии запрещенной) еврейской почты; тащилась, шурша по щебню, балагула, затянутая сверху пологом
на обручах и набитая битком головами, плечами, ногами, перинами и подушками…
Около двенадцати часов мы останавливались кормить в еврейском заезжем дворе, проехав только половину дороги, около тридцати верст. После этого мы оставляли
шоссе и сворачивали
на проселки.
Пока
на станции запрягали перекладных, я с младшим братом вышел в перелесок у
шоссе.
В этот день он явился в класс с видом особенно величавым и надменным. С небрежностью, сквозь которую, однако, просвечивало самодовольство, он рассказал, что он с новым учителем уже «приятели». Знакомство произошло при особенных обстоятельствах. Вчера, лунным вечером, Доманевич возвращался от знакомых.
На углу Тополевой улицы и
шоссе он увидел какого-то господина, который сидел
на штабеле бревен, покачивался из стороны в сторону, обменивался шутками с удивленными прохожими и запевал малорусские песни.
На гуляньях в ясные дни, когда «весь город» выходил
на шоссе, чинно прогуливаясь «за шлагбаумом», Авдиев переходил от одной группы к другой, и всюду его встречали приветливо, как общего фаворита.
Юная особа, пленившая впервые мое сердце, каждый день ездила с сестрой и братом в маленькой таратайке
на уроки. Я отлично изучил время их проезда, стук колес по
шоссе и звякание бубенцов. К тому времени, когда им предстояло возвращаться, я, будто случайно, выходил к своим воротам или
на мост. Когда мне удавалось увидеть розовое личико с каштановым локоном, выбивающимся из-под шляпки, уловить взгляд, поклон, благосклонную улыбку, это разливало радостное сияние
на весь мой остальной день.
Звон бубенцов уже вылился
на шоссе и приближался с неожиданной быстротой, заполняя своими растущими трелями чуткий воздух ночи…
На шоссе за тюрьмой мы расстались, и я долго еще следил за клубком пыли, который катился пятнышком по дороге.
В один из последних вечеров, когда я прогуливался по
шоссе, все время нося с собой новое ощущение свободы, — из сумеречной и пыльной мглы, в которой двигались гуляющие обыватели, передо мною вынырнули две фигуры: один из моих товарищей, Леонтович, шел под руку с высоким молодым человеком в синих очках и мягкой широкополой шляпе
на длинных волосах. Фигура была, очевидно, не ровенская.
Это был первый «агитатор», которого я увидел в своей жизни. Он прожил в городе несколько дней, ходил по вечерам гулять
на шоссе, привлекая внимание своим студенческим видом, очками, панамой, длинными волосами и пледом. Я иной раз ходил с ним, ожидая откровений. Но студент молчал или говорил глубокомысленные пустяки…
Наконец наступила счастливая минута, когда и я покидал тихий городок, оставшийся позади в своей лощине. А передо мной расстилалась далекая лента
шоссе, и
на горизонте клубились неясные очертания: полосы лесов, новые дороги, дальние города, неведомая новая жизнь…
По вечерам, когда движение
на улицах стихало, я выходил из дому, шел по
шоссе к шлагбауму мимо дома Линдгорстов.
Вместо мутной зимней слякоти наступили легкие морозы, вечера становились светлее,
на небе искрились звезды, и серп луны кидал свой мечтательный и неверный свет
на спящие улицы,
на старые заборы,
на зеленую железную крышу дома Линдгорстов,
на бревна шлагбаума и
на терявшуюся в сумраке ленту
шоссе.
Неточные совпадения
Он вышел
на шоссе и направился, осторожно ступая по грязи, к своей коляске.
Когда благому просвещенью // Отдвинем более границ, // Со временем (по расчисленью // Философических таблиц, // Лет чрез пятьсот) дороги, верно, // У нас изменятся безмерно: //
Шоссе Россию здесь и тут, // Соединив, пересекут. // Мосты чугунные чрез воды // Шагнут широкою дугой, // Раздвинем горы, под водой // Пророем дерзостные своды, // И заведет крещеный мир //
На каждой станции трактир.
— Что, Петр, не видать еще? — спрашивал 20 мая 1859 года, выходя без шапки
на низкое крылечко постоялого двора
на ***
шоссе, барин лет сорока с небольшим, в запыленном пальто и клетчатых панталонах, у своего слуги, молодого и щекастого малого с беловатым пухом
на подбородке и маленькими тусклыми глазенками.
— Нашел я их
на шоссе. Этот стоит и орет, проповедует: разогнать, рассеять, а Лидия уговаривает его идти с ней… «Ненавижу я всех твоих», — кричит он…
Он остановился, указывая рукою вдаль, налево,
на вспухшее среди поля красное здание казармы артиллеристов и старые, екатерининские березы по краям
шоссе в Москву.