Неточные совпадения
Дальнейшие наши отношения
были мирные, хотя и довольно холодные, но я до сих пор помню эту странную вспышку искусственной жалости под влиянием томительного безделья на раскаленном и до скуки
знакомом дворе…
Но от одной мысли, что по этим
знакомым местам,
быть может, ходит теперь старый Коляновский и Славек, — страх и жалость охватывали меня до боли…
Должно
быть, в это время уже шли толки об освобождении крестьян. Дядя Петр и еще один
знакомый высказывали однажды сомнение, может ли «сам царь» сделать все, что захочет, или не может.
Однажды, когда отец
был на службе, а мать с тетками и
знакомыми весело болтали за какой-то работой, на дворе послышалось тарахтение колес. Одна из теток выглянула в окно и сказала упавшим голосом...
Под конец моего пребывания в пансионе добродушный француз как-то исчез с нашего горизонта. Говорили, что он уезжал куда-то держать экзамен. Я
был в третьем классе гимназии, когда однажды, в начале учебного года, в узком коридоре я наткнулся вдруг на фигуру, изумительно похожую на Гюгенета, только уже в синем учительском мундире. Я шел с другим мальчиком, поступившим в гимназию тоже от Рыхлинского, и оба мы радостно кинулись к старому
знакомому.
Банды появились уже и в нашем крае. Над жизнью города нависала зловещая тень. То и дело
было слышно, что тот или другой из
знакомых молодых людей исчезал. Ушел «до лясу». Остававшихся паненки иронически спрашивали: «Вы еще здесь?» Ушло до лясу несколько юношей и из пансиона Рыхлинского…
Это
было мгновение, когда заведомо для всех нас не стало человеческой жизни… Рассказывали впоследствии, будто Стройновский просил не завязывать ему глаз и не связывать рук. И будто ему позволили. И будто он сам скомандовал солдатам стрелять… А на другом конце города у
знакомых сидела его мать. И когда комок докатился до нее, она упала, точно скошенная…
В большом шумном классе все
было чуждо, но особенное, смущение вызвала во мне
знакомая фигура некоего старого гимназиста Шумовича.
Потом мне очень хотелось
быть казаком и мчаться пьяному на коне по степи, как мчался
знакомый мне удалой донской урядник.
Однажды, в именины старого Рыхлинского, его родственники и
знакомые устроили торжество, во время которого хор из пансионеров
спел под руководством одного из учителей сочиненную на этот случай кантату. Она кончалась словами...
Были каникулы. Гимназия еще стояла пустая, гимназисты не начинали съезжаться. У отца
знакомых было немного, и потому наши знакомства на первое время ограничивались соседями — чиновниками помещавшегося тут же во дворе уездного суда…
Первым из этих
знакомых был архивариус, пан Крыжановский.
В это время мне довелось
быть в одном из городов нашего юга, и здесь я услышал
знакомую фамилию. Балмашевский
был в этом городе директором гимназии. У меня сразу ожили воспоминания о нашем с Гаврилой посягательстве на права государственного совета, о симпатичном вмешательстве Балмашевского, и мне захотелось повидать его. Но мои
знакомые, которым я рассказал об этом эпизоде, выражали сомнение: «Нет, не может
быть! Это, наверное, другой!»
Корреспонденция
была отослана. Дней через десять старик почталион, сопровождаемый лаем собак, от которых он отбивался коротенькой сабелькой, привес брату номер газеты и новое письмо со штемпелем редакции. Брат тотчас схватился за газету и просиял. На третьей странице, выведенная жирным шрифтом и курсивом, стояла
знакомая фраза...
Однажды бубенчики прогремели в необычное время. Таратайка промелькнула мимо наших ворот так быстро, что я не разглядел издали фигуры сидевших, но по
знакомому сладкому замиранию сердца
был убежден, что это проехала она. Вскоре тележка вернулась пустая. Это значило, что сестры остались где-нибудь на вечере и
будут возвращаться обратно часов в десять.
После девяти часов я вышел из дому и стал прохаживаться.
Была поздняя осень. Вода в прудах отяжелела и потемнела, точно в ожидании морозов. Ночь
была ясная, свежая, прохладный воздух звонок и чуток. Я
был весь охвачен своим чувством и своими мыслями. Чувство летело навстречу
знакомой маленькой тележке, а мысль искала доказательств бытия божия и бессмертия души.
День
был воскресный. Ученики должны
быть у обедни в старом соборе, на хорах. С разрешения гимназического начальства я обыкновенно ходил в другую церковь, но этот раз меня потянуло в собор, где я надеялся встретить своего соседа по парте и приятеля Крыштановича, отчасти уже
знакомого читателям предыдущих моих очерков. Это
был юноша опытный и авторитетный, и я чувствовал потребность излить перед ним свою переполненную душу.
Должно
быть, во сне я продолжал говорить еще долго и много в этом же роде, раскрывая свою душу и стараясь заглянуть в ее душу, но этого я уже не запомнил. Помню только, что проснулся я с
знакомыми ощущением теплоты и разнеженности, как будто еще раз нашел девочку в серой шубке…
Я
был страшно счастлив, когда в первый раз, заслышав
знакомое треньканье бубенчиков и подбежав к своим воротам, увидел, что в тележке опять сидят обе Линдгорст.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Тебе все такое грубое нравится. Ты должен помнить, что жизнь нужно совсем переменить, что твои
знакомые будут не то что какой-нибудь судья-собачник, с которым ты ездишь травить зайцев, или Земляника; напротив,
знакомые твои
будут с самым тонким обращением: графы и все светские… Только я, право, боюсь за тебя: ты иногда вымолвишь такое словцо, какого в хорошем обществе никогда не услышишь.
У столбика дорожного //
Знакомый голос слышится, // Подходят наши странники // И видят: Веретенников // (Что башмачки козловые // Вавиле подарил) // Беседует с крестьянами. // Крестьяне открываются // Миляге по душе: // Похвалит Павел песенку — // Пять раз
споют, записывай! // Понравится пословица — // Пословицу пиши! // Позаписав достаточно, // Сказал им Веретенников: // «Умны крестьяне русские, // Одно нехорошо, // Что
пьют до одурения, // Во рвы, в канавы валятся — // Обидно поглядеть!»
Дарья Александровна выглянула вперед и обрадовалась, увидав в серой шляпе и сером пальто
знакомую фигуру Левина, шедшего им навстречу. Она и всегда рада ему
была, но теперь особенно рада
была, что он видит ее во всей ее славе. Никто лучше Левина не мог понять ее величия.
На шестой день
были назначены губернские выборы. Залы большие и малые
были полны дворян в разных мундирах. Многие приехали только к этому дню. Давно не видавшиеся
знакомые, кто из Крыма, кто из Петербурга, кто из-за границы, встречались в залах. У губернского стола, под портретом Государя, шли прения.
Он прошел вдоль почти занятых уже столов, оглядывая гостей. То там, то сям попадались ему самые разнообразные, и старые и молодые, и едва
знакомые и близкие люди. Ни одного не
было сердитого и озабоченного лица. Все, казалось, оставили в швейцарской с шапками свои тревоги и заботы и собирались неторопливо пользоваться материальными благами жизни. Тут
был и Свияжский, и Щербацкий, и Неведовский, и старый князь, и Вронский, и Сергей Иваныч.