Неточные совпадения
Потом показал ей свои «записи» и говорил — кажется, очень хорошо — о красоте квадрата, куба, прямой. Она так очаровательно-розово слушала — и вдруг из синих
глаз слеза, другая, третья — прямо на раскрытую
страницу (стр. 7‑я). Чернила расплылись. Ну вот, придется переписывать.
Все это — под мерный, метрический стук колес подземной дороги. Я про себя скандирую колеса — и стихи (его вчерашняя книга). И чувствую: сзади, через плечо, осторожно перегибается кто-то и заглядывает в развернутую
страницу. Не оборачиваясь, одним только уголком
глаза я вижу: розовые, распростертые крылья-уши, двоякоизогнутое… он! Не хотелось мешать ему — и я сделал вид, что не заметил. Как он очутился тут — не знаю: когда я входил в вагон — его как будто не было.
И висела над столом. Опущенные
глаза, ноги, руки. На столе еще лежит скомканный розовый талон т о й. Я быстро развернул эту свою рукопись — «МЫ» — ее
страницами прикрыл талон (быть может, больше от самого себя, чем от О).
Только тогда я с трудом оторвался от
страницы и повернулся к вошедшим (как трудно играть комедию… ах, кто мне сегодня говорил о комедии?). Впереди был S — мрачно, молча, быстро высверливая
глазами колодцы во мне, в моем кресле, во вздрагивающих у меня под рукой листках. Потом на секунду — какие-то знакомые, ежедневные лица на пороге, и вот от них отделилось одно — раздувающиеся, розово-коричневые жабры…
«Странный этот лекарь!» — повторила она про себя. Она потянулась, улыбнулась, закинула руки за голову, потом пробежала
глазами страницы две глупого французского романа, выронила книжку — и заснула, вся чистая и холодная, в чистом и душистом белье.
Неточные совпадения
Она сидела неподвижно, опустив голову на грудь; пред нею на столике была раскрыта книга, но
глаза ее, неподвижные и полные неизъяснимой грусти, казалось, в сотый раз пробегали одну и ту же
страницу, тогда как мысли ее были далеко…
Хранили многие
страницы // Отметку резкую ногтей; //
Глаза внимательной девицы // Устремлены на них живей. // Татьяна видит с трепетаньем, // Какою мыслью, замечаньем // Бывал Онегин поражен, // В чем молча соглашался он. // На их полях она встречает // Черты его карандаша. // Везде Онегина душа // Себя невольно выражает // То кратким словом, то крестом, // То вопросительным крючком.
Перевернув несколько
страниц, написанных круглым, скучным почерком, он поймал
глазами фразу, выделенную из плотных строк: «Значит: дух надобно ставить на первое место, прежде отца и сына, ибо отец и сын духом рождены, а не дух отцом».
Провожая ее
глазами, Самгин вспомнил обычную фразу: «Прочитана еще одна
страница книги жизни». Чувствовал он себя очень грустно — и пришлось упрекнуть себя:
И вот он сидит в углу дымного зала за столиком, прикрытым тощей пальмой, сидит и наблюдает из-под широкого, веероподобного листа. Наблюдать — трудно, над столами колеблется пелена сизоватого дыма, и лица людей плохо различимы, они как бы плавают и тают в дыме, все
глаза обесцвечены, тусклы. Но хорошо слышен шум голосов, четко выделяются громкие, для всех произносимые фразы, и, слушая их, Самгин вспоминает
страницы ужина у банкира, написанные Бальзаком в его романе «Шагреневая кожа».