Неточные совпадения
— Эх, боярин! захотел ты совести в этих чертях запорожцах; они навряд и бога-то знают, окаянные! Станет запорожский казак помнить добро! Да он, прости господи,
отца родного продаст за чарку горелки. Ну вот, кажется, и просека. Ай да лесок! Эка трущоба — зги божьей не видно! То-то приволье, боярин:
есть где поохотиться!.. Чай, здесь медведей и всякого зверя тьма-тьмущая!
Впереди в светло-голубых кафтанах с белыми ширинками через плечо ехали верхами двое дружек; позади их в небольших санках вез икону малолетний брат невесты, которая вместе с
отцом своим ехала в выкрашенных малиновою краскою санях, обитых внутри кармазинною объярью; под ногами у них подостлана
была шкура белого медведя, а конская упряжь украшена множеством лисьих хвостов.
Боярин призадумался. Дурной гражданин едва ли может
быть хорошим
отцом; но и дикие звери любят детей своих, а сверх того, честолюбивый боярин видел в ней будущую супругу любимца короля польского; она
была для него вернейшим средством к достижению почестей и могущества, составлявших единственный предмет всех тайных дум и нетерпеливых его желаний. Помолчав несколько времени, он спросил: употребляла ли больная снадобья, которые оставил ей польский врач перед отъездом своим в Москву?
— Да
будет по глаголу твоему, сосед! — сказал с улыбкою Кручина. — Юрий Дмитрич, — продолжал он, подойдя к Милославскому, — ты что-то призадумался… Помиримся! Я и сам виню себя, что некстати погорячился. Ты целовал крест сыну, я готов присягнуть
отцу — оба мы желаем блага нашему отечеству: так ссориться нам не за что, а чему
быть, тому не миновать.
Напротив, Юрий, привыкший с младенчества к благочестию в доме
отца своего, ожидал только удобной минуты, чтобы уйти в свою комнату; он желал этого тем более, что день клонился уже к вечеру, а ему должно
было отправиться чем свет в дорогу.
Милославский
был свидетелем минутной славы отечества; он сам с верными дружинами под предводительством юноши-героя, бессмертного Скопина, громил врагов России; он не знал тогда страданий безнадежной любви; веселый, беспечный юноша, он любил бога,
отца, святую Русь и ненавидел одних врагов ее; а теперь…
Он не помышлял о препятствиях: обстоятельства и время могли их разрушить; его не пугало даже то, что Анастасья
была невеста пана Гонсевского; но назвать
отцом своим человека, которого он презирал в душе своей, соединиться узами родства с злодеем, предателем отечества…
Если без Анастасии он не мог
быть совершенно счастливым, то спокойная совесть, чистая, святая любовь к отечеству, уверенность, что он исполнил долг православного, не посрамил имени
отца своего, — все могло служить ему утешением и утверждало в намерении расстаться навсегда с любимой его мечтою.
— Раб Владислава и угодник ляха Гонсевского никогда не
будет моим гостем! — вскричал с возрастающим жаром князь Черкасский. — Нет! он не гость мой!.. Я дозволяю ему объявить, чего желает от нас достойный сподвижник грабителя Сапеги; пусть исполнит он данное ему от Гонсевского поручение и забудет навсегда, что князь Черкасский
был другом
отца его.
— Вряд ли, боярин, — отвечал Суета, — я сейчас
был у него в палатах: он что-то прихворнул и лежит в постели; а если у тебя
есть какое дело, то можешь переговорить с
отцом келарем.
— Вот в этих палатах живал прежде
отец Авраамий, — сказал Суета, указав на небольшое двухэтажное строение, прислоненное к ограде. — Да видишь, как их злодеи ляхи отделали: насквозь гляди! Теперь он живет вон в той связи, что за соборами, не просторнее других старцев; да он, бог с ним, не привередлив:
была б у него только келья в стороне, чтоб не мешали ему молиться да писать, так с него и довольно.
— В столь юные годы!.. На утре жизни твоей!.. Но точно ли, мой сын, ты ощущаешь в душе своей призвание божие? Я вижу на твоем лице следы глубокой скорби, и если ты, не вынося с душевным смирением тяготеющей над главою твоей десницы всевышнего, движимый единым отчаянием, противным господу, спешишь покинуть
отца и матерь, а может
быть, супругу и детей, то жертва сия не достойна господа: не горесть земная и отчаяние ведут к нему, но чистое покаяние и любовь.
— Оно, конечно, ничего, не велика беда, что и сабля-то у тебя литовская: статься может, она досталась тебе с бою; да все лучше, когда ты повидаешься с
отцом Еремеем. Ведь иной как попадется к нам в руки, так со страстей, не в обиду твоей чести
будь сказано, не только Милославским, а, пожалуй, князем Пожарским назовется.
— Что, что?.. много
будет? — сказал
отец Еремей, приподнимаясь медленно с своего места.
— Жена, — сказал
отец Еремей, войдя в избу, — накрывай стол, подай стклянку вишневки да смотри поворачивайся! что
есть в печи, все на стол мечи!.. Знаешь ли, кто наш гость?
— Что это, боярин? Уж не о смертном ли часе ты говоришь? Оно правда, мы все под богом ходим, и ты едешь не на свадебный пир; да господь милостив! И если загадывать вперед, так лучше думать, что не по тебе станут служить панихиду, а ты сам отпоешь благодарственный молебен в Успенском соборе; и верно, когда по всему Кремлю под колокольный звон раздастся: «Тебе бога хвалим», — ты
будешь смотреть веселее теперешнего… А!.. Наливайко! — вскричал
отец Еремей, увидя входящего казака. Ты с троицкой дороги? Ну что?
Милославский, несмотря на обещание
отца Еремея,
был также в ужасном положении; он ходил взад и вперед по избе, как человек, лишенный рассудка: попеременно то хватался за свою саблю, то, закрыв руками глаза, бросался в совершенном отчаянии на скамью и плакал, как ребенок.
На всех лицах заметно
было какое-то сомнение и недоверчивость. Все молча поглядывали друг на друга, и в эту решительную минуту одно удачное слово могло усмирить все умы точно так же, как одно буйное восклицание превратить снова весь народ в безжалостных палачей. Уже несколько пьяных мужиков, с зверскими рожами, готовы
были подать первый знак к убийству, но
отец Еремей предупредил их намерение.
— А чтоб
было чем
выпить за их здоровье, — продолжал
отец Еремей, — боярин жалует вам бочку вина, ребята.
— Спасибо, ребята! Сейчас велю вам выкатить бочку вина, а завтра приходите за деньгами. Пойдем, боярин! — примолвил
отец Еремей вполголоса. — Пока они
будут пить и веселиться, нам зевать не должно… Я велел оседлать коней ваших и приготовить лошадей для твоей супруги и ее служительницы. Вас провожать
будет Темрюк: он парень добрый и, верно, теперь во всем селе один-одинехонек не пьян; хотя он и крестился в нашу веру, а все еще придерживается своего басурманского обычая: вина не
пьет.
О боярин! возведи скорбящий взор к
отцу нашему, пожелай только
быть вместе с ним, и он уже с тобою, и он уже в душе твоей!..
— Нет,
отец мой! я не обманул тебя: я не
был женат, когда клялся посвятить себя безбрачной жизни; не помышлял нарушить этот обет, данный пред гробом святого угодника божия, — и мог ли я думать, что на другой же день назову моей супругою дочь злейшего врага моего — боярина Кручины-Шалонского?
— Ах, если б это
была правда,
отец мой… если б это
был один бред!.. Так я открою тебе мою душу, выслушай меня!
Юрий почти без чувств упал на грудь
отца Авраамия, а Митя, утирая рукавом текущие из глаз слезы, тихо склонился над гробом угодника божия, и через несколько минут, когда Милославский, уходя вместе с Палицыным из храма, подошли с ним проститься, Мити уже не
было: он возвратился на свою родину!