Вот ты говорил теперь целый час о любви к человечеству, о благородстве убеждений, о благородных людях, с которыми познакомился; а спроси Ивана Петровича, что говорил я ему давеча, когда мы поднялись в четвертый этаж, по здешней отвратительной лестнице, и оставались здесь
у дверей, благодаря бога за спасение наших жизней и ног?
Было ясно: с ней без меня был припадок, и случился он именно в то мгновение, когда она стояла у самой двери. Очнувшись от припадка, она, вероятно, долго не могла прийти в себя. В это время действительность смешивается с бредом, и ей, верно, вообразилось что-нибудь ужасное, какие-нибудь страхи. В то же время она смутно сознавала, что я должен воротиться и буду стучаться
у дверей, а потому, лежа у самого порога на полу, чутко ждала моего возвращения и приподнялась на мой первый стук.
«Но для чего ж она как раз очутилась
у дверей?» — подумал я и вдруг с удивлением заметил, что она была в шубейке (я только что купил ей у знакомой старухи торговки, зашедшей ко мне на квартиру и уступавшей мне иногда свой товар в долг); следовательно, она собиралась куда-то идти со двора и, вероятно, уже отпирала дверь, как вдруг эпилепсия поразила ее. Куда ж она хотела идти? Уж не была ли она и тогда в бреду?
Неточные совпадения
Но не оттого закружилась
у меня тогда голова и тосковало сердце так, что я десять раз подходил к их
дверям и десять раз возвращался назад, прежде чем вошел, — не оттого, что не удалась мне моя карьера и что не было
у меня еще ни славы, ни денег; не оттого, что я еще не какой-нибудь «атташе» и далеко было до того, чтоб меня послали для поправления здоровья в Италию; а оттого, что можно прожить десять лет в один год, и прожила в этот год десять лет и моя Наташа.
Я едва дошел домой. Голова моя кружилась, ноги слабели и дрожали.
Дверь ко мне была отворена.
У меня сидел Николай Сергеич Ихменев и дожидался меня. Он сидел
у стола и молча, с удивлением смотрел на Елену, которая тоже с неменьшим удивлением его рассматривала, хотя упорно молчала. «То-то, — думал я, — она должна ему показаться странною».
Но с третьего этажа начался свет;
у Наташиных
дверей горел маленький фонарь.
У самой
двери я нагнал моего незнакомца, и каково же было мое изумление, когда я узнал в нем князя.
Мы вошли к Наташе. В ее комнате не было никаких особенных приготовлений; все было по-старому. Впрочем,
у нее всегда было все так чисто и мило, что нечего было и прибирать. Наташа встретила нас, стоя перед
дверью. Я поражен был болезненной худобой и чрезвычайной бледностью ее лица, хотя румянец и блеснул на одно мгновение на ее помертвевших щеках. Глаза были лихорадочные. Она молча и торопливо протянула князю руку, приметно суетясь и теряясь. На меня же она и не взглянула. Я стоял и ждал молча.
— Уж я сама знаю чем, — отвечала она, усмехнувшись, и чего-то опять застыдилась. Мы говорили на пороге,
у растворенной
двери. Нелли стояла передо мной, потупив глазки, одной рукой схватившись за мое плечо, а другою пощипывая мне рукав сюртука.
Я поднялся к себе с каким-то странным предчувствием, отворил
дверь и — увидел князя. Он сидел
у стола и читал роман. По крайней мере, книга была раскрыта.
Я и не заметил, как дошел домой, хотя дождь мочил меня всю дорогу. Было уже часа три утра. Не успел я стукнуть в
дверь моей квартиры, как послышался стон, и
дверь торопливо начала отпираться, как будто Нелли и не ложилась спать, а все время сторожила меня
у самого порога. Свечка горела. Я взглянул в лицо Нелли и испугался: оно все изменилось; глаза горели, как в горячке, и смотрели как-то дико, точно она не узнавала меня. С ней был сильный жар.
Подымаясь на последнюю лестницу, которая, как я уже сказал прежде, шла винтом, я заметил
у ее
дверей человека, который хотел уже было постучаться, но, заслышав мои шаги, приостановился.
— И… и вы… и вы тоже, — проговорила Катя. В это мгновение отворилась
дверь, и вошел Алеша. Он не мог, он не в силах был переждать эти полчаса и, увидя их обеих в объятиях друг
у друга и плакавших, весь изнеможенный, страдающий, упал на колена перед Наташей и Катей.
«Вот тебе, закричал, возьми, это
у меня все, что было, и скажи твоей матери, что я ее проклинаю», — а сам захлопнул
дверь.
Но старик не дошел до порога.
Дверь быстро отворилась, и в комнату вбежала Наташа, бледная, с сверкающими глазами, как будто в горячке. Платье ее было измято и смочено дождем. Платочек, которым она накрыла голову, сбился
у ней на затылок, и на разбившихся густых прядях ее волос сверкали крупные капли дождя. Она вбежала, увидала отца и с криком бросилась перед ним на колена, простирая к нему руки.
Архивны юноши толпою // На Таню чопорно глядят // И про нее между собою // Неблагосклонно говорят. // Один какой-то шут печальный // Ее находит идеальной // И, прислонившись
у дверей, // Элегию готовит ей. // У скучной тетки Таню встретя, // К ней как-то Вяземский подсел // И душу ей занять успел. // И, близ него ее заметя, // Об ней, поправя свой парик, // Осведомляется старик.
Неточные совпадения
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть
у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к
двери, но в это время
дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет к тебе в дом целый полк на постой. А если что, велит запереть
двери. «Я тебя, — говорит, — не буду, — говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это, говорит, запрещено законом, а вот ты
у меня, любезный, поешь селедки!»
Городничий. Батюшки, не милы мне теперь ваши зайцы:
у меня инкогнито проклятое сидит в голове. Так и ждешь, что вот отворится
дверь и — шасть…
Бобчинский. Ничего, ничего, я так: петушком, петушком побегу за дрожками. Мне бы только немножко в щелочку-та, в
дверь этак посмотреть, как
у него эти поступки…
«Скажи, служивый, рано ли // Начальник просыпается?» // — Не знаю. Ты иди! // Нам говорить не велено! — // (Дала ему двугривенный). // На то
у губернатора // Особый есть швейцар. — // «А где он? как назвать его?» // — Макаром Федосеичем… // На лестницу поди! — // Пошла, да
двери заперты. // Присела я, задумалась, // Уж начало светать. // Пришел фонарщик с лестницей, // Два тусклые фонарика // На площади задул.