Неточные совпадения
Еще
с осени хотел переехать, а дотянул до весны.
Во-первых, хотелось квартиру особенную, не от жильцов, а во-вторых, хоть одну комнату, но непременно большую, разумеется вместе
с тем и как можно дешевую.
Еще
с утра я чувствовал себя нездоровым, а к закату солнца мне стало даже и очень нехорошо: начиналось что-то вроде лихорадки.
Удивительно, что может сделать один луч солнца
с душой человека!
Поровнявшись
с кондитерской Миллера, я вдруг остановился как вкопанный и стал смотреть на ту сторону улицы, как будто предчувствуя, что вот сейчас со мной случится что-то необыкновенное, и в это-то самое мгновение на противоположной стороне я увидел старика и его собаку.
Я не мистик; в предчувствия и гаданья почти не верю; однако со мною, как, может быть, и со всеми, случилось в жизни несколько происшествий, довольно необъяснимых. Например, хоть этот старик: почему при тогдашней моей встрече
с ним, я тотчас почувствовал, что в тот же вечер со мной случится что-то не совсем обыденное? Впрочем, я был болен; а болезненные ощущения почти всегда бывают обманчивы.
И прежде, до этой встречи, когда мы сходились
с ним у Миллера, он всегда болезненно поражал меня.
У Миллера он начал являться недавно, неизвестно откуда и всегда вместе
с своей собакой.
Никто никогда не решался
с ним говорить из посетителей кондитерской, и он сам ни
с кем из них не заговаривал.
И откуда он взял эту гадкую собаку, которая не отходит от него, как будто составляет
с ним что-то целое, неразъединимое, и которая так на него похожа?»
Во-первых,
с виду она была так стара, как не бывают никакие собаки, а во-вторых, отчего же мне,
с первого раза, как я ее увидал, тотчас же пришло в голову, что эта собака не может быть такая, как все собаки; что она — собака необыкновенная; что в ней непременно должно быть что-то фантастическое, заколдованное; что это, может быть, какой-нибудь Мефистофель в собачьем виде и что судьба ее какими-то таинственными, неведомыми путами соединена
с судьбою ее хозяина.
И походка их и весь их вид чуть не проговаривали тогда
с каждым шагом...
Посетители кондитерской наконец начали всячески обходить старика и даже не садились
с ним рядом, как будто он внушал им омерзение.
Часто хозяин подходил к знакомым гостям и садился вместе
с ними за стол, причем осушалось известное количество пунша.
Вальс принимался
с удовольствием.
«Что мне за дело до него, — думал я, припоминая то странное, болезненное ощущение,
с которым я глядел на него еще на улице.
К чему эта дешевая тревога из пустяков, которую я замечаю в себе в последнее время и которая мешает жить и глядеть ясно на жизнь, о чем уже заметил мне один глубокомысленный критик,
с негодованием разбирая мою последнюю повесть?» Но, раздумывая и сетуя, я все-таки оставался на месте, а между тем болезнь одолевала меня все более и более, и мне наконец стало жаль оставить теплую комнату.
Они читали, курили и только изредка, в полчаса раз, сообщали друг другу, отрывочно и вполголоса, какую-нибудь новость из Франкфурта да еще какой-нибудь виц или шарфзин [остроту (нем.).] знаменитого немецкого остроумца Сафира; после чего
с удвоенною национальною гордостью вновь погружались в чтение.
Я дремал
с полчаса и очнулся от сильного озноба.
В эту минуту жертвой старика был один маленький, кругленький и чрезвычайно опрятный немчик, со стоячими, туго накрахмаленными воротничками и
с необыкновенно красным лицом, приезжий гость, купец из Риги, Адам Иваныч Шульц, как узнал я после, короткий приятель Миллеру, но не знавший еще старика и многих из посетителей.
С наслаждением почитывая «Dorfbarbier» [«Деревенского брадобрея» (нем.)] и попивая свой пунш, он вдруг, подняв голову, заметил над собой неподвижный взгляд старика.
С подавленным негодованием отвел он глаза от неделикатного гостя, пробормотал себе что-то под нос и молча закрылся газетой.
С нетерпеливым жестом бросил он газету на стол, энергически стукнув палочкой, к которой она была прикреплена, и, пылая собственным достоинством, весь красный от пунша и от амбиции, в свою очередь уставился своими маленькими воспаленными глазками на досадного старика.
Все тотчас же отложили свои занятия и
с важным, безмолвным любопытством наблюдали обоих противников.
— Зачем вы на меня так внимательно смотрите? — прокричал он по-немецки резким, пронзительным голосом и
с угрожающим видом.
— Я вас спросит, зачом ви на мне так прилежно взирайт? — прокричал он
с удвоенною яростию. — Я ко двору известен, а ви неизвестен ко двору! — прибавил он, вскочив со стула.
Он засуетился, нагнулся, кряхтя, к своей шляпе, торопливо схватил ее вместе
с палкой, поднялся со стула и
с какой-то жалкой улыбкой — униженной улыбкой бедняка, которого гонят
с занятого им по ошибке места, — приготовился выйти из комнаты.
В этой смиренной, покорной торопливости бедного, дряхлого старика было столько вызывающего на жалость, столько такого, отчего иногда сердце точно перевертывается в груди, что вся публика, начиная
с Адама Иваныча, тотчас же переменила свой взгляд на дело.
Старик
с минуту глядел на него, как пораженный, как будто не понимая, что Азорка уже умер; потом тихо склонился к бывшему слуге и другу и прижал свое бледное лицо к его мертвой морде.
— Можно шушель сделать, — заговорил сострадательный Миллер, желая хоть чем-нибудь утешить старика. (Шушель означало чучелу.) — Можно кароши сделать шушель; Федор Карлович Кригер отлично сделает шушель; Федор Карлович Кригер велики мастер сделать шушель, — твердил Миллер, подняв
с земли палку и подавая ее старику.
— Да, я отлично сделает шушель, — скромно подхватил сам гер Кригер, выступая на первый план. Это был длинный, худощавый и добродетельный немец
с рыжими клочковатыми волосами и очками на горбатом носу.
— Послушайте, — сказал я, почти не зная,
с чего и начать, — не горюйте об Азорке. Пойдемте, я вас отвезу домой. Успокойтесь. Я сейчас схожу за извозчиком. Где вы живете?
Он, однакоже, жил не на Васильевском острову, а в двух шагах от того места, где умер, в доме Клугена, под самою кровлею, в пятом этаже, в отдельной квартире, состоящей из одной маленькой прихожей и одной большой, очень низкой комнаты
с тремя щелями наподобие окон.
На столе лежали две книги: краткая география и Новый завет в русском переводе, исчерченный карандашом на полях и
с отметками ногтем.
Управляющий домом, из благородных, тоже немного мог сказать о бывшем своем постояльце, кроме разве того, что квартира ходила по шести рублей в месяц, что покойник жил в ней четыре месяца, но за два последних месяца не заплатил ни копейки, так что приходилось его сгонять
с квартиры.
Хочу теперь все записать, и, если б я не изобрел себе этого занятия, мне кажется, я бы умер
с тоски.
Мы росли
с ней как брат
с сестрой.
Как глупо тосковать и жалеть о тебе на двадцать пятом году жизни и, умирая, вспомянуть только об одном тебе
с восторгом и благодарностию!
Что за чудный был сад и парк в Васильевском, где Николай Сергеич был управляющим; в этот сад мы
с Наташей ходили гулять, а за садом был большой, сырой лес, где мы, дети, оба раз заблудились…
Жизнь сказывалась впервые, таинственно и заманчиво, и так сладко было знакомиться
с нею.
Тогда за каждым кустом, за каждым деревом как будто еще кто-то жил, для нас таинственный и неведомый; сказочный мир сливался
с действительным; и, когда, бывало, в глубоких долинах густел вечерний пар и седыми извилистыми космами цеплялся за кустарник, лепившийся по каменистым ребрам нашего большого оврага, мы
с Наташей, на берегу, держась за руки,
с боязливым любопытством заглядывали вглубь и ждали, что вот-вот выйдет кто-нибудь к нам или откликнется из тумана
с овражьего дна и нянины сказки окажутся настоящей, законной правдой.
Славный был этот вечер; мы все перебрали: и то, когда меня отсылали в губернский город в пансион, — господи, как она тогда плакала! — и нашу последнюю разлуку, когда я уже навсегда расставался
с Васильевским.
Я уже кончил тогда
с моим пансионом и отправлялся в Петербург готовиться в университет.
Никогда в жизни он не говорил потом о своем проигрыше и, несмотря на известное свое добродушие, непременно бы рассорился
с тем, кто бы решился ему об этом напомнить.
Рассказывали о блестящем приеме, сделанном ему в губернском городе губернатором, которому он приходился как-то сродни; о том, как все губернские дамы «сошли
с ума от его любезностей», и проч., и проч.
Князь, однакоже, был не из любезных, особенно
с теми, в ком не нуждался и кого считал хоть немного ниже себя.
С своими соседями по имению он не заблагорассудил познакомиться, чем тотчас же нажил себе много врагов.
Иван Карлович был наконец пойман и уличен на деле, очень обиделся, много говорил про немецкую честность; но, несмотря на все это, был прогнан и даже
с некоторым бесславием.
В короткое время своего знакомства
с Ихменевым он совершенно узнал,
с кем имеет дело, и понял, что Ихменева надо очаровать дружеским, сердечным образом, надобно привлечь к себе его сердце, и что без этого деньги не много сделают.
Сношения между владетелем Васильевского и его управляющим совершались без малейших неприятностей
с обеих сторон и ограничивались сухой деловой перепиской.