Неточные совпадения
В короткое
время своего знакомства с Ихменевым он совершенно узнал, с кем имеет дело, и понял, что Ихменева надо очаровать дружеским, сердечным образом, надобно привлечь к себе его сердце, и что без этого деньги
не много сделают.
Вот в это-то
время, незадолго до их приезда, я кончил мой первый роман, тот самый, с которого началась моя литературная карьера, и, как новичок, сначала
не знал, куда его сунуть.
Ну как в самом деле объявить прямо, что
не хочу служить, а хочу сочинять романы, а потому до
времени их обманывал, говорил, что места мне
не дают, а что я ищу из всех сил.
Если я был счастлив когда-нибудь, то это даже и
не во
время первых упоительных минут моего успеха, а тогда, когда еще я
не читал и
не показывал никому моей рукописи: в те долгие ночи, среди восторженных надежд и мечтаний и страстной любви к труду; когда я сжился с моей фантазией, с лицами, которых сам создал, как с родными, как будто с действительно существующими; любил их, радовался и печалился с ними, а подчас даже и плакал самыми искренними слезами над незатейливым героем моим.
Стихи, братец, вздор; уж ты
не спорь, а мне поверь, старику; я добра желаю тебе; чистый вздор, праздное употребление
времени!
— Ваше превосходительство,
не хотите ли кушать? — закричала резвая Наташа, которая тем
временем собрала нам поужинать.
Вся история дошла до меня в подробности, хотя я, больной и убитый, все это последнее
время, недели три, у них
не показывался и лежал у себя на квартире.
— Я ведь знаю, Ваня, как ты любил меня, как до сих пор еще любишь, и ни одним-то упреком, ни одним горьким словом ты
не упрекнул меня во все это
время!
К величайшему моему ужасу, я увидел, что это ребенок, девочка, и если б это был даже сам Смит, то и он бы, может быть,
не так испугал меня, как это странное, неожиданное появление незнакомого ребенка в моей комнате в такой час и в такое
время.
К тому же он и прежде почти никогда
не выходил в вечернее
время, а с тех пор, как ушла Наташа, то есть почти уже с полгода, сделался настоящим домоседом.
Я рассказал ему всю историю с Смитом, извиняясь, что смитовское дело меня задержало, что, кроме того, я чуть
не заболел и что за всеми этими хлопотами к ним, на Васильевский (они жили тогда на Васильевском), было далеко идти. Я чуть было
не проговорился, что все-таки нашел случай быть у Наташи и в это
время, но вовремя замолчал.
Но Николай Сергеич
не только теперь, но даже и прежде, в самые счастливые
времена, был как-то несообщителен с своей Анной Андреевной, даже иногда суров, особливо при людях.
Рассказ Анны Андреевны меня поразил. Он совершенно согласовался со всем тем, что я сам недавно слышал от самого Алеши. Рассказывая, он храбрился, что ни за что
не женится на деньгах. Но Катерина Федоровна поразила и увлекла его. Я слышал тоже от Алеши, что отец его сам, может быть, женится, хоть и отвергает эти слухи, чтоб
не раздражить до
времени графини. Я сказал уже, что Алеша очень любил отца, любовался и хвалился им и верил в него, как в оракула.
— Видишь, Ваня, — сказал он вдруг, — мне жаль, мне
не хотелось бы говорить, но пришло такое
время, и я должен объясниться откровенно, без закорючек, как следует всякому прямому человеку… понимаешь, Ваня?
Со слезами каялся он мне в знакомстве с Жозефиной, в то же
время умоляя
не говорить об этом Наташе; и когда, жалкий и трепещущий, он отправлялся, бывало, после всех этих откровенностей, со мною к ней (непременно со мною, уверяя, что боится взглянуть на нее после своего преступления и что я один могу поддержать его), то Наташа с первого же взгляда на него уже знала, в чем дело.
Между тем мы все прохаживались по комнате. Перед образом горела лампадка. В последнее
время Наташа становилась все набожнее и набожнее и
не любила, когда об этом с ней заговаривали.
— Ступай, Мавра, ступай, — отвечал он, махая на нее руками и торопясь прогнать ее. — Я буду рассказывать все, что было, все, что есть, и все, что будет, потому что я все это знаю. Вижу, друзья мои, вы хотите знать, где я был эти пять дней, — это-то я и хочу рассказать; а вы мне
не даете. Ну, и, во-первых, я тебя все
время обманывал, Наташа, все это
время, давным-давно уж обманывал, и это-то и есть самое главное.
Сегодня он вдруг выказал передо мною признак ума, которого я отнюдь
не подозревал в нем, и в то же
время необыкновенную тонкость, догадливость сердца.
Идти на такое объяснение и в то же
время не оскорбить,
не обидеть — на это иногда
не способны даже самые ловкие мудрецы, а способны именно сердца свежие, чистые и хорошо направленные, как у него.
— Я
не принимаю у себя, князь, по крайней мере в настоящее
время.
Время мое прошло, черного кобеля
не отмоешь добела.
Но я спешил и встал уходить. Она изумилась и чуть
не заплакала, что я ухожу, хотя все
время, как я сидел,
не показывала мне никакой особенной нежности, напротив, даже была со мной как будто холоднее обыкновенного. Она горячо поцеловала меня и как-то долго посмотрела мне в глаза.
Елена же его поразила; она вырвала у него свою руку, когда он щупал ее пульс, и
не хотела показать ему язык. На все вопросы его
не отвечала ни слова, но все
время только пристально смотрела на его огромный Станислав, качавшийся у него на шее. «У нее, верно, голова очень болит, — заметил старичок, — но только как она глядит!» Я
не почел за нужное ему рассказывать о Елене и отговорился тем, что это длинная история.
Она сама просила меня, чтоб я, раз навсегда,
не присылал ей писем, после того как я однажды послал было ей известие во
время болезни Наташи.
В назначенное
время я сходил за лекарством и вместе с тем в знакомый трактир, в котором я иногда обедал и где мне верили в долг. В этот раз, выходя из дому, я захватил с собой судки и взял в трактире порцию супу из курицы для Елены. Но она
не хотела есть, и суп до
времени остался в печке.
Наконец она и в самом деле заснула и, к величайшему моему удовольствию, спокойно, без бреду и без стонов. На меня напало раздумье; Наташа
не только могла,
не зная, в чем дело, рассердиться на меня за то, что я
не приходил к ней сегодня, но даже, думал я, наверно будет огорчена моим невниманием именно в такое
время, когда, может быть, я ей наиболее нужен. У нее даже наверно могли случиться теперь какие-нибудь хлопоты, какое-нибудь дело препоручить мне, а меня, как нарочно, и нет.
Я нарочно сказал ей это. Я запирал ее, потому что
не доверял ей. Мне казалось, что она вдруг вздумает уйти от меня. До
времени я решился быть осторожнее. Елена промолчала, и я-таки запер ее и в этот раз.
Она
не отвечала, губы ее вздрагивали. Кажется, ей хотелось что-то сказать мне; но она скрепилась и смолчала. Я встал, чтоб идти к Наташе. В этот раз я оставил Елене ключ, прося ее, если кто придет и будет стучаться, окликнуть и спросить: кто такой? Я совершенно был уверен, что с Наташей случилось что-нибудь очень нехорошее, а что она до
времени таит от меня, как это и
не раз бывало между нами. Во всяком случае, я решился зайти к ней только на одну минутку, иначе я мог раздражить ее моею назойливостью.
Попреки, унижения, подруга мальчишки, который уж и теперь тяготится ее любовью, а как женится — тотчас же начнет ее
не уважать, обижать, унижать; в то же
время сила страсти с ее стороны, по мере охлаждения с другой; ревность, муки, ад, развод, может быть, само преступление… нет, Ваня!
— Послушайте, Николай Сергеич, решим так: подождем. Будьте уверены, что
не одни глаза смотрят за этим делом, и, может быть, оно разрешится самым лучшим образом, само собою, без насильственных и искусственных разрешений, как например эта дуэль.
Время — самый лучший разрешитель! А наконец, позвольте вам сказать, что весь ваш проект совершенно невозможен. Неужели ж вы могли хоть одну минуту думать, что князь примет ваш вызов?
— Гм… хорошо, друг мой, пусть будет по-твоему! Я пережду, до известного
времени, разумеется. Посмотрим, что сделает
время. Но вот что, друг мой: дай мне честное слово, что ни там, ни Анне Андреевне ты
не объявишь нашего разговора?
— Он был прежде богатый… Я
не знаю, кто он был, — отвечала она. — У него был какой-то завод… Так мамаша мне говорила. Она сначала думала, что я маленькая, и всего мне
не говорила. Все, бывало, целует меня, а сама говорит: все узнаешь; придет
время, узнаешь, бедная, несчастная! И все меня бедной и несчастной звала. И когда ночью, бывало, думает, что я сплю (а я нарочно,
не сплю, притворюсь, что сплю), она все плачет надо мной, целует меня и говорит: бедная, несчастная!
Все
время, как я ее знал, она, несмотря на то, что любила меня всем сердцем своим, самою светлою и ясною любовью, почти наравне с своею умершею матерью, о которой даже
не могла вспоминать без боли, — несмотря на то, она редко была со мной наружу и, кроме этого дня, редко чувствовала потребность говорить со мной о своем прошедшем; даже, напротив, как-то сурово таилась от меня.
— Вот и я! — дружески и весело заговорил князь, — только несколько часов как воротился. Все это
время вы
не выходили из моего ума (он нежно поцеловал ее руку), — и сколько, сколько я передумал о вас! Сколько выдумал вам сказать, передать… Ну, да мы наговоримся! Во-первых, мой ветрогон, которого, я вижу, еще здесь нет…
Говорить о всеобщей любви, восторгаться общечеловеческими вопросами и в то же
время делать преступления против любви и
не замечать их, — непонятно!
И вдруг у вас настала минута, когда
время уже
не терпело.
А дальше
время; ведь
не сейчас же назначена свадьба с Наташей;
времени много, и все изменится…
— Все кончено! Все пропало! — сказала Наташа, судорожно сжав мою руку. — Он меня любит и никогда
не разлюбит; но он и Катю любит и через несколько
времени будет любить ее больше меня. А эта ехидна князь
не будет дремать, и тогда…
Странен был для меня и Алеша: он любил ее
не меньше, чем прежде, даже, может быть, и сильнее, мучительнее, от раскаяния и благодарности. Но в то же
время новая любовь крепко вселялась в его сердце. Чем это кончится — невозможно было предвидеть. Мне самому ужасно любопытно было посмотреть на Катю. Я снова обещал Наташе познакомиться с нею.
Все, однако же, носило на себе характер временного пребывания; это была только приличная квартира на
время, а
не постоянное, утвердившееся жилье богатой фамилии со всем размахом барства и со всеми его прихотями, принимаемыми за необходимость.
Я знал, что они были в связи, слышал также, что он был уж слишком
не ревнивый любовник во
время их пребывания за границей; но мне все казалось, — кажется и теперь, — что их связывало, кроме бывших отношений, еще что-то другое, отчасти таинственное, что-нибудь вроде взаимного обязательства, основанного на каком-нибудь расчете… одним словом, что-то такое должно было быть.
Знал я тоже, что князь в настоящее
время тяготился ею, а между тем отношения их
не прерывались.
— Мало ли о чем, — отвечала она серьезно. — Вот хоть бы о том, правду ли он рассказывает про Наталью Николаевну, что она
не оскорбляется, когда он ее в такое
время оставляет одну? Ну, можно ли так поступать, как он? Ну, зачем ты теперь здесь, скажи, пожалуйста?
— С Наташей вы познакомитесь и
не будете раскаиваться, — сказал я. — Она вас сама очень хочет узнать, и это нужно хоть для того только, чтоб ей знать, кому она передает Алешу. О деле же этом
не тоскуйте очень.
Время и без ваших забот решит. Ведь вы едете в деревню?
— Знаю, у князя Р., раз в год; я там вас и встретил. А остальное
время года вы коснеете в демократической гордости и чахнете на ваших чердаках, хотя и
не все так поступают из ваших. Есть такие искатели приключений, что даже меня тошнит…
— О нет, мой друг, нет, я в эту минуту просто-запросто деловой человек и хочу вашего счастья. Одним словом, я хочу уладить все дело. Но оставим на
время все дело,а вы меня дослушайте до конца, постарайтесь
не горячиться, хоть две какие-нибудь минутки. Ну, как вы думаете, что если б вам жениться? Видите, я ведь теперь совершенно говорю о постороннем;что ж вы на меня с таким удивлением смотрите?
Теперь
не высеку; теперь надо гримасничать; теперь мы все гримасничаем — такое
время пришло…
Я и
не заметил, как дошел домой, хотя дождь мочил меня всю дорогу. Было уже часа три утра.
Не успел я стукнуть в дверь моей квартиры, как послышался стон, и дверь торопливо начала отпираться, как будто Нелли и
не ложилась спать, а все
время сторожила меня у самого порога. Свечка горела. Я взглянул в лицо Нелли и испугался: оно все изменилось; глаза горели, как в горячке, и смотрели как-то дико, точно она
не узнавала меня. С ней был сильный жар.
Наконец что-то похожее на мысль прояснилось в лице ее; после сильного припадка падучей болезни она обыкновенно некоторое
время не могла соображать свои мысли и внятно произносить слова.