Неточные совпадения
Она молчала; наконец, взглянула на меня как будто с упреком, и столько пронзительной
боли, столько страдания было в ее взгляде, что я понял, какою кровью и без моих слов обливается теперь ее раненое сердце. Я понял, чего стоило ей ее решение и как я мучил, резал ее моими бесполезными, поздними словами; я все это понимал и все-таки
не мог удержать себя и продолжал говорить...
Этот стон с такою
болью вырвался из ее сердца, что вся душа моя заныла в тоске. Я понял, что Наташа потеряла уже всякую власть над собой. Только слепая, безумная ревность в последней степени могла довести ее до такого сумасбродного решения. Но во мне самом разгорелась ревность и прорвалась из сердца. Я
не выдержал: гадкое чувство увлекло меня.
И хотя Николай Сергеич становился иногда чрезвычайно угрюм, тем
не менее оба они, даже на два часа,
не могли расстаться друг с другом без тоски и без
боли.
Старушка становилась больна, если долго
не получала известий, а когда я приходил с ними, интересовалась самою малейшею подробностию, расспрашивала с судорожным любопытством, «отводила душу» на моих рассказах и чуть
не умерла от страха, когда Наташа однажды
заболела, даже чуть было
не пошла к ней сама.
То, что я вырвал из сердца моего, может быть с кровью и
болью, никогда опять
не воротится в мое сердце.
И хоть мне и больно будет, если он
не захочет понять, чего мне самой стоило все это счастьес Алешей, какие я сама страдания перенесла, то я подавлю свою
боль, все перенесу, — но ему и этого будет мало.
—
Не знаю… Надо как-нибудь выстрадать вновь наше будущее счастье; купить его какими-нибудь новыми муками. Страданием все очищается… Ох, Ваня, сколько в жизни
боли!
Николая Сергеича в этот раз я
не видал: он
не спал всю ночь, жаловался на головную
боль, на озноб и теперь спал в своем кабинете.
Елена же его поразила; она вырвала у него свою руку, когда он щупал ее пульс, и
не хотела показать ему язык. На все вопросы его
не отвечала ни слова, но все время только пристально смотрела на его огромный Станислав, качавшийся у него на шее. «У нее, верно, голова очень
болит, — заметил старичок, — но только как она глядит!» Я
не почел за нужное ему рассказывать о Елене и отговорился тем, что это длинная история.
Голова моя
болела и кружилась все более и более. Свежий воздух
не принес мне ни малейшей пользы. Между тем надо было идти к Наташе. Беспокойство мое об ней
не уменьшалось со вчерашнего дня, напротив — возрастало все более и более. Вдруг мне показалось, что Елена меня окликнула. Я оборотился к ней.
— Да… у меня и сегодня что-то голова
болит, — отвечала она рассеянно. —
Не видал ли кого из наших?
Все время, как я ее знал, она, несмотря на то, что любила меня всем сердцем своим, самою светлою и ясною любовью, почти наравне с своею умершею матерью, о которой даже
не могла вспоминать без
боли, — несмотря на то, она редко была со мной наружу и, кроме этого дня, редко чувствовала потребность говорить со мной о своем прошедшем; даже, напротив, как-то сурово таилась от меня.
«Потом стала жаловаться, что у ней голова
болит, заплакала и так разрыдалась, что уж я и
не знала, что с нею делать, — прибавила Александра Семеновна.
Но назавтра же Нелли проснулась грустная и угрюмая, нехотя отвечала мне. Сама же ничего со мной
не заговаривала, точно сердилась на меня. Я заметил только несколько взглядов ее, брошенных на меня вскользь, как бы украдкой; в этих взглядах было много какой-то затаенной сердечной
боли, но все-таки в них проглядывала нежность, которой
не было, когда она прямо глядела на меня. В этот-то день и происходила сцена при приеме лекарства с доктором; я
не знал, что подумать.
Да, старик был прав; она оскорблена, рана ее
не могла зажить, и она как бы нарочно старалась растравлять свою рану этой таинственностью, этой недоверчивостью ко всем нам; точно она наслаждалась сама своей
болью, этим эгоизмом страдания,если так можно выразиться.
Так прошло часа полтора.
Не могу изобразить, что я вынес в это время. Сердце замирало во мне и мучилось от беспредельной
боли. Вдруг дверь отворилась, и Наташа выбежала на лестницу, в шляпке и бурнусе [плащ-накидка с круглым воротником, на подкладке]. Она была как в беспамятстве и сама потом говорила мне, что едва помнит это и
не знает, куда и с каким намерением она хотела бежать.
— Мамаша приехала сюда очень больная, — прибавила Нелли тихим голосом, — у ней грудь очень
болела. Мы долго искали дедушку и
не могли найти, а сами нанимали в подвале, в углу.
Сама же в лавочку на другой день
не ходила; сказала, что у меня голова
болит; а когда пошла на третий день, то никого
не встретила и ужасно боялась, так что бегом бежала.
— Для чего я не служу, милостивый государь, — подхватил Мармеладов, исключительно обращаясь к Раскольникову, как будто это он ему задал вопрос, — для чего не служу? А разве сердце у меня
не болит о том, что я пресмыкаюсь втуне? Когда господин Лебезятников, тому месяц назад, супругу мою собственноручно избил, а я лежал пьяненькой, разве я не страдал? Позвольте, молодой человек, случалось вам… гм… ну хоть испрашивать денег взаймы безнадежно?
Неточные совпадения
Хлестаков. Черт его знает, что такое, только
не жаркое. Это топор, зажаренный вместо говядины. (Ест.)Мошенники, канальи, чем они кормят! И челюсти
заболят, если съешь один такой кусок. (Ковыряет пальцем в зубах.)Подлецы! Совершенно как деревянная кора, ничем вытащить нельзя; и зубы почернеют после этих блюд. Мошенники! (Вытирает рот салфеткой.)Больше ничего нет?
Влас был душа добрейшая, //
Болел за всю вахлачину — //
Не за одну семью.
При первом столкновении с этой действительностью человек
не может вытерпеть
боли, которою она поражает его; он стонет, простирает руки, жалуется, клянет, но в то же время еще надеется, что злодейство, быть может, пройдет мимо.
Никто, однако ж, на клич
не спешил; одни
не выходили вперед, потому что были изнежены и знали, что порубление пальца сопряжено с
болью; другие
не выходили по недоразумению:
не разобрав вопроса, думали, что начальник опрашивает, всем ли довольны, и, опасаясь, чтоб их
не сочли за бунтовщиков, по обычаю, во весь рот зевали:"Рады стараться, ваше-е-е-ество-о!"
Наконец люди истомились и стали
заболевать. Сурово выслушивал Угрюм-Бурчеев ежедневные рапорты десятников о числе выбывших из строя рабочих и,
не дрогнув ни одним мускулом, командовал: