Неточные совпадения
К тому же я
целый день
был на ногах и устал.
Уверяли, что Николай Сергеич, разгадав характер молодого князя, имел намерение употребить все недостатки его в свою пользу; что дочь его Наташа (которой уже
было тогда семнадцать лет) сумела влюбить в себя двадцатилетнего юношу; что и отец и мать этой любви покровительствовали, хотя и делали вид, что ничего не замечают; что хитрая и «безнравственная» Наташа околдовала, наконец, совершенно молодого человека, не видавшего в
целый год, ее стараниями, почти ни одной настоящей благородной девицы, которых так много зреет в почтенных домах соседних помещиков.
Сама же Наташа, так оклеветанная, даже еще
целый год спустя, не знала почти ни одного слова из всех этих наговоров и сплетней: от нее тщательно скрывали всю историю, и она
была весела и невинна, как двенадцатилетний ребенок.
Она поняла, что он нашел его, обрадовался своей находке и, может
быть, дрожа от восторга, ревниво спрятал его у себя от всех глаз; что где-нибудь один, тихонько от всех, он с беспредельною любовью смотрел на личико своего возлюбленного дитяти, — смотрел и не мог насмотреться, что, может
быть, он так же, как и бедная мать, запирался один от всех разговаривать с своей бесценной Наташей, выдумывать ее ответы, отвечать на них самому, а ночью, в мучительной тоске, с подавленными в груди рыданиями, ласкал и
целовал милый образ и вместо проклятий призывал прощение и благословение на ту, которую не хотел видеть и проклинал перед всеми.
Он
целовал ее руки, ноги; он
был как в исступлении.
Мне надо
было отвлечь его от вас во что бы то ни стало; я стал действовать и думал, что достиг своей
цели.
Я, может
быть,
целый месяц как решил это и только теперь сам узнал, что я решил справедливо.
— Ах, как бы я желала, чтоб он поскорее воротился! — сказала она. —
Целый вечер хотел просидеть у меня, и тогда… Должно
быть, важные дела, коль все бросил да уехал. Не знаешь ли, какие, Ваня? Не слыхал ли чего-нибудь?
Но я спешил и встал уходить. Она изумилась и чуть не заплакала, что я ухожу, хотя все время, как я сидел, не показывала мне никакой особенной нежности, напротив, даже
была со мной как будто холоднее обыкновенного. Она горячо
поцеловала меня и как-то долго посмотрела мне в глаза.
— Ну, и ступайте. А то
целый год больна
буду, так вам
целый год из дому не уходить, — и она попробовала улыбнуться и как-то странно взглянула на меня, как будто борясь с каким-то добрым чувством, отозвавшимся в ее сердце. Бедняжка! Добренькое, нежное ее сердце выглядывало наружу, несмотря на всю ее нелюдимость и видимое ожесточение.
Целые сутки она почти ничего не
ела.
— Вот, брат,
целый час жду тебя и, признаюсь, никак не ожидал… тебя так найти, — продолжал он, осматриваясь в комнате и неприметно мигая мне на Елену. В глазах его изображалось изумление. Но, вглядевшись в него ближе, я заметил в нем тревогу и грусть. Лицо его
было бледнее обыкновенного.
— Ваня, — отвечал он, — ты знаешь, что я не позволяю никому в разговорах со мною касаться некоторых пунктов; но для теперешнего раза делаю исключение, потому что ты своим ясным умом тотчас же догадался, что обойти этот пункт невозможно. Да, у меня
есть другая
цель. Эта
цель: спасти мою погибшую дочь и избавить ее от пагубного пути, на который ставят ее теперь последние обстоятельства.
— Да; но он только в последний месяц стал совсем забываться. Сидит, бывало, здесь
целый день, и, если б я не приходила к нему, он бы и другой, и третий день так сидел, не
пивши, не
евши. А прежде он
был гораздо лучше.
— Он
был прежде богатый… Я не знаю, кто он
был, — отвечала она. — У него
был какой-то завод… Так мамаша мне говорила. Она сначала думала, что я маленькая, и всего мне не говорила. Все, бывало,
целует меня, а сама говорит: все узнаешь; придет время, узнаешь, бедная, несчастная! И все меня бедной и несчастной звала. И когда ночью, бывало, думает, что я сплю (а я нарочно, не сплю, притворюсь, что сплю), она все плачет надо мной,
целует меня и говорит: бедная, несчастная!
Это
был странный рассказ о таинственных, даже едва понятных отношениях выжившего из ума старика с его маленькой внучкой, уже понимавшей его, уже понимавшей, несмотря на свое детство, многое из того, до чего не развивается иной в
целые годы своей обеспеченной и гладкой жизни.
Он в восторге покрывал ее руки
поцелуями, жадно смотрел на нее своими прекрасными глазами, как будто не мог наглядеться. Я взглянул на Наташу и по лицу ее угадал, что у нас
были одни мысли: он
был вполне невинен. Да и когда, как этот невинныймог бы сделаться виноватым? Яркий румянец прилил вдруг к бледным щекам Наташи, точно вся кровь, собравшаяся в ее сердце, отхлынула вдруг в голову. Глаза ее засверкали, и она гордо взглянула на князя.
Хотел
было сегодня (
было полминутки свободной) залететь к тебе, чтоб
поцеловать тебя на лету, но и тут неудача...
Наташа его не останавливала, даже сама посоветовала ехать. Она ужасно боялась, что Алеша
будет теперь нарочно, через силу,просиживать у нее
целые дни и наскучит ею. Она просила только, чтоб он от ее имени ничего не говорил, и старалась повеселее улыбнуться ему на прощание. Он уже хотел
было выйти, но вдруг подошел к ней, взял ее за обе руки и сел подле нее. Он смотрел на нее с невыразимою нежностью.
Целые дни мы
были в ссоре и пренебрегали нашим счастьем, а тут только на одну минуту вызываю тебя из могилы и за эту минуту готов заплатить всею жизнью!..
Целый год думала: вот придет гость, настоящий гость, мы все это и покажем, и угостим: и люди похвалят, и самим любо
будет; а что его, дурака, напомадила, так он и не стоит того; ему бы все в грязном ходить.
Было понятно, что рассчитывали меня продержать весь вечер. Александра Семеновна
целый год ожидала гостя и теперь готовилась отвести на мне душу. Все это
было не в моих расчетах.
Так
было и теперь: сделав над собой чрезвычайное усилие, чтоб выговорить мне что-то, и догадавшись, что я не понимаю, она протянула свою ручонку и начала отирать мои слезы, потом обхватила мою шею, нагнула меня к себе и
поцеловала.
Тотчас же она явилась у нас, привезя с собой на извозчике
целый узел. Объявив с первого слова, что теперь и не уйдет от меня, и приехала, чтоб помогать мне в хлопотах, она развязала узел. В нем
были сиропы, варенья для больной, цыплята и курица, в случае если больная начнет выздоравливать, яблоки для печенья, апельсины, киевские сухие варенья (на случай если доктор позволит), наконец, белье, простыни, салфетки, женские рубашки, бинты, компрессы — точно на
целый лазарет.
Он
был прав. Я решительно не знал, что делалось с нею. Она как будто совсем не хотела говорить со мной, точно я перед ней в чем-нибудь провинился. Мне это
было очень горько. Я даже сам нахмурился и однажды
целый день не заговаривал с нею, но на другой день мне стало стыдно. Часто она плакала, и я решительно не знал, чем ее утешить. Впрочем, она однажды прервала со мной свое молчание.
Она плакала, обнимала и
целовала его,
целовала ему руки и убедительно, хотя и бессвязно, просила его, чтоб он взял ее жить к себе; говорила, что не хочет и не может более жить со мной, потому и ушла от меня; что ей тяжело; что она уже не
будет более смеяться над ним и говорить об новых платьях и
будет вести себя хорошо,
будет учиться, выучится «манишки ему стирать и гладить» (вероятно, она сообразила всю свою речь дорогою, а может
быть, и раньше) и что, наконец,
будет послушна и хоть каждый день
будет принимать какие угодно порошки.
Она, может
быть, хочет говорить с тобой, чувствует потребность раскрыть перед тобой свое сердце, не умеет, стыдится, сама не понимает себя, ждет случая, а ты, вместо того чтоб ускорить этот случай, отдаляешься от нее, сбегаешь от нее ко мне и даже, когда она
была больна, по
целым дням оставлял ее одну.
— Кончено дело! — вскричал он, — все недоумения разрешены. От вас я прямо пошел к Наташе: я
был расстроен, я не мог
быть без нее. Войдя, я упал перед ней на колени и
целовал ее ноги: мне это нужно
было, мне хотелось этого; без этого я бы умер с тоски. Она молча обняла меня и заплакала. Тут я прямо ей сказал, что Катю люблю больше ее…
Действительно,
целый угол
был залит чернилами, и старушка ужасно боялась, что старик по этому пятну узнает, что без него перерыли бумаги и что Анна Андреевна прочла письмо к Наташе.
На другой день я отправился к нему, но его уже не
было дома; он исчез на
целых три дня.
— До сих пор я не могла
быть у Наташи, — говорила мне Катя, подымаясь на лестницу. — Меня так шпионили, что ужас. Madame Albert [мадам Альбер (франц.)] я уговаривала
целых две недели, наконец-то согласилась. А вы, а вы, Иван Петрович, ни разу ко мне не зашли! Писать я вам тоже не могла, да и охоты не
было, потому что письмом ничего не разъяснишь. А как мне надо
было вас видеть… Боже мой, как у меня теперь сердце бьется…
Иногда он вдруг принимался утешать ее, говорил, что едет только на месяц или много что на пять недель, что приедет летом, тогда
будет их свадьба, и отец согласится, и, наконец, главное, что ведь он послезавтра приедет из Москвы, и тогда
целых четыре дня они еще пробудут вместе и что, стало
быть, теперь расстаются на один только день…
Наконец, часы пробили одиннадцать. Я насилу мог уговорить его ехать. Московский поезд отправлялся ровно в двенадцать. Оставался один час. Наташа мне сама потом говорила, что не помнит, как последний раз взглянула на него. Помню, что она перекрестила его,
поцеловала и, закрыв руками лицо, бросилась назад в комнату. Мне же надо
было проводить Алешу до самого экипажа, иначе он непременно бы воротился и никогда бы не сошел с лестницы.
Она ему на фортепьяно играла и книги читала по вечерам, а дедушка ее
целовал и много ей дарил… все дарил, так что один раз они и поссорились, в мамашины именины; потому что дедушка думал, что мамаша еще не знает, какой
будет подарок, а мамаша уже давно узнала какой.
Мамаше хотелось серьги, а дедушка все нарочно обманывал ее и говорил, что подарит не серьги, а брошку; и когда он принес серьги и как увидел, что мамаша уж знает, что
будут серьги, а не брошка, то рассердился за то, что мамаша узнала, и половину дня не говорил с ней, а потом сам пришел ее
целовать и прощенья просить…
Видно
было, что ее мамашане раз говорила с своей маленькой Нелли о своих прежних счастливых днях, сидя в своем угле, в подвале, обнимая и
целуя свою девочку (все, что у ней осталось отрадного в жизни) и плача над ней, а в то же время и не подозревая, с какою силою отзовутся эти рассказы ее в болезненно впечатлительном и рано развившемся сердце больного ребенка.
Мамаша мне сперва не поверила, а потом так обрадовалась, что весь вечер меня расспрашивала,
целовала и плакала, и когда я уж ей все рассказала, то она мне вперед приказала: чтоб я никогда не боялась дедушку и что, стало
быть, дедушка любит меня, коль нарочно приходил ко мне.
И смотри, Нелли, как он его прочтет, что скажет и что
будет делать; а ты стань на колени,
целуй его и проси его, чтоб он простил твою мамашу…
И мамаша очень плакала, и все меня
целовала, и крестила в дорогу и богу молилась, и меня с собой на колени перед образом поставила и хоть очень
была больна, но вышла меня провожать к воротам, и когда я оглядывалась, она все стояла и глядела на меня, как я иду…
Мамаша, еще когда мы
были там (тамзначило теперь за границей),
была один раз
целый месяц очень больна.
Мы их все развесили в гирляндах и в горшках расставили, и такие цветы тут
были, что как
целые деревья, в больших кадках; их мы по углам расставили и у кресел мамаши, и как мамаша вышла, то удивилась и очень обрадовалась, а Генрих
был рад…
Это, кажется,
была постоянная и давнишняя ее идея. Я молча улыбнулся ей. Увидя мою улыбку, она улыбнулась сама, с шаловливым видом погрозила мне своим худеньким пальчиком и тотчас же начала меня
целовать.