И бегу, этта, я за ним, а сам кричу благим матом; а как с лестницы в подворотню выходить — набежал я с размаху на дворника и на господ, а
сколько было с ним господ, не упомню, а дворник за то меня обругал, а другой дворник тоже обругал, и дворникова баба вышла, тоже нас обругала, и господин один в подворотню входил, с дамою, и тоже нас обругал, потому мы с Митькой поперек места легли: я Митьку за волосы схватил и повалил и стал тузить, а Митька тоже, из-под меня, за волосы меня ухватил и стал тузить, а делали мы то не по злобе, а по всей то есь любови, играючи.
Неточные совпадения
Идти ему
было немного; он даже знал,
сколько шагов от ворот его дома: ровно семьсот тридцать.
Ну-с, государь ты мой (Мармеладов вдруг как будто вздрогнул, поднял голову и в упор посмотрел на своего слушателя), ну-с, а на другой же день, после всех сих мечтаний (то
есть это
будет ровно пять суток назад тому) к вечеру, я хитрым обманом, как тать в нощи, похитил у Катерины Ивановны от сундука ее ключ, вынул, что осталось из принесенного жалованья,
сколько всего уж не помню, и вот-с, глядите на меня, все!
Нет, Дуня не та
была,
сколько я знал, и… ну да уж, конечно, не изменилась и теперь!..
И если бы в ту минуту он в состоянии
был правильнее видеть и рассуждать; если бы только мог сообразить все трудности своего положения, все отчаяние, все безобразие и всю нелепость его, понять при этом,
сколько затруднений, а может
быть, и злодейств, еще остается ему преодолеть и совершить, чтобы вырваться отсюда и добраться домой, то очень может
быть, что он бросил бы все и тотчас пошел бы сам на себя объявить, и не от страху даже за себя, а от одного только ужаса и отвращения к тому, что он сделал.
Позвольте-с: она именно сказала, что, как только я дам эту бумагу, она опять
будет меня кредитовать
сколько угодно и что никогда, никогда, в свою очередь, — это ее собственные слова
были, — она не воспользуется этой бумагой, покамест я сам заплачу…
Он шел скоро и твердо, и хоть чувствовал, что весь изломан, но сознание
было при нем. Боялся он погони, боялся, что через полчаса, через четверть часа уже выйдет, пожалуй, инструкция следить за ним; стало
быть, во что бы ни стало надо
было до времени схоронить концы. Надо
было управиться, пока еще оставалось хоть сколько-нибудь сил и хоть какое-нибудь рассуждение… Куда же идти?
— Да вот тебе еще двадцать копеек на водку. Ишь
сколько денег! — протянул он Заметову свою дрожащую руку с кредитками, — красненькие, синенькие, двадцать пять рублей. Откудова? А откудова платье новое явилось? Ведь знаете же, что копейки не
было! Хозяйку-то небось уж опрашивали… Ну, довольно! Assez cause! [Довольно болтать! (фр.)] До свидания… приятнейшего!..
Дверь на лестницу
была отворена, чтобы хоть сколько-нибудь защититься от волн табачного дыма, врывавшихся из других комнат и поминутно заставлявших долго и мучительно кашлять бедную чахоточную.
— Про вас же, маменька, я и говорить не смею, — продолжал он будто заученный с утра урок, — сегодня только мог я сообразить сколько-нибудь, как должны
были вы здесь, вчера, измучиться в ожидании моего возвращения.
— А вот ты не
была снисходительна! — горячо и ревниво перебила тотчас же Пульхерия Александровна. — Знаешь, Дуня, смотрела я на вас обоих, совершенный ты его портрет, и не столько лицом,
сколько душою: оба вы меланхолики, оба угрюмые и вспыльчивые, оба высокомерные и оба великодушные… Ведь не может
быть, чтоб он эгоист
был, Дунечка? а?.. А как подумаю, что у нас вечером
будет сегодня, так все сердце и отнимется!
— Если б у них
были факты, то
есть настоящие факты, или хоть сколько-нибудь основательные подозрения, тогда бы они действительно постарались скрыть игру: в надежде еще более выиграть (а впрочем, давно бы уж обыск сделали!).
Потому, в-третьих, что возможную справедливость положил наблюдать в исполнении, вес и меру, и арифметику: из всех вшей выбрал самую наибесполезнейшую и, убив ее, положил взять у ней ровно столько,
сколько мне надо для первого шага, и ни больше ни меньше (а остальное, стало
быть, так и пошло бы на монастырь, по духовному завещанию — ха-ха!)…
Сколько можно
было разглядеть сквозь мигавшие ресницы, человек этот
был уже немолодой, плотный и с густою, светлою, почти белою бородой…
— Я вам не про то, собственно, говорила, Петр Петрович, — немного с нетерпением перебила Дуня, — поймите хорошенько, что все наше будущее зависит теперь от того, разъяснится ли и уладится ли все это как можно скорей, или нет? Я прямо, с первого слова говорю, что иначе не могу смотреть, и если вы хоть сколько-нибудь мною дорожите, то хоть и трудно, а вся эта история должна сегодня же кончиться. Повторяю вам, если брат виноват, он
будет просить прощения.
— А вам разве не жалко? Не жалко? — вскинулась опять Соня, — ведь вы, я знаю, вы последнее сами отдали, еще ничего не видя. А если бы вы все-то видели, о господи! А
сколько,
сколько раз я ее в слезы вводила! Да на прошлой еще неделе! Ох, я! Всего за неделю до его смерти. Я жестоко поступила! И
сколько,
сколько раз я это делала. Ах, как теперь, целый день вспоминать
было больно!
Он до того
был сбит и спутан, что, уже придя домой и бросившись на диван, с четверть часа сидел, только отдыхая и стараясь хоть сколько-нибудь собраться с мыслями.
— Вот вы, наверно, думаете, как и все, что я с ним слишком строга
была, — продолжала она, обращаясь к Раскольникову. — А ведь это не так! Он меня уважал, он меня очень, очень уважал! Доброй души
был человек! И так его жалко становилось иной раз! Сидит, бывало, смотрит на меня из угла, так жалко станет его, хотелось бы приласкать, а потом и думаешь про себя: «приласкаешь, а он опять напьется», только строгостию сколько-нибудь и удержать можно
было.
Сколько он мог судить и в чем бы он присягнул — нет, не
был! Он подумал еще и еще, припомнил все посещение Порфирия, сообразил: нет, не
был, конечно, не
был!
(Черт возьми,
сколько я
пью вина!)
Тут где-то, уже в конце проспекта, он заметил, как-то проезжая недавно мимо, одну гостиницу деревянную, но обширную, и имя ее,
сколько ему помнилось,
было что-то вроде Адрианополя.
— Родя, милый мой, первенец ты мой, — говорила она, рыдая, — вот ты теперь такой же, как
был маленький, так же приходил ко мне, так же и обнимал и целовал меня; еще когда мы с отцом жили и бедовали, ты утешал нас одним уже тем, что
был с нами, а как я похоронила отца, — то
сколько раз мы, обнявшись с тобой вот так, как теперь, на могилке его плакали.