Неточные совпадения
—
Помню, батюшка, очень хорошо
помню, что вы были, — отчетливо проговорила старушка, по-прежнему
не отводя своих вопрошающих глаз от его лица.
Беру тебя еще раз на личную свою ответственность, — так и сказали, —
помни, дескать, ступай!» Облобызал я прах ног его, мысленно, ибо взаправду
не дозволили бы, бывши сановником и человеком новых государственных и образованных мыслей; воротился домой, и как объявил, что на службу опять зачислен и жалование получаю, господи, что тогда было…
«Я, конечно, говорит, Семен Захарыч,
помня ваши заслуги, и хотя вы и придерживались этой легкомысленной слабости, но как уж вы теперь обещаетесь, и что сверх того без вас у нас худо пошло (слышите, слышите!), то и надеюсь, говорит, теперь на ваше благородное слово», то есть все это, я вам скажу, взяла да и выдумала, и
не то чтоб из легкомыслия, для одной похвальбы-с!
Подле бабушкиной могилы, на которой была плита, была и маленькая могилка его меньшого брата, умершего шести месяцев и которого он тоже совсем
не знал и
не мог
помнить: но ему сказали, что у него был маленький брат, и он каждый раз, как посещал кладбище, религиозно и почтительно крестился над могилкой, кланялся ей и целовал ее.
Он плохо теперь
помнил себя; чем дальше, тем хуже. Он
помнил, однако, как вдруг, выйдя на канаву, испугался, что мало народу и что тут приметнее, и хотел было поворотить назад в переулок. Несмотря на то, что чуть
не падал, он все-таки сделал крюку и пришел домой с другой совсем стороны.
Да, это так; это все так. Он, впрочем, это и прежде знал, и совсем это
не новый вопрос для него; и когда ночью решено было в воду кинуть, то решено было безо всякого колебания и возражения, а так, как будто так тому и следует быть, как будто иначе и быть невозможно… Да, он это все знал и все
помнил; да чуть ли это уже вчера
не было так решено, в ту самую минуту, когда он над сундуком сидел и футляры из него таскал… А ведь так!..
Настасью он часто
помнил подле себя; различал и еще одного человека, очень будто бы ему знакомого, но кого именно — никак
не мог догадаться и тосковал об этом, даже и плакал.
— Да чего ты так… Что встревожился? Познакомиться с тобой пожелал; сам пожелал, потому что много мы с ним о тебе переговорили… Иначе от кого ж бы я про тебя столько узнал? Славный, брат, он малый, чудеснейший… в своем роде, разумеется. Теперь приятели; чуть
не ежедневно видимся. Ведь я в эту часть переехал. Ты
не знаешь еще? Только что переехал. У Лавизы с ним раза два побывали. Лавизу-то
помнишь, Лавизу Ивановну?
— Это я знаю, что вы были, — отвечал он, — слышал-с. Носок отыскивали… А знаете, Разумихин от вас без ума, говорит, что вы с ним к Лавизе Ивановне ходили, вот про которую вы старались тогда, поручику-то Пороху мигали, а он все
не понимал,
помните? Уж как бы, кажется,
не понять — дело ясное… а?
— Это вот та самая старуха, — продолжал Раскольников, тем же шепотом и
не шевельнувшись от восклицания Заметова, — та самая, про которую,
помните, когда стали в конторе рассказывать, а я в обморок-то упал. Что, теперь понимаете?
— Вр-р-решь! — нетерпеливо вскрикнул Разумихин, — почему ты знаешь? Ты
не можешь отвечать за себя! Да и ничего ты в этом
не понимаешь… Я тысячу раз точно так же с людьми расплевывался и опять назад прибегал… Станет стыдно — и воротишься к человеку! Так
помни же, дом Починкова, третий этаж…
— Об чем? Ну да черт с тобой, пожалуй,
не сказывай. Починкова, сорок семь, Бабушкина,
помни!
— Ради бога, успокойтесь,
не пугайтесь! — говорил он скороговоркой, — он переходил улицу, его раздавила коляска,
не беспокойтесь, он очнется, я велел сюда нести… я у вас был,
помните… Он очнется, я заплачу!
— Амалия Людвиговна! Прошу вас вспомнить о том, что вы говорите, — высокомерно начала было Катерина Ивановна (с хозяйкой она всегда говорила высокомерным тоном, чтобы та «
помнила свое место» и даже теперь
не могла отказать себе в этом удовольствии), — Амалия Людвиговна…
Всякий должен быть порядочный человек, да еще почище, и… и все-таки (он
помнит это) были и за ним такие делишки…
не то чтоб уж бесчестные, ну да однако ж!..
— Это правда, — как-то особенно заботливо ответил на это Раскольников, —
помню все, до малейшей даже подробности, а вот поди: зачем я то делал, да туда ходил, да то говорил? уж и
не могу хорошо объяснить.
— То есть
не то чтобы… видишь, в последнее время, вот как ты заболел, мне часто и много приходилось об тебе
поминать… Ну, он слушал… и как узнал, что ты по юридическому и кончить курса
не можешь, по обстоятельствам, то сказал: «Как жаль!» Я и заключил… то есть все это вместе,
не одно ведь это; вчера Заметов… Видишь, Родя, я тебе что-то вчера болтал в пьяном виде, как домой-то шли… так я, брат, боюсь, чтоб ты
не преувеличил, видишь…
— Как это вы так заметливы?.. — неловко усмехнулся было Раскольников, особенно стараясь смотреть ему прямо в глаза: но
не смог утерпеть и вдруг прибавил: — Я потому так заметил сейчас, что, вероятно, очень много было закладчиков… так что вам трудно было бы их всех
помнить… А вы, напротив, так отчетливо всех их
помните, и… и…
— Так проходя-то в восьмом часу-с, по лестнице-то,
не видали ль хоть вы, во втором-то этаже, в квартире-то отворенной —
помните? двух работников или хоть одного из них? Они красили там,
не заметили ли? Это очень, очень важно для них!..
А кстати:
не припомните ли вы, Родион Романович, как несколько лет тому назад, еще во времена благодетельной гласности, осрамили у нас всенародно и вселитературно одного дворянина — забыл фамилию! — вот еще немку-то отхлестал в вагоне,
помните?
— Я
не знаю-с. Это только она сегодня-с так… это раз в жизни… ей уж очень хотелось
помянуть, честь оказать, память… а она очень умная-с. А впрочем, как вам угодно-с, и я очень, очень, очень буду… они все будут вам… и вас бог-с… и сироты-с…
— Покойник муж действительно имел эту слабость, и это всем известно, — так и вцепилась вдруг в него Катерина Ивановна, — но это был человек добрый и благородный, любивший и уважавший семью свою; одно худо, что по доброте своей слишком доверялся всяким развратным людям и уж бог знает с кем он
не пил, с теми, которые даже подошвы его
не стоили! Вообразите, Родион Романович, в кармане у него пряничного петушка нашли: мертво-пьяный идет, а про детей
помнит.
— Петр Петрович! — закричала она, — защитите хоть вы! Внушите этой глупой твари, что
не смеет она так обращаться с благородной дамой в несчастии, что на это есть суд… я к самому генерал-губернатору… Она ответит…
Помня хлеб-соль моего отца, защитите сирот.
Я до того
не ошибаюсь, мерзкий, преступный вы человек, что именно
помню, как по этому поводу мне тотчас же тогда в голову вопрос пришел, именно в то время, как я вас благодарил и руку вам жал.
Смех-то, смех-то ваш, как вошли тогда,
помните, ведь вот точно сквозь стекло я все тогда угадал, а
не жди я вас таким особенным образом, и в смехе вашем ничего бы
не заметил.
Ведь и вас кто-то как будто подталкивал, ей-богу, а если бы
не развел нас Миколка, то… а Миколку-то тогда
помните?
— Ну, тогда было дело другое. У всякого свои шаги. А насчет чуда скажу вам, что вы, кажется, эти последние два-три дня проспали. Я вам сам назначил этот трактир и никакого тут чуда
не было, что вы прямо пришли; сам растолковал всю дорогу, рассказал место, где он стоит, и часы, в которые можно меня здесь застать.
Помните?
— Лгу? Ну, пожалуй, и лгу. Солгал. Женщинам про эти вещицы
поминать не следует. (Он усмехнулся.) Знаю, что выстрелишь, зверок хорошенький. Ну и стреляй!
Похолодев и чуть-чуть себя
помня, отворил он дверь в контору. На этот раз в ней было очень мало народу, стоял какой-то дворник и еще какой-то простолюдин. Сторож и
не выглядывал из своей перегородки. Раскольников прошел в следующую комнату. «Может, еще можно будет и
не говорить», — мелькало в нем. Тут одна какая-то личность из писцов, в приватном сюртуке, прилаживалась что-то писать у бюро. В углу усаживался еще один писарь. Заметова
не было. Никодима Фомича, конечно, тоже
не было.