Неточные совпадения
Как-то
раз он их сосчитал, когда уж очень размечтался.
Раскольников вышел в решительном смущении. Смущение это все более и более увеличивалось. Сходя по лестнице, он несколько
раз даже останавливался,
как будто чем-то внезапно пораженный. И, наконец, уже на улице, он воскликнул...
И хотя я и сам понимаю, что когда она и вихры мои дерет, то дерет их не иначе
как от жалости сердца (ибо, повторяю без смущения, она дерет мне вихры, молодой человек, — подтвердил он с сугубым достоинством, услышав опять хихиканье), но, боже, что, если б она хотя один
раз…
Беру тебя еще
раз на личную свою ответственность, — так и сказали, — помни, дескать, ступай!» Облобызал я прах ног его, мысленно, ибо взаправду не дозволили бы, бывши сановником и человеком новых государственных и образованных мыслей; воротился домой, и
как объявил, что на службу опять зачислен и жалование получаю, господи, что тогда было…
— И это мне в наслаждение! И это мне не в боль, а в наслаж-дение, ми-ло-сти-вый го-су-дарь, — выкрикивал он, потрясаемый за волосы и даже
раз стукнувшись лбом об пол. Спавший на полу ребенок проснулся и заплакал. Мальчик в углу не выдержал, задрожал, закричал и бросился к сестре в страшном испуге, почти в припадке. Старшая девочка дрожала со сна,
как лист.
Ведь вам уже двадцатый год был тогда,
как последний-то
раз мы виделись: характер-то ваш я уже понял.
«Или отказаться от жизни совсем! — вскричал он вдруг в исступлении, — послушно принять судьбу,
как она есть,
раз навсегда, и задушить в себе все, отказавшись от всякого права действовать, жить и любить!»
А вот теперь смотрите сюда: этот франт, с которым я сейчас драться хотел, мне незнаком, первый
раз вижу; но он ее тоже отметил дорогой сейчас, пьяную-то, себя-то не помнящую, и ему ужасно теперь хочется подойти и перехватить ее, — так
как она в таком состоянии, — завезти куда-нибудь…
Подле бабушкиной могилы, на которой была плита, была и маленькая могилка его меньшого брата, умершего шести месяцев и которого он тоже совсем не знал и не мог помнить: но ему сказали, что у него был маленький брат, и он каждый
раз,
как посещал кладбище, религиозно и почтительно крестился над могилкой, кланялся ей и целовал ее.
Особенное обстоятельство привлекает его внимание: на этот
раз тут
как будто гулянье, толпа разодетых мещанок, баб, их мужей и всякого сброду.
…Он бежит подле лошадки, он забегает вперед, он видит,
как ее секут по глазам, по самым глазам! Он плачет. Сердце в нем поднимается, слезы текут. Один из секущих задевает его по лицу; он не чувствует, он ломает свои руки, кричит, бросается к седому старику с седою бородой, который качает головой и осуждает все это. Одна баба берет его за руку и хочет увесть; но он вырывается и опять бежит к лошадке. Та уже при последних усилиях, но еще
раз начинает лягаться.
Последний же день, так нечаянно наступивший и все
разом порешивший, подействовал на него почти совсем механически:
как будто его кто-то взял за руку и потянул за собой, неотразимо, слепо, с неестественною силою, без возражений.
Он нарочно пошевелился и что-то погромче пробормотал, чтоб и виду не подать, что прячется; потом позвонил в третий
раз, но тихо, солидно и без всякого нетерпения. Вспоминая об этом после, ярко, ясно, эта минута отчеканилась в нем навеки; он понять не мог, откуда он взял столько хитрости, тем более что ум его
как бы померкал мгновениями, а тела своего он почти и не чувствовал на себе… Мгновение спустя послышалось, что снимают запор.
Ни одного мига нельзя было терять более. Он вынул топор совсем, взмахнул его обеими руками, едва себя чувствуя, и почти без усилия, почти машинально, опустил на голову обухом. Силы его тут
как бы не было. Но
как только он
раз опустил топор, тут и родилась в нем сила.
Вдруг он припомнил и сообразил, что этот большой ключ, с зубчатою бородкой, который тут же болтается с другими маленькими, непременно должен быть вовсе не от комода (
как и в прошлый
раз ему на ум пришло), а от какой-нибудь укладки, и что в этой-то укладке, может быть, все и припрятано.
Но здесь ожидал его такой ужас,
какого, конечно, он еще ни
разу не испытывал.
Наконец
разом все утихло,
как отрезало; разошлись.
Кох остался, пошевелил еще
раз тихонько звонком, и тот звякнул один удар; потом тихо,
как бы размышляя и осматривая, стал шевелить ручку двери, притягивая и опуская ее, чтоб убедиться еще
раз, что она на одном запоре. Потом пыхтя нагнулся и стал смотреть в замочную скважину; но в ней изнутри торчал ключ и, стало быть, ничего не могло быть видно.
И тут
как я стал скоро дворник позваль и Карль пришоль, он взял Карль и глаз прибиль, и Генриет тоже глаз прибиль, а мне пять
раз щеку биль.
— Если у тебя еще хоть один только
раз в твоем благородном доме произойдет скандал, так я тебя самое на цугундер,
как в высоком слоге говорится.
Наконец, пришло ему в голову, что не лучше ли будет пойти куда-нибудь на Неву? Там и людей меньше, и незаметнее, и во всяком случае удобнее, а главное — от здешних мест дальше. И удивился он вдруг:
как это он целые полчаса бродил в тоске и тревоге, и в опасных местах, а этого не мог раньше выдумать! И потому только целые полчаса на безрассудное дело убил, что так уже
раз во сне, в бреду решено было! Он становился чрезвычайно рассеян и забывчив и знал это. Решительно надо было спешить!
Оглядевшись еще
раз, он уже засунул и руку в карман,
как вдруг у самой наружной стены, между воротами и желобом, где все расстояние было шириною в аршин, заметил он большой неотесанный камень, примерно, может быть, пуда в полтора весу, прилегавший прямо к каменной уличной стене.
Тем временем Разумихин пересел к нему на диван, неуклюже,
как медведь, обхватил левою рукой его голову, несмотря на то, что он и сам бы мог приподняться, а правою поднес к его рту ложку супу, несколько
раз предварительно подув на нее, чтоб он не обжегся.
— Будем ценить-с. Ну так вот, брат, чтобы лишнего не говорить, я хотел сначала здесь электрическую струю повсеместно пустить, так чтобы все предрассудки в здешней местности
разом искоренить; но Пашенька победила. Я, брат, никак и не ожидал, чтоб она была такая… авенантненькая [Авенантненькая — приятная, привлекательная (от фр. avenant).]… а?
Как ты думаешь?
— А чего такого? На здоровье! Куда спешить? На свидание, что ли? Все время теперь наше. Я уж часа три тебя жду;
раза два заходил, ты спал. К Зосимову два
раза наведывался: нет дома, да и только! Да ничего, придет!.. По своим делишкам тоже отлучался. Я ведь сегодня переехал, совсем переехал, с дядей. У меня ведь теперь дядя… Ну да к черту, за дело!.. Давай сюда узел, Настенька. Вот мы сейчас… А
как, брат, себя чувствуешь?
—
Как попали!
Как попали? — вскричал Разумихин, — и неужели ты, доктор, ты, который прежде всего человека изучать обязан и имеешь случай, скорей всякого другого, натуру человеческую изучить, — неужели ты не видишь, по всем этим данным, что это за натура этот Николай? Неужели не видишь, с первого же
разу, что все, что он показал при допросах, святейшая правда есть? Точнехонько так и попали в руки,
как он показал. Наступил на коробку и поднял!
Но Раскольников, ожидавший чего-то совсем другого, тупо и задумчиво посмотрел на него и ничего не ответил,
как будто имя Петра Петровича слышал он решительно в первый
раз.
Но Лужин уже выходил сам, не докончив речи, пролезая снова между столом и стулом; Разумихин на этот
раз встал, чтобы пропустить его. Не глядя ни на кого и даже не кивнув головой Зосимову, который давно уже кивал ему, чтоб он оставил в покое больного, Лужин вышел, приподняв из осторожности рядом с плечом свою шляпу, когда, принагнувшись, проходил в дверь. И даже в изгибе спины его
как бы выражалось при этом случае, что он уносит с собой ужасное оскорбление.
— Я бы вот
как стал менять: пересчитал бы первую тысячу, этак
раза четыре со всех концов, в каждую бумажку всматриваясь, и принялся бы за другую тысячу; начал бы ее считать, досчитал бы до средины, да и вынул бы какую-нибудь пятидесятирублевую, да на свет, да переворотил бы ее и опять на свет — не фальшивая ли?
Я вот бы
как поступил, — начал Раскольников, опять вдруг приближая свое лицо к лицу Заметова, опять в упор смотря на него и говоря опять шепотом, так что тот даже вздрогнул на этот
раз.
Но он с неестественным усилием успел опереться на руке. Он дико и неподвижно смотрел некоторое время на дочь,
как бы не узнавая ее. Да и ни
разу еще он не видал ее в таком костюме. Вдруг он узнал ее, приниженную, убитую, расфранченную и стыдящуюся, смиренно ожидающую своей очереди проститься с умирающим отцом. Бесконечное страдание изобразилось в лице его.
Теперь же состояние его походило на какой-то даже восторг, и в то же время
как будто все выпитое вино вновь,
разом и с удвоенною силой, бросилось ему в голову.
К тому же случай,
как нарочно, в первый
раз показал ему Дуню в прекрасный момент любви и радости свидания с братом.
— Я тоже так думаю, — сказала Пульхерия Александровна с убитым видом. Но ее очень поразило, что о Петре Петровиче Разумихин выразился на этот
раз так осторожно и даже
как будто и с уважением. Поразило это и Авдотью Романовну.
— Здоров, здоров! — весело крикнул навстречу входящим Зосимов. Он уже минут с десять
как пришел и сидел во вчерашнем своем углу на диване. Раскольников сидел в углу напротив, совсем одетый и даже тщательно вымытый и причесанный, чего уже давно с ним не случалось. Комната
разом наполнилась, но Настасья все-таки успела пройти вслед за посетителями и стала слушать.
Она больная такая девочка была, — продолжал он,
как бы опять вдруг задумываясь и потупившись, — совсем хворая; нищим любила подавать и о монастыре все мечтала, и
раз залилась слезами, когда мне об этом стала говорить; да, да… помню… очень помню.
Я деньги отдал вчера вдове, чахоточной и убитой, и не «под предлогом похорон», а прямо на похороны, и не в руки дочери — девицы,
как он пишет, «отъявленного поведения» (и которую я вчера в первый
раз в жизни видел), а именно вдове.
Порфирий Петрович,
как только услышал, что гость имеет до него «дельце», тотчас же попросил его сесть на диван, сам уселся на другом конце и уставился в гостя, в немедленном ожидании изложения дела, с тем усиленным и уж слишком серьезным вниманием, которое даже тяготит и смущает с первого
раза, особенно по незнакомству, и особенно если то, что вы излагаете, по собственному вашему мнению, далеко не в пропорции с таким необыкновенно важным, оказываемым вам вниманием.
Он здесь
как свой, а сам в первый
раз.
Отсюда прямо, что если общество устроить нормально, то
разом и все преступления исчезнут, так
как не для чего будет протестовать, и все в один миг станут праведными.
— Совершенно. Все три
раза наяву. Придет, поговорит с минуту и уйдет в дверь; всегда в дверь. Даже
как будто слышно.
— Н… нет, видел, один только
раз в жизни, шесть лет тому. Филька, человек дворовый у меня был; только что его похоронили, я крикнул, забывшись: «Филька, трубку!» — вошел, и прямо к горке, где стоят у меня трубки. Я сижу, думаю: «Это он мне отомстить», потому что перед самою смертью мы крепко поссорились. «
Как ты смеешь, говорю, с продранным локтем ко мне входить, — вон, негодяй!» Повернулся, вышел и больше не приходил. Я Марфе Петровне тогда не сказал. Хотел было панихиду по нем отслужить, да посовестился.
— Не знаю, право,
как вам сказать. Видеться один
раз я бы очень желал.
— Ах, Петр Петрович, вы не поверите, до
какой степени вы меня теперь испугали! — продолжала Пульхерия Александровна. — Я его всего только два
раза видела, и он мне показался ужасен, ужасен! Я уверена, что он был причиною смерти покойницы Марфы Петровны.
Выговаривая об этом сейчас Дуне, он выговаривал свою тайную, возлелеянную им мысль, на которую он уже не
раз любовался, и понять не мог,
как другие могли не любоваться на его подвиг.
— А вам разве не жалко? Не жалко? — вскинулась опять Соня, — ведь вы, я знаю, вы последнее сами отдали, еще ничего не видя. А если бы вы все-то видели, о господи! А сколько, сколько
раз я ее в слезы вводила! Да на прошлой еще неделе! Ох, я! Всего за неделю до его смерти. Я жестоко поступила! И сколько, сколько
раз я это делала. Ах,
как теперь, целый день вспоминать было больно!
Может быть, много
раз и серьезно обдумывала она в отчаянии,
как бы
разом покончить, и до того серьезно, что теперь почти и не удивилась предложению его.
И так сильно было его негодование, что тотчас же прекратило дрожь; он приготовился войти с холодным и дерзким видом и дал себе слово
как можно больше молчать, вглядываться и вслушиваться и, хоть на этот
раз, по крайней мере, во что бы то ни стало победить болезненно раздраженную натуру свою.
Нервный человек-с, рассмешили вы меня очень остротою вашего замечания; иной
раз, право, затрясусь,
как гуммиластик, да этак на полчаса…
Раскольников вдруг заметил, что, бегая по комнате, он
раза два точно
как будто останавливался подле дверей, на одно мгновение, и
как будто прислушивался…