Неточные совпадения
Путь же взял он по направлению к Васильевскому острову через В—й проспект, как будто торопясь туда за делом, но, по обыкновению своему, шел, не замечая дороги, шепча
про себя и даже
говоря вслух с собою, чем очень удивлял прохожих.
Вдруг он услышал, что студент
говорит офицеру
про процентщицу, Алену Ивановну, коллежскую секретаршу, и сообщает ему ее адрес.
— Это кровь, — отвечала она, наконец, тихо и как будто
про себя
говоря.
Слышамши все это, мы тогда никому ничего не открыли, — это Душкин
говорит, — а
про убийство все, что могли, разузнали и воротились домой всё в том же нашем сумлении.
Он вышел в другую улицу. «Ба! „Хрустальный дворец“! Давеча Разумихин
говорил,
про „Хрустальный дворец“. Только, чего бишь я хотел-то? Да, прочесть!.. Зосимов
говорил, что в газетах читал…»
— Это я знаю, что вы были, — отвечал он, — слышал-с. Носок отыскивали… А знаете, Разумихин от вас без ума,
говорит, что вы с ним к Лавизе Ивановне ходили, вот
про которую вы старались тогда, поручику-то Пороху мигали, а он все не понимал, помните? Уж как бы, кажется, не понять — дело ясное… а?
— Эх, батюшка! Слова да слова одни! Простить! Вот он пришел бы сегодня пьяный, как бы не раздавили-то, рубашка-то на нем одна, вся заношенная, да в лохмотьях, так он бы завалился дрыхнуть, а я бы до рассвета в воде полоскалась, обноски бы его да детские мыла, да потом высушила бы за окном, да тут же, как рассветет, и штопать бы села, — вот моя и ночь!.. Так чего уж тут
про прощение
говорить! И то простила!
Я ей, между прочим, очень долго, дня два сряду,
про прусскую палату господ
говорил (потому что о чем же с ней
говорить?), — только вздыхала да прела!
«Конечно, — пробормотал он
про себя через минуту, с каким-то чувством самоунижения, — конечно, всех этих пакостей не закрасить и не загладить теперь никогда… а стало быть, и думать об этом нечего, а потому явиться молча и… исполнить свои обязанности… тоже молча, и… и не просить извинения, и ничего не
говорить, и… и уж, конечно, теперь все погибло!»
— Те, я думаю, — отвечал Разумихин, поняв цель вопроса, — и будут, конечно,
про свои семейные дела
говорить. Я уйду. Ты, как доктор, разумеется, больше меня прав имеешь.
— А знаете, Авдотья Романовна, вы сами ужасно как похожи на вашего брата, даже во всем! — брякнул он вдруг, для себя самого неожиданно, но тотчас же, вспомнив о том, что сейчас
говорил ей же
про брата, покраснел как рак и ужасно сконфузился. Авдотья Романовна не могла не рассмеяться, на него глядя.
— Я не
про теперешнее
говорю, Дунечка.
—
Про вас же, маменька, я и
говорить не смею, — продолжал он будто заученный с утра урок, — сегодня только мог я сообразить сколько-нибудь, как должны были вы здесь, вчера, измучиться в ожидании моего возвращения.
— Да… да… то есть тьфу, нет!.. Ну, да все, что я
говорил (и
про другое тут же), это все было вздор и с похмелья.
— Не совсем так, это правда, — тотчас же согласился Разумихин, торопясь и разгорячаясь, по обыкновению. — Видишь, Родион: слушай и скажи свое мнение. Я хочу. Я из кожи лез вчера с ними и тебя поджидал; я и им
про тебя
говорил, что придешь… Началось с воззрения социалистов. Известно воззрение: преступление есть протест против ненормальности социального устройства — и только, и ничего больше, и никаких причин больше не допускается, — и ничего!..
— Ведь обыкновенно как
говорят? — бормотал Свидригайлов, как бы
про себя, смотря в сторону и наклонив несколько голову. — Они
говорят: «Ты болен, стало быть, то, что тебе представляется, есть один только несуществующий бред». А ведь тут нет строгой логики. Я согласен, что привидения являются только больным; но ведь это только доказывает, что привидения могут являться не иначе как больным, а не то что их нет самих по себе.
— В вояж? Ах да!.. в самом деле, я вам
говорил про вояж… Ну, это вопрос обширный… А если б знали вы, однако ж, об чем спрашиваете! — прибавил он и вдруг громко и коротко рассмеялся. — Я, может быть, вместо вояжа-то женюсь; мне невесту сватают.
Это
про нее давеча
говорили.
— Я вам не
про то, собственно,
говорила, Петр Петрович, — немного с нетерпением перебила Дуня, — поймите хорошенько, что все наше будущее зависит теперь от того, разъяснится ли и уладится ли все это как можно скорей, или нет? Я прямо, с первого слова
говорю, что иначе не могу смотреть, и если вы хоть сколько-нибудь мною дорожите, то хоть и трудно, а вся эта история должна сегодня же кончиться. Повторяю вам, если брат виноват, он будет просить прощения.
— В издержки? В какие же это издержки? Уж не
про сундук ли наш вы
говорите? Да ведь вам его кондуктор задаром перевез. Господи, мы же вас и связали! Да вы опомнитесь, Петр Петрович, это вы нас по рукам и по ногам связали, а не мы вас!
— Знаю и скажу… Тебе, одной тебе! Я тебя выбрал. Я не прощения приду просить к тебе, а просто скажу. Я тебя давно выбрал, чтоб это сказать тебе, еще тогда, когда отец
про тебя
говорил и когда Лизавета была жива, я это подумал. Прощай. Руки не давай. Завтра!
— Ну, так и есть! — злобно вскрикнул Порфирий, — не свои слова
говорит! — пробормотал он как бы
про себя и вдруг опять увидал Раскольникова.
— А эта Теребьева, ведь это та самая,
про которую вы тогда
говорили, что в третьем гражданском браке состоит?
— Чтоб удивить-то! Хе-хе! Ну, это пускай будет, как вам угодно, — перебил Петр Петрович, — а вот что скажите-ка: ведь вы знаете эту дочь покойника-то, щупленькая такая! Ведь это правда совершенная, что
про нее
говорят, а?
— Ну, так я вас особенно попрошу остаться здесь, с нами, и не оставлять меня наедине с этой… девицей. Дело пустяшное, а выведут бог знает что. Я не хочу, чтобы Раскольников там передал… Понимаете,
про что я
говорю?
Сверх того, Сонечка весьма основательно
про нее
говорила, что у ней ум мешается.
— Что это значит, Андрей Семенович?
Про что такое вы
говорите? — пробормотал Лужин.
— А ведь ты права, Соня, — тихо проговорил он наконец. Он вдруг переменился; выделанно-нахальный и бессильно-вызывающий тон его исчез. Даже голос вдруг ослабел. — Сам же я тебе сказал вчера, что не прощения приду просить, а почти тем вот и начал, что прощения прошу… Это я
про Лужина и промысл для себя
говорил… Я это прощения просил, Соня…
— Н-нет, — наивно и робко прошептала Соня, — только…
говори,
говори! Я пойму, я
про себя все пойму! — упрашивала она его.
Про сумасшествие-то
говорили прежде, я заметил!)
— То есть не совсем о бугорках. Притом она ничего бы и не поняла. Но я
про то
говорю: если убедить человека логически, что, в сущности, ему не о чем плакать, то он и перестанет плакать. Это ясно. А ваше убеждение, что не перестанет?
Матери я
про этоничего не расскажу, но буду
говорить о тебе беспрерывно и скажу от твоего имени, что ты придешь очень скоро.
Сковороды,
про которую
говорил Лебезятников, не было; по крайней мере Раскольников не видал; но вместо стука в сковороду Катерина Ивановна начинала хлопать в такт своими сухими ладонями, когда заставляла Полечку петь, а Леню и Колю плясать; причем даже и сама пускалась подпевать, но каждый раз обрывалась на второй ноте от мучительного кашля, отчего снова приходила в отчаяние, проклинала свой кашель и даже плакала.
Говорили про доктора и
про священника. Чиновник хотя и шепнул Раскольникову, что, кажется, доктор теперь уже лишнее, но распорядился послать. Побежал сам Капернаумов.
Сказал он что-то и
про Соню, обещал как-нибудь зайти на днях сам к Раскольникову и упомянул, что «желал бы посоветоваться; что очень надо бы
поговорить, что есть такие дела…».
— Так к тебе ходит Авдотья Романовна, — проговорил он, скандируя слова, — а ты сам хочешь видеться с человеком, который
говорит, что воздуху надо больше, воздуху и… и стало быть, и это письмо… это тоже что-нибудь из того же, — заключил он как бы
про себя.
— Да вы… да что же вы теперь-то все так
говорите, — пробормотал, наконец, Раскольников, даже не осмыслив хорошенько вопроса. «Об чем он
говорит, — терялся он
про себя, — неужели же в самом деле за невинного меня принимает?»
— Ведь какая складка у всего этого народа! — захохотал Свидригайлов, — не сознается, хоть бы даже внутри и верил чуду! Ведь уж сами
говорите, что «может быть» только случай. И какие здесь всё трусишки насчет своего собственного мнения, вы представить себе не можете, Родион Романыч! Я не
про вас. Вы имеете собственное мнение и не струсили иметь его. Тем-то вы и завлекли мое любопытство.
А уж
про обыкновенных людей и
говорить нечего.
Нет, вы что думаете, вот та самая,
про которую
говорят, что девчонка-то, в воде-то, зимой-то, — ну, слышите ли?
Про сестру же не
говорю, чтоб она уж так очень была ко мне непочтительна.
— Я
говорю про этих стриженых девок, — продолжал словоохотливый Илья Петрович, — я прозвал их сам от себя повивальными бабками и нахожу, что прозвание совершенно удовлетворительно. Хе! хе! Лезут в академию, учатся анатомии; ну скажите, я вот заболею, ну позову ли я девицу лечить себя? Хе! хе!