На тревожный же и робкий вопрос Пульхерии Александровны, насчет «будто бы некоторых подозрений в помешательстве», он отвечал с спокойною и откровенною усмешкой, что слова его слишком преувеличены; что, конечно, в больном заметна какая-то неподвижная мысль, что-то обличающее мономанию, — так как он, Зосимов, особенно следит теперь за этим чрезвычайно интересным отделом медицины, — но ведь надо же вспомнить, что почти вплоть до сегодня больной
был в бреду, и… и, конечно, приезд родных его укрепит, рассеет и подействует спасительно, — «если только можно будет избегнуть новых особенных потрясений», прибавил он значительно.
Неточные совпадения
Раскольников стоял и сжимал топор. Он
был точно
в бреду. Он готовился даже драться с ними, когда они войдут. Когда они стучались и сговаривались, ему несколько раз вдруг приходила мысль кончить все разом и крикнуть им из-за дверей. Порой хотелось ему начать ругаться с ними, дразнить их, покамест не отперли. «Поскорей бы уж!» — мелькнуло
в его голове.
Правда, он и не рассчитывал на вещи; он думал, что
будут одни только деньги, а потому и не приготовил заранее места, — «но теперь-то, теперь чему я рад? — думал он. — Разве так прячут? Подлинно разум меня оставляет!»
В изнеможении сел он на диван, и тотчас же нестерпимый озноб снова затряс его. Машинально потащил он лежавшее подле, на стуле, бывшее его студенческое зимнее пальто, теплое, но уже почти
в лохмотьях, накрылся им, и сон и
бред опять разом охватили его. Он забылся.
Это
было уже давно решено: «Бросить все
в канаву, и концы
в воду, и дело с концом». Так порешил он еще ночью,
в бреду,
в те мгновения, когда, он помнил это, несколько раз порывался встать и идти: «Поскорей, поскорей, и все выбросить». Но выбросить оказалось очень трудно.
Наконец, пришло ему
в голову, что не лучше ли
будет пойти куда-нибудь на Неву? Там и людей меньше, и незаметнее, и во всяком случае удобнее, а главное — от здешних мест дальше. И удивился он вдруг: как это он целые полчаса бродил
в тоске и тревоге, и
в опасных местах, а этого не мог раньше выдумать! И потому только целые полчаса на безрассудное дело убил, что так уже раз во сне,
в бреду решено
было! Он становился чрезвычайно рассеян и забывчив и знал это. Решительно надо
было спешить!
— Нет, не
брежу… — Раскольников встал с дивана. Подымаясь к Разумихину, он не подумал о том, что с ним, стало
быть, лицом к лицу сойтись должен. Теперь же,
в одно мгновение, догадался он, уже на опыте, что всего менее расположен,
в эту минуту, сходиться лицом к лицу с кем бы то ни
было в целом свете. Вся желчь поднялась
в нем. Он чуть не захлебнулся от злобы на себя самого, только что переступил порог Разумихина.
Он, однако ж, не то чтоб уж
был совсем
в беспамятстве во все время болезни: это
было лихорадочное состояние, с
бредом и полусознанием.
Раскольников смотрел на все с глубоким удивлением и с тупым бессмысленным страхом. Он решился молчать и ждать: что
будет дальше? «Кажется, я не
в бреду, — думал он, — кажется, это
в самом деле…»
— Слышишь, сестра, — повторил он вслед, собрав последние усилия, — я не
в бреду; этот брак — подлость. Пусть я подлец, а ты не должна… один кто-нибудь… а я хоть и подлец, но такую сестру сестрой считать не
буду. Или я, или Лужин! Ступайте…
— Да как же мог ты выйти, коли не
в бреду? — разгорячился вдруг Разумихин. — Зачем вышел? Для чего?.. И почему именно тайком? Ну
был ли
в тебе тогда здравый смысл? Теперь, когда вся опасность прошла, я уж прямо тебе говорю!
— Надоели они мне очень вчера, — обратился вдруг Раскольников к Порфирию с нахально-вызывающею усмешкой, — я и убежал от них квартиру нанять, чтоб они меня не сыскали, и денег кучу с собой захватил. Вон господин Заметов видел деньги-то. А что, господин Заметов, умен я
был вчера али
в бреду, разрешите-ка спор!
Как: из-за того, что бедный студент, изуродованный нищетой и ипохондрией, накануне жестокой болезни с
бредом, уже, может
быть, начинавшейся
в нем (заметь себе!), мнительный, самолюбивый, знающий себе цену и шесть месяцев у себя
в углу никого не видавший,
в рубище и
в сапогах без подметок, — стоит перед какими-то кварташками [Кварташка — ироническое от «квартальный надзиратель».] и терпит их надругательство; а тут неожиданный долг перед носом, просроченный вексель с надворным советником Чебаровым, тухлая краска, тридцать градусов Реомюра, [Реомюр, Рене Антуан (1683–1757) — изобретатель спиртового термометра, шкала которого определялась точками кипения и замерзания воды.
— Ведь обыкновенно как говорят? — бормотал Свидригайлов, как бы про себя, смотря
в сторону и наклонив несколько голову. — Они говорят: «Ты болен, стало
быть, то, что тебе представляется,
есть один только несуществующий
бред». А ведь тут нет строгой логики. Я согласен, что привидения являются только больным; но ведь это только доказывает, что привидения могут являться не иначе как больным, а не то что их нет самих по себе.
— Это
было не
в бреду, это
было наяву! — вскричал он, напрягая все силы своего рассудка проникнуть
в игру Порфирия. — Наяву, наяву! Слышите ли?
Ведь вот
будь вы действительно, на самом-то деле преступны али там как-нибудь замешаны
в это проклятое дело, ну стали бы вы, помилуйте, сами напирать, что не
в бреду вы все это делали, а, напротив,
в полной памяти?
После тревожного дня, проведенного
в беспрерывных фантазиях,
в радостных грезах и слезах,
в ночь она заболела и наутро
была уже
в жару и
в бреду.
В бреду вырывались у ней слова, по которым можно
было заключить, что она гораздо более подозревала
в ужасной судьбе сына, чем даже предполагали.
Неточные совпадения
Такова
была внешняя постройка этого
бреда. Затем предстояло урегулировать внутреннюю обстановку живых существ,
в нем захваченных.
В этом отношении фантазия Угрюм-Бурчеева доходила до определительности поистине изумительной.
Но река продолжала свой говор, и
в этом говоре слышалось что-то искушающее, почти зловещее. Казалось, эти звуки говорили:"Хитер, прохвост, твой
бред, но
есть и другой
бред, который, пожалуй, похитрей твоего
будет". Да; это
был тоже
бред, или, лучше сказать, тут встали лицом к лицу два
бреда: один, созданный лично Угрюм-Бурчеевым, и другой, который врывался откуда-то со стороны и заявлял о совершенной своей независимости от первого.
Еще задолго до прибытия
в Глупов он уже составил
в своей голове целый систематический
бред,
в котором, до последней мелочи,
были регулированы все подробности будущего устройства этой злосчастной муниципии. На основании этого
бреда вот
в какой приблизительно форме представлялся тот город, который он вознамерился возвести на степень образцового.
Скорым шагом удалялся он прочь от города, а за ним, понурив головы и едва
поспевая, следовали обыватели. Наконец к вечеру он пришел. Перед глазами его расстилалась совершенно ровная низина, на поверхности которой не замечалось ни одного бугорка, ни одной впадины. Куда ни обрати взоры — везде гладь, везде ровная скатерть, по которой можно шагать до бесконечности. Это
был тоже
бред, но
бред точь-в-точь совпадавший с тем
бредом, который гнездился
в его голове…
Через полтора или два месяца не оставалось уже камня на камне. Но по мере того как работа опустошения приближалась к набережной реки, чело Угрюм-Бурчеева омрачалось. Рухнул последний, ближайший к реке дом;
в последний раз звякнул удар топора, а река не унималась. По-прежнему она текла, дышала, журчала и извивалась; по-прежнему один берег ее
был крут, а другой представлял луговую низину, на далекое пространство заливаемую
в весеннее время водой.
Бред продолжался.