Неточные совпадения
При этом замечу, что Макар Иванович был настолько остроумен, что никогда не прописывал «его высокородия достопочтеннейшего господина Андрея Петровича» своим «благодетелем», хотя и прописывал неуклонно в
каждом письме свой всенижайший поклон, испрашивая у него милости, а
на самого его благословение Божие.
Каждая мечта моя, с самого детства, отзывалась им: витала около него, сводилась
на него в окончательном результате.
Мы с нею с первого слова поссорились, потому что она тотчас же вздумала, как прежде, шесть лет тому, шипеть
на меня; с тех пор продолжали ссориться
каждый день; но это не мешало нам иногда разговаривать, и, признаюсь, к концу месяца она мне начала нравиться; я думаю, за независимость характера.
— Самое лучшее, мой милый, это то, что ты засмеялся. Трудно представить, сколько этим
каждый человек выигрывает, даже в наружности. Я серьезнейшим образом говорю. У него, Татьяна Павловна, всегда такой вид, будто у него
на уме что-то столь уж важное, что он даже сам пристыжен сим обстоятельством.
Я сидел здесь
на стуле один и критиковал вашу комнату, и вас, и
каждую книгу вашу, и хозяйку вашу, старался унизить вас и смеяться над вами…
Что мог я извлечь и из этого? Тут было только беспокойство обо мне, об моей материальной участи; сказывался отец с своими прозаическими, хотя и добрыми, чувствами; но того ли мне надо было ввиду идей, за которые
каждый честный отец должен бы послать сына своего хоть
на смерть, как древний Гораций своих сыновей за идею Рима?
— Я пуще всего рад тому, Лиза, что
на этот раз встречаю тебя смеющуюся, — сказал я. — Верите ли, Анна Андреевна, в последние дни она
каждый раз встречала меня каким-то странным взглядом, а во взгляде как бы вопросом: «Что, не узнал ли чего? Все ли благополучно?» Право, с нею что-то в этом роде.
— Лиза, я сам знаю, но… Я знаю, что это — жалкое малодушие, но… это — только пустяки и больше ничего! Видишь, я задолжал, как дурак, и хочу выиграть, только чтоб отдать. Выиграть можно, потому что я играл без расчета,
на ура, как дурак, а теперь за
каждый рубль дрожать буду… Не я буду, если не выиграю! Я не пристрастился; это не главное, это только мимолетное, уверяю тебя! Я слишком силен, чтоб не прекратить, когда хочу. Отдам деньги, и тогда ваш нераздельно, и маме скажи, что не выйду от вас…
Я угадал случайно. Фраза эта действительно, как оказалось потом, высказана была Татьяной Павловной Версилову накануне в горячем разговоре. Да и вообще, повторяю, я с моими радостями и экспансивностями налетел
на них всех вовсе не вовремя: у
каждого из них было свое, и очень тяжелое.
— Непременно, мой милый. Эта бесшабашность
на наших улицах начинает надоедать до безобразия, и если б
каждый исполнял свой долг, то вышло бы всем полезнее. C'est comique, mais c'est ce que nous ferons. [Это смешно, но так мы и сделаем (франц.).]
«Только что выиграю и тотчас
на все плюну!» —
каждый раз говорил я себе, засыпая
на рассвете у себя
на квартире после ночной игры.
Я разделил их
на десять частей и решил поставить десять ставок сряду
на zero, [Ноль (франц.).]
каждую в четыре полуимпериала, одну за другой.
Я обиделся
на французские хлебы и с ущемленным видом ответил, что здесь у нас «пища» очень хорошая и нам
каждый день дают к чаю по целой французской булке.
Мама стала просить их обоих «не оставить сиротки, все равно он что сиротка теперь, окажите благодеяние ваше…» — и она со слезами
на глазах поклонилась им обоим,
каждому раздельно,
каждому глубоким поклоном, именно как кланяются «из простых», когда приходят просить о чем-нибудь важных господ.
— Тайна что? Все есть тайна, друг, во всем тайна Божия. В
каждом дереве, в
каждой былинке эта самая тайна заключена. Птичка ли малая поет, али звезды всем сонмом
на небе блещут в ночи — все одна эта тайна, одинаковая. А всех большая тайна — в том, что душу человека
на том свете ожидает. Вот так-то, друг!
С мамой еще говорила вначале, но с
каждым днем становилась скупее
на слова, отрывистее и даже жестче.
Я смотрю
на нее и не верю; точно она вдруг сняла маску с лица: те же черты, но как будто
каждая черточка лица исказилась непомерною наглостью.
Сердце усиленно и веско билось — я слышал
каждый удар. И все так мне было мило, все так легко. Проходя мимо гауптвахты
на Сенной, мне ужасно захотелось подойти к часовому и поцеловаться с ним. Была оттепель, площадь почернела и запахла, но мне очень нравилась и площадь.
Я должен здесь признаться в одной глупости (так как это уже давно прошло), я должен признаться, что я уже давно пред тем хотел жениться — то есть не хотел и этого бы никогда не случилось (да и не случится впредь, даю слово), но я уже не раз и давно уже перед тем мечтал о том, как хорошо бы жениться — то есть ужасно много раз, особенно засыпая,
каждый раз
на ночь.
— Заметь, — сказал он, — фотографические снимки чрезвычайно редко выходят похожими, и это понятно: сам оригинал, то есть
каждый из нас, чрезвычайно редко бывает похож
на себя.
Они работали бы друг
на друга, и
каждый отдавал бы всем все свое и тем одним был бы счастлив.
Каждый ребенок знал бы и чувствовал, что всякий
на земле — ему как отец и мать.
«Пусть завтра последний день мой, — думал бы
каждый, смотря
на заходящее солнце, — но все равно, я умру, но останутся все они, а после них дети их» — и эта мысль, что они останутся, все так же любя и трепеща друг за друга, заменила бы мысль о загробной встрече.
Он убежал к себе по лестнице. Конечно, все это могло навести
на размышления. Я нарочно не опускаю ни малейшей черты из всей этой тогдашней мелкой бессмыслицы, потому что
каждая черточка вошла потом в окончательный букет, где и нашла свое место, в чем и уверится читатель. А что тогда они действительно сбивали меня с толку, то это — правда. Если я был так взволнован и раздражен, то именно заслышав опять в их словах этот столь надоевший мне тон интриг и загадок и напомнивший мне старое. Но продолжаю.
Когда Татьяна Павловна перед тем вскрикнула: «Оставь образ!» — то выхватила икону из его рук и держала в своей руке Вдруг он, с последним словом своим, стремительно вскочил, мгновенно выхватил образ из рук Татьяны и, свирепо размахнувшись, из всех сил ударил его об угол изразцовой печки. Образ раскололся ровно
на два куска… Он вдруг обернулся к нам, и его бледное лицо вдруг все покраснело, почти побагровело, и
каждая черточка в лице его задрожала и заходила...
Собственно критических заметок, разумеется, не позволю себе ни малейших: хотя
каждая страница наводит
на размышления… например, то обстоятельство, что вы так долго и так упорно держали у себя „документ“ — в высшей степени характеристично…
Неточные совпадения
Батюшка пришлет денежки, чем бы их попридержать — и куды!.. пошел кутить: ездит
на извозчике,
каждый день ты доставай в кеятр билет, а там через неделю, глядь — и посылает
на толкучий продавать новый фрак.
Ляпкин-Тяпкин, судья, человек, прочитавший пять или шесть книг, и потому несколько вольнодумен. Охотник большой
на догадки, и потому
каждому слову своему дает вес. Представляющий его должен всегда сохранять в лице своем значительную мину. Говорит басом с продолговатой растяжкой, хрипом и сапом — как старинные часы, которые прежде шипят, а потом уже бьют.
Городничий. Да, и тоже над
каждой кроватью надписать по-латыни или
на другом каком языке… это уж по вашей части, Христиан Иванович, — всякую болезнь: когда кто заболел, которого дня и числа… Нехорошо, что у вас больные такой крепкий табак курят, что всегда расчихаешься, когда войдешь. Да и лучше, если б их было меньше: тотчас отнесут к дурному смотрению или к неискусству врача.
А стало бы, и очень бы стало
на прогоны; нет, вишь ты, нужно в
каждом городе показать себя!
Солдат опять с прошением. // Вершками раны смерили // И оценили
каждую // Чуть-чуть не в медный грош. // Так мерил пристав следственный // Побои
на подравшихся //
На рынке мужиках: // «Под правым глазом ссадина // Величиной с двугривенный, // В средине лба пробоина // В целковый. Итого: //
На рубль пятнадцать с деньгою // Побоев…» Приравняем ли // К побоищу базарному // Войну под Севастополем, // Где лил солдатик кровь?