Неточные совпадения
В этом я убежден, несмотря на то что ничего не
знаю, и если бы было противное, то надо бы было разом низвести всех женщин на степень простых домашних животных и в таком только виде держать их при себе; может быть, этого очень
многим хотелось бы.
«Я буду не один, — продолжал я раскидывать, ходя как угорелый все эти последние дни в Москве, — никогда теперь уже не буду один, как в столько ужасных лет до сих пор: со мной будет моя идея, которой я никогда не изменю, даже и в том случае, если б они мне все там понравились, и дали мне счастье, и я прожил бы с ними хоть десять лет!» Вот это-то впечатление, замечу вперед, вот именно эта-то двойственность планов и целей моих, определившаяся еще в Москве и которая не оставляла меня ни на один миг в Петербурге (ибо не
знаю, был ли такой день в Петербурге, который бы я не ставил впереди моим окончательным сроком, чтобы порвать с ними и удалиться), — эта двойственность, говорю я, и была, кажется, одною из главнейших причин
многих моих неосторожностей, наделанных в году,
многих мерзостей,
многих даже низостей и, уж разумеется, глупостей.
— Ну, хорошо, — сказал я, сунув письмо в карман. — Это дело пока теперь кончено. Крафт, послушайте. Марья Ивановна, которая, уверяю вас,
многое мне открыла, сказала мне, что вы, и только один вы, могли бы передать истину о случившемся в Эмсе, полтора года назад, у Версилова с Ахмаковыми. Я вас ждал, как солнца, которое все у меня осветит. Вы не
знаете моего положения, Крафт. Умоляю вас сказать мне всю правду. Я именно хочу
знать, какой он человек, а теперь — теперь больше, чем когда-нибудь это надо!
Могущество! Я убежден, что очень
многим стало бы очень смешно, если б
узнали, что такая «дрянь» бьет на могущество. Но я еще более изумлю: может быть, с самых первых мечтаний моих, то есть чуть ли не с самого детства, я иначе не мог вообразить себя как на первом месте, всегда и во всех оборотах жизни. Прибавлю странное признание: может быть, это продолжается еще до сих пор. При этом замечу, что я прощения не прошу.
Очень доволен был и еще один молодой парень, ужасно глупый и ужасно
много говоривший, одетый по-немецки и от которого весьма скверно пахло, — лакей, как я
узнал после; этот с пившим молодым человеком даже подружился и при каждой остановке поезда поднимал его приглашением: «Теперь пора водку пить» — и оба выходили обнявшись.
— Бресто-граевские-то ведь не шлепнулись, а? Ведь пошли, ведь идут!
Многих знаю, которые тут же шлепнулись.
Я вдруг и неожиданно увидал, что он уж давно
знает, кто я такой, и, может быть, очень
многое еще
знает. Не понимаю только, зачем я вдруг покраснел и глупейшим образом смотрел, не отводя от него глаз. Он видимо торжествовал, он весело смотрел на меня, точно в чем-то хитрейшим образом поймал и уличил меня.
Если вы хотите про Версилова
много узнать, вы ко мне приходите.
— Брат, оставь эти пустяки или пережди до времени, пока
многое узнаешь: ты ужасно как мало
знаешь.
— Не
знаю; не берусь решать, верны ли эти два стиха иль нет. Должно быть, истина, как и всегда, где-нибудь лежит посредине: то есть в одном случае святая истина, а в другом — ложь. Я только
знаю наверно одно: что еще надолго эта мысль останется одним из самых главных спорных пунктов между людьми. Во всяком случае, я замечаю, что вам теперь танцевать хочется. Что ж, и потанцуйте: моцион полезен, а на меня как раз сегодня утром ужасно
много дела взвалили… да и опоздал же я с вами!
— Все
знаешь? Ну да, еще бы! Ты умна; ты умнее Васина. Ты и мама — у вас глаза проницающие, гуманные, то есть взгляды, а не глаза, я вру… Я дурен во
многом, Лиза.
— Ох, ты очень смешной, ты ужасно смешной, Аркадий! И
знаешь, я, может быть, за то тебя всего больше и любила в этот месяц, что ты вот этакий чудак. Но ты во
многом и дурной чудак, — это чтоб ты не возгордился. Да
знаешь ли, кто еще над тобой смеялся? Мама смеялась, мама со мной вместе: «Экий, шепчем, чудак, ведь этакий чудак!» А ты-то сидишь и думаешь в это время, что мы сидим и тебя трепещем.
— Я очень
много об нем думаю; но
знаешь, мы теперь об нем не будем говорить. Об нем сегодня не надо; ведь так?
Но я
знал наверно, что у него были знакомства; в последнее время он даже возобновил
многие прежние сношения в светском кругу, в последний год им оставленные; но, кажется, он не особенно соблазнялся ими и
многое возобновил лишь официально, более же любил ходить ко мне.
— Тоже не
знаю, князь;
знаю только, что это должно быть нечто ужасно простое, самое обыденное и в глаза бросающееся, ежедневное и ежеминутное, и до того простое, что мы никак не можем поверить, чтоб оно было так просто, и, естественно, проходим мимо вот уже
многие тысячи лет, не замечая и не
узнавая.
Этого я
знал хорошо и слышал о нем
много, хотя он меня совсем не
знал.
— Ты не
знаешь, Лиза, я хоть с ним давеча и поссорился, — если уж тебе пересказывали, — но, ей-Богу, я люблю его искренно и желаю ему тут удачи. Мы давеча помирились. Когда мы счастливы, мы так добры… Видишь, в нем
много прекрасных наклонностей… и гуманность есть… Зачатки по крайней мере… а у такой твердой и умной девушки в руках, как Версилова, он совсем бы выровнялся и стал бы счастлив. Жаль, что некогда… да проедем вместе немного, я бы тебе сообщил кое-что…
Потом, уже спустя
много лет, я
узнал, что она тогда, оставшись без Версилова, уехавшего вдруг за границу, прибыла в Москву на свои жалкие средства самовольно, почти украдкой от тех, которым поручено было тогда о ней попечение, и это единственно чтоб со мной повидаться.
Многие, ох
многие не веруют и оглушают сим людей несведущих; ты же не слушай, ибо сами не
знают, куда бредут.
Когда потом, выздоравливая, я соображал, еще лежа в постели: что бы мог
узнать Ламберт из моего вранья и до какой именно степени я ему проврался? — то ни разу не приходило ко мне даже подозрения, что он мог так
много тогда
узнать!
Я никогда не мог
узнать подробностей их свидания, но
много раз потом представлял себе в воображении эту сцену.
Нет, не так; я уже
знал кое-что несомненно,
знал даже слишком
много, но как?
Если уж мог быть такой сон, если уж мог он вырваться из моего сердца и так формулироваться, то, значит, я страшно
много — не
знал, а предчувствовал из того самого, что сейчас разъяснил и что в самом деле
узнал лишь тогда, «когда уже все кончилось».
Страшно
много еще не
знал я и не приметил в этом человеке, которого уже осудил, а потому воротился к себе смущенный.
Нынче все вешаются; почем
знать — может,
много таких, как мы?
— Нет,
знаешь, Ламберт, — вдруг сказал я, — как хочешь, а тут
много вздору; я потому с тобой говорил, что мы товарищи и нам нечего стыдиться; но с другим я бы ни за что не унизился.
— Давно. Я его никогда не видала, но в жизни моей он тоже играл роль. Мне
много передавал о нем в свое время тот человек, которого я боюсь. Вы
знаете — какой человек.
Действительно, на столе, в шкафу и на этажерках было
много книг (которых в маминой квартире почти совсем не было); были исписанные бумаги, были связанные пачки с письмами — одним словом, все глядело как давно уже обжитой угол, и я
знаю, что Версилов и прежде (хотя и довольно редко) переселялся по временам на эту квартиру совсем и оставался в ней даже по целым неделям.
— Не об одном этом, милый, не
знал бы, что тебе сказать: тут о
многом пришлось бы молчать.
— На, читай! Ты непременно должен все
узнать… и зачем ты так
много дал мне перерыть в этой старой дребедени!.. Я только осквернил и озлобил сердце!..
Впрочем, в встрече его с нею и в двухлетних страданиях его было
много и сложного: «он не захотел фатума жизни; ему нужна была свобода, а не рабство фатума; через рабство фатума он принужден был оскорбить маму, которая просидела в Кенигсберге…» К тому же этого человека, во всяком случае, я считал проповедником: он носил в сердце золотой век и
знал будущее об атеизме; и вот встреча с нею все надломила, все извратила!
— А я и сама не
знаю, только
много чего-то. Наверно, развязка «вечной истории». Он не приходил, а они имеют какие-то о нем сведения. Тебе не расскажут, не беспокойся, а ты не расспрашивай, коли умен; но мама убита. Я тоже ни о чем не расспрашивала. Прощай.
Разговор не умолкал; стали
многое припоминать о покойном,
много рассказала о нем и Татьяна Павловна, чего я совершенно не
знал прежде.
— Кому? Ха-ха-ха! А скандал, а письмо покажем князю! Где отберут? Я не держу документов в квартире. Я покажу князю через третье лицо. Не упрямьтесь, барыня, благодарите, что я еще не
много прошу, другой бы, кроме того, попросил еще услуг…
знаете каких… в которых ни одна хорошенькая женщина не отказывает, при стеснительных обстоятельствах, вот каких… Хе-хе-хе! Vous êtes belle, vous! [Вы же красивая женщина! (франц.)]