Цитаты со словом «жизни»
Он как раз к тому времени овдовел, то есть к двадцати пяти годам своей
жизни.
Сведения об этой, столь рано его оставившей, супруге довольно у меня неполны и теряются в моих материалах; да и много из частных обстоятельств
жизни Версилова от меня ускользнуло, до того он был всегда со мною горд, высокомерен, замкнут и небрежен, несмотря, минутами, на поражающее как бы смирение его передо мною.
Упоминаю, однако же, для обозначения впредь, что он прожил в свою
жизнь три состояния, и весьма даже крупные, всего тысяч на четыреста с лишком и, пожалуй, более.
Маленькие дети его были не при нем, по обыкновению, а у родственников; так он всю
жизнь поступал с своими детьми, с законными и незаконными.
Вставлю здесь, чтобы раз навсегда отвязаться: редко кто мог столько вызлиться на свою фамилию, как я, в продолжение всей моей
жизни.
Повторю, очень трудно писать по-русски: я вот исписал целых три страницы о том, как я злился всю
жизнь за фамилию, а между тем читатель наверно уж вывел, что злюсь-то я именно за то, что я не князь, а просто Долгорукий. Объясняться еще раз и оправдываться было бы для меня унизительно.
При имении находилась тогда тетушка; то есть она мне не тетушка, а сама помещица; но, не знаю почему, все всю
жизнь ее звали тетушкой, не только моей, но и вообще, равно как и в семействе Версилова, которому она чуть ли и в самом деле не сродни.
Сам я ненавидел и ненавижу все эти мерзости всю мою
жизнь.
Правда, в женщинах я ничего не знаю, да и знать не хочу, потому что всю
жизнь буду плевать и дал слово.
Мало того, я именно знаю всю непроходимость той среды и тех жалких понятий, в которых она зачерствела с детства и в которых осталась потом на всю
жизнь.
Но полюбить на всю
жизнь — это слишком.
Не ручаюсь, что он любил ее, но что он таскал ее за собою всю
жизнь — это верно.
Напротив, скажу теперь вперед, что быть более чистой душой, и так потом во всю
жизнь, даже трудно себе и представить.
Что на гибель — это-то и мать моя, надеюсь, понимала всю
жизнь; только разве когда шла, то не думала о гибели вовсе; но так всегда у этих «беззащитных»: и знают, что гибель, а лезут.
В уединении мечтательной и многолетней моей московской
жизни она создалась у меня еще с шестого класса гимназии и с тех пор, может быть, ни на миг не оставляла меня.
Она поглотила всю мою
жизнь.
Версилов, отец мой, которого я видел всего только раз в моей
жизни, на миг, когда мне было всего десять лет (и который в один этот миг успел поразить меня), Версилов, в ответ на мое письмо, не ему, впрочем, посланное, сам вызвал меня в Петербург собственноручным письмом, обещая частное место.
Я не знаю, ненавидел или любил я его, но он наполнял собою все мое будущее, все расчеты мои на
жизнь, — и это случилось само собою, это шло вместе с ростом.
А я меж тем уже знал всю его подноготную и имел на себе важнейший документ, за который (теперь уж я знаю это наверно) он отдал бы несколько лет своей
жизни, если б я открыл ему тогда тайну.
Наконец, чтобы перейти к девятнадцатому числу окончательно, скажу пока вкратце и, так сказать, мимолетом, что я застал их всех, то есть Версилова, мать и сестру мою (последнюю я увидал в первый раз в
жизни), при тяжелых обстоятельствах, почти в нищете или накануне нищеты.
Меньше тогдашнего блеску, менее внешности, даже изящного, но
жизнь как бы оттиснула на этом лице нечто гораздо более любопытное прежнего.
Я сказал уже выше, что этот Версилов прожил в свою
жизнь три наследства, и вот его опять выручало наследство!
История эта, несмотря на все старания мои, оставалась для меня в главнейшем невыясненною, несмотря на целый месяц
жизни моей в Петербурге.
Отвернулись от него все, между прочим и все влиятельные знатные люди, с которыми он особенно умел во всю
жизнь поддерживать связи, вследствие слухов об одном чрезвычайно низком и — что хуже всего в глазах «света» — скандальном поступке, будто бы совершенном им с лишком год назад в Германии, и даже о пощечине, полученной тогда же слишком гласно, именно от одного из князей Сокольских, и на которую он не ответил вызовом.
Она прежде встречалась мне раза три-четыре в моей московской
жизни и являлась Бог знает откуда, по чьему-то поручению, всякий раз когда надо было меня где-нибудь устроивать, — при поступлении ли в пансионишко Тушара или потом, через два с половиной года, при переводе меня в гимназию и помещении в квартире незабвенного Николая Семеновича.
И вообще он ужасно как полюбил даже в самой интимной частной
жизни вставлять в свой разговор особенно глубокомысленные вещи или бонмо; я это слишком понимаю.
Он в первый раз стрелял в
жизни, а ружье давно хотел купить, еще у Тушара, и мы давно уже о ружье мечтали.
— N'est-ce pas? [Не правда ли? (франц.)] Cher enfant, истинное остроумие исчезает, чем дальше, тем пуще. Eh, mais… C'est moi qui connaît les femmes! [А между тем… Я-то знаю женщин! (франц.)] Поверь,
жизнь всякой женщины, что бы она там ни проповедовала, это — вечное искание, кому бы подчиниться… так сказать, жажда подчиниться. И заметь себе — без единого исключения.
— Cher… жаль, если в конце
жизни скажешь себе, как и я: je sais tout, mais je ne sais rien de bon. [Я знаю все, но не знаю ничего хорошего (франц.).] Я решительно не знаю, для чего я жил на свете! Но… я тебе столько обязан… и я даже хотел…
Вошли две дамы, обе девицы, одна — падчерица одного двоюродного брата покойной жены князя, или что-то в этом роде, воспитанница его, которой он уже выделил приданое и которая (замечу для будущего) и сама была с деньгами; вторая — Анна Андреевна Версилова, дочь Версилова, старше меня тремя годами, жившая с своим братом у Фанариотовой и которую я видел до этого времени всего только раз в моей
жизни, мельком на улице, хотя с братом ее, тоже мельком, уже имел в Москве стычку (очень может быть, и упомяну об этой стычке впоследствии, если место будет, потому что в сущности не стоит).
Я ждал, что буду тотчас обижен каким-нибудь взглядом Версиловой или жестом, и приготовился; обидел же меня ее брат в Москве, с первого же нашего столкновения в
жизни.
Что же касается до мужчин, то все были на ногах, а сидели только, кроме меня, Крафт и Васин; их указал мне тотчас же Ефим, потому что я и Крафта видел теперь в первый раз в
жизни.
Дела так много, что недостанет
жизни, если внимательно оглянуться.
А между тем можно бы было представить ему прекрасные выводы: что
жизнь скоропостижна, что все смертны, представить из календаря статистику, сколько умирает от скарлатины детей…
Что мне за дело о том, что будет через тысячу лет с этим вашим человечеством, если мне за это, по вашему кодексу, — ни любви, ни будущей
жизни, ни признания за мной подвига?
Но Марья Ивановна, которой Алексей Никанорович, кажется, очень много поверял при
жизни, вывела меня из затруднения: она написала мне, три недели назад, решительно, чтоб я передал документ именно вам, и что это, кажется (ее выражение), совпадало бы и с волей Андроникова.
Полтора года назад Версилов, став через старого князя Сокольского другом дома Ахмаковых (все тогда находились за границей, в Эмсе), произвел сильное впечатление, во-первых, на самого Ахмакова, генерала и еще нестарого человека, но проигравшего все богатое приданое своей жены, Катерины Николаевны, в три года супружества в карты и от невоздержной
жизни уже имевшего удар.
Он проповедовал тогда «что-то страстное», по выражению Крафта, какую-то новую
жизнь, «был в религиозном настроении высшего смысла» — по странному, а может быть, и насмешливому выражению Андроникова, которое мне было передано.
И вот он умирает; Катерина Николавна тотчас вспомнила про письмо: если бы оно обнаружилось в бумагах покойного и попало в руки старого князя, то тот несомненно прогнал бы ее навсегда, лишил наследства и не дал бы ей ни копейки при
жизни.
— Я не про себя, — прибавил я, тоже вставая, — я не употреблю. Мне хоть три
жизни дайте — мне и тех будет мало.
Это правда, что появление этого человека в
жизни моей, то есть на миг, еще в первом детстве, было тем фатальным толчком, с которого началось мое сознание. Не встреться он мне тогда — мой ум, мой склад мыслей, моя судьба, наверно, были бы иные, несмотря даже на предопределенный мне судьбою характер, которого я бы все-таки не избегнул.
Оно доказывало лишь то, думал я тогда, что я не в силах устоять даже и пред глупейшими приманками, тогда как сам же сказал сейчас Крафту, что у меня есть «свое место», есть свое дело и что если б у меня было три
жизни, то и тогда бы мне было их мало.
И какой-нибудь Васин вразумляет меня тем, что у меня еще «пятьдесят лет
жизни впереди и, стало быть, тужить не о чем».
Тут тот же монастырь, те же подвиги схимничества. Тут чувство, а не идея. Для чего? Зачем? Нравственно ли это и не уродливо ли ходить в дерюге и есть черный хлеб всю
жизнь, таская на себе такие деньжища? Эти вопросы потом, а теперь только о возможности достижения цели.
Да и вообще до сих пор, во всю
жизнь, во всех мечтах моих о том, как я буду обращаться с людьми, — у меня всегда выходило очень умно; чуть же на деле — всегда очень глупо.
Это всегда только те говорят, которые никогда никакого опыта ни в чем не делали, никакой
жизни не начинали и прозябали на готовом.
Да, я жаждал могущества всю мою
жизнь, могущества и уединения. Я мечтал о том даже в таких еще летах, когда уж решительно всякий засмеялся бы мне в глаза, если б разобрал, что у меня под черепом. Вот почему я так полюбил тайну. Да, я мечтал изо всех сил и до того, что мне некогда было разговаривать; из этого вывели, что я нелюдим, а из рассеянности моей делали еще сквернее выводы на мой счет, но розовые щеки мои доказывали противное.
Особенно счастлив я был, когда, ложась спать и закрываясь одеялом, начинал уже один, в самом полном уединении, без ходящих кругом людей и без единого от них звука, пересоздавать
жизнь на иной лад. Самая яростная мечтательность сопровождала меня вплоть до открытия «идеи», когда все мечты из глупых разом стали разумными и из мечтательной формы романа перешли в рассудочную форму действительности.
Могущество! Я убежден, что очень многим стало бы очень смешно, если б узнали, что такая «дрянь» бьет на могущество. Но я еще более изумлю: может быть, с самых первых мечтаний моих, то есть чуть ли не с самого детства, я иначе не мог вообразить себя как на первом месте, всегда и во всех оборотах
жизни. Прибавлю странное признание: может быть, это продолжается еще до сих пор. При этом замечу, что я прощения не прошу.
Бывали минуты, когда Версилов громко проклинал свою
жизнь и участь из-за этого кухонного чада, и в этом одном я ему вполне сочувствовал; я тоже ненавижу эти запахи, хотя они и не проникали ко мне: я жил вверху в светелке, под крышей, куда подымался по чрезвычайно крутой и скрипучей лесенке.
Цитаты из русской классики со словом «жизни»
Ассоциации к слову «жизни»
Предложения со словом «жизнь»
- Гнев кажется естественной реакцией на ситуацию, когда внезапно прерывается прежний образ жизни человека.
- В связи с этим в конце XX в. остро встал вопрос о необходимости ведения здорового образа жизни человеком и человечеством в целом.
- Человек из страха начать новую жизнь может жить с нелюбимым мужчиной, боятся уйти с работы.
- (все предложения)
Сочетаемость слова «жизнь»
Значение слова «жизнь»
ЖИЗНЬ, -и, ж. 1. Особая форма движения материи, возникающая на определенном этапе ее развития. Возникновение жизни на земле. (Малый академический словарь, МАС)
Все значения слова ЖИЗНЬ
Афоризмы русских писателей со словом «жизнь»
Дополнительно