Неточные совпадения
— О, еще бы! — тотчас же ответил князь, — князей Мышкиных теперь и совсем нет, кроме меня; мне кажется, я последний. А что касается до
отцов и дедов, то они у нас и однодворцами бывали.
Отец мой
был, впрочем, армии подпоручик, из юнкеров. Да вот не знаю, каким образом и генеральша Епанчина очутилась тоже из княжон Мышкиных, тоже последняя в своем роде…
Почему Павлищев интересовался его воспитанием, князь и сам не мог объяснить, — впрочем, просто, может
быть, по старой дружбе с покойным
отцом его.
Правда, генерал, по некоторым обстоятельствам, стал излишне подозрителен; но так как он
был отец и супруг опытный и ловкий, то тотчас же и взял свои меры.
Мы уже сказали сейчас, что сам генерал, хотя
был человек и не очень образованный, а, напротив, как он сам выражался о себе, «человек самоучный», но
был, однако же, опытным супругом и ловким
отцом.
Затем стал говорить генерал Епанчин, в своем качестве
отца, и говорил резонно, избегнул трогательного, упомянул только, что вполне признает ее право на решение судьбы Афанасия Ивановича, ловко щегольнул собственным смирением, представив на вид, что судьба его дочери, а может
быть и двух других дочерей, зависит теперь от ее же решения.
По одной стороне коридора находились те три комнаты, которые назначались внаем, для «особенно рекомендованных» жильцов; кроме того, по той же стороне коридора, в самом конце его, у кухни, находилась четвертая комнатка, потеснее всех прочих, в которой помещался сам отставной генерал Иволгин,
отец семейства, и спал на широком диване, а ходить и выходить из квартиры обязан
был чрез кухню и по черной лестнице.
— Как истинный друг
отца вашего, желаю предупредить, — сказал генерал, — я, вы видите сами, я пострадал, по трагической катастрофе; но без суда! Без суда! Нина Александровна — женщина редкая. Варвара Ардалионовна, дочь моя, — редкая дочь! По обстоятельствам содержим квартиры — падение неслыханное! Мне, которому оставалось
быть генерал-губернатором!.. Но вам мы рады всегда. А между тем у меня в доме трагедия!
Князь проговорил свои несколько фраз голосом неспокойным, прерываясь и часто переводя дух. Всё выражало в нем чрезвычайное волнение. Настасья Филипповна смотрела на него с любопытством, но уже не смеялась. В эту самую минуту вдруг громкий, новый голос, послышавшийся из-за толпы, плотно обступившей князя и Настасью Филипповну, так сказать, раздвинул толпу и разделил ее надвое. Перед Настасьей Филипповной стоял сам
отец семейства, генерал Иволгин. Он
был во фраке и в чистой манишке; усы его
были нафабрены…
— Ну, старшая, пошла! Вот это-то в ней и скверно. А кстати, я ведь думал, что
отец наверно с Рогожиным уедет. Кается, должно
быть, теперь. Посмотреть, что с ним в самом деле, — прибавил Коля, выходя.
— Э! Это они так, не знают уж, что сказать. А над Рогожиным она смеялась,
будьте уверены, это я разглядел. Это видно
было. Я давеча побоялся, а теперь разглядел. Или, может
быть, как она с матерью, и с
отцом, и с Варей обошлась?
Вы видели сами, вы
были свидетелем в это утро: я сделал всё, что мог сделать
отец, — но
отец кроткий и снисходительный; теперь же на сцену выйдет
отец иного сорта и тогда — увидим, посмотрим: заслуженный ли старый воин одолеет интригу, или бесстыдная камелия войдет в благороднейшее семейство.
Тогда Ганя сам увидит, как ему
быть:
отец ли заслуженный и… так сказать… и прочее, или…
— Матушка! Королевна! Всемогущая! — вопил Лебедев, ползая на коленках перед Настасьей Филипповной и простирая руки к камину. — Сто тысяч! Сто тысяч! Сам видел, при мне упаковывали! Матушка! Милостивая! Повели мне в камин: весь влезу, всю голову свою седую в огонь вложу!.. Больная жена без ног, тринадцать человек детей — всё сироты,
отца схоронил на прошлой неделе, голодный сидит, Настасья Филипповна!! — и, провопив, он пополз
было в камин.
А мне на мысль пришло, что если бы не
было с тобой этой напасти, не приключилась бы эта любовь, так ты, пожалуй, точь-в-точь как твой
отец бы стал, да и в весьма скором времени.
Это мне баба сказала, почти этими же словами, и такую глубокую, такую тонкую и истинно религиозную мысль, такую мысль, в которой вся сущность христианства разом выразилась, то
есть всё понятие о боге как о нашем родном
отце и о радости бога на человека, как
отца на свое родное дитя, — главнейшая мысль Христова!
— Вы бы пока не ходили за ним, — остановил князь Колю, который побежал
было вслед за
отцом. — А то через минуту он подосадует, и вся минута испортится.
Случился странный анекдот с одним из отпрысков миновавшего помещичьего нашего барства (de profundis!), из тех, впрочем, отпрысков, которых еще деды проигрались окончательно на рулетках,
отцы принуждены
были служить в юнкерах и поручиках и, по обыкновению, умирали под судом за какой-нибудь невинный прочет в казенной сумме, а дети которых, подобно герою нашего рассказа, или растут идиотами, или попадаются даже в уголовных делах, за что, впрочем, в видах назидания и исправления, оправдываются присяжными; или, наконец, кончают тем, что отпускают один из тех анекдотов, которые дивят публику и позорят и без того уже довольно зазорное время наше.
Надо признаться, что ему везло-таки счастье, так что он, уж и не говоря об интересной болезни своей, от которой лечился в Швейцарии (ну можно ли лечиться от идиотизма, представьте себе это?!!), мог бы доказать собою верность русской пословицы: «Известному разряду людей — счастье!» Рассудите сами: оставшись еще грудным ребенком по смерти
отца, говорят, поручика, умершего под судом за внезапное исчезновение в картишках всей ротной суммы, а может
быть, и за пересыпанную с излишком дачу розог подчиненному (старое-то время помните, господа!), наш барон взят
был из милости на воспитание одним из очень богатых русских помещиков.
Тут у меня собрано несколько точнейших фактов, для доказательства, как
отец ваш, господин Бурдовский, совершенно не деловой человек, получив пятнадцать тысяч в приданое за вашею матушкой, бросил службу, вступил в коммерческие предприятия,
был обманут, потерял капитал, не выдержал горя, стал
пить, отчего заболел и наконец преждевременно умер, на восьмом году после брака с вашею матушкой.
За нею последовала и сестра ее, раскрывавшая рот, за ними гимназист, сын Лебедева, который уверял, что «звезда Полынь» в Апокалипсисе, павшая на землю на источники вод,
есть, по толкованию его
отца, сеть железных дорог, раскинувшаяся по Европе.
— Да что это? Да что тут такое? Что
будут читать? — мрачно бормотали некоторые; другие молчали. Но все уселись и смотрели с любопытством. Может
быть, действительно ждали чего-то необыкновенного. Вера уцепилась за стул
отца и от испуга чуть не плакала; почти в таком же испуге
был и Коля. Уже усевшийся Лебедев вдруг приподнялся, схватился за свечки и приблизил их ближе к Ипполиту, чтобы светлее
было читать.
— Дома, все, мать, сестры,
отец, князь Щ., даже мерзкий ваш Коля! Если прямо не говорят, то так думают. Я им всем в глаза это высказала, и матери, и
отцу. Maman
была больна целый день; а на другой день Александра и папаша сказали мне, что я сама не понимаю, что вру и какие слова говорю. А я им тут прямо отрезала, что я уже всё понимаю, все слова, что я уже не маленькая, что я еще два года назад нарочно два романа Поль де Кока прочла, чтобы про всё узнать. Maman, как услышала, чуть в обморок не упала.
Всё время, когда я
была у них в доме, мне всё казалось, что где-нибудь, под половицей, еще
отцом его, может
быть, спрятан мертвый и накрыт клеенкой, как и тот московский, и также обставлен кругом стклянками со ждановскою жидкостью, я даже показала бы вам угол.
Он жил у Птицына на его содержании, с
отцом и матерью, и презирал Птицына открыто, хотя в то же время слушался его советов и
был настолько благоразумен, что всегда почти спрашивал их у него.
— Что в доме у них не знают, так в этом нет для меня и сомнения; но ты мне мысль подал: Аглая, может
быть, и знает. Одна она и знает, потому что сестры
были тоже удивлены, когда она так серьезно передавала поклон
отцу. И с какой стати именно ему? Если знает, так ей князь передал!
Но ему ясно
было, что
отец до того уже вздорит, ежечасно и повсеместно, и до того вдруг переменился, что как будто совсем стал не тот человек, как прежде.
— Милостивый государь! — закричал он громовым голосом Птицыну, — если вы действительно решились пожертвовать молокососу и атеисту почтенным стариком,
отцом вашим, то
есть по крайней мере
отцом жены вашей, заслуженным у государя своего, то нога моя, с сего же часу, перестанет
быть в доме вашем. Избирайте, сударь, избирайте немедленно: или я, или этот… винт! Да, винт! Я сказал нечаянно, но это — винт! Потому что он винтом сверлит мою душу, и безо всякого уважения… винтом!
Но
отец семейства
был уже на улице. Коля тащил за ним сак. Нина Александровна стояла на крыльце и плакала; она хотела
было бежать за ним, но Птицын удержал ее.
— Благослови тебя бог, милый мальчик, за то, что почтителен
был к позорному, — да! к позорному старикашке,
отцу своему… да
будет и у тебя такой же мальчик… le roi de Rome… О, «проклятие, проклятие дому сему!»
А если, может
быть, и хорошо (что тоже возможно), то чем же опять хорошо?» Сам
отец семейства, Иван Федорович,
был, разумеется, прежде всего удивлен, но потом вдруг сделал признание, что ведь, «ей-богу, и ему что-то в этом же роде всё это время мерещилось, нет-нет и вдруг как будто и померещится!» Он тотчас же умолк под грозным взглядом своей супруги, но умолк он утром, а вечером, наедине с супругой, и принужденный опять говорить, вдруг и как бы с особенною бодростью выразил несколько неожиданных мыслей: «Ведь в сущности что ж?..» (Умолчание.) «Конечно, всё это очень странно, если только правда, и что он не спорит, но…» (Опять умолчание.) «А с другой стороны, если глядеть на вещи прямо, то князь, ведь, ей-богу, чудеснейший парень, и… и, и — ну, наконец, имя же, родовое наше имя, всё это
будет иметь вид, так сказать, поддержки родового имени, находящегося в унижении, в глазах света, то
есть, смотря с этой точки зрения, то
есть, потому… конечно, свет; свет
есть свет; но всё же и князь не без состояния, хотя бы только даже и некоторого.
Отец, мать и сестры, все
поспели в гостиную, чтобы всё это видеть и выслушать, и всех поразила «нелепость, которая не может иметь ни малейших последствий», а еще более серьезное настроение Аглаи, с каким она высказалась об этой нелепости. Все переглянулись вопросительно; но князь, кажется, не понял этих слов и
был на высшей степени счастья.
Коля, помирившийся с князем еще до смерти
отца, предложил ему пригласить в шафера (так как дело
было насущное и неотлагательное) Келлера и Бурдовского.
Он
был в чрезвычайной претензии на Колю за то, что тот почти не ходил к нему, оставаясь сперва с умиравшим
отцом, а потом с овдовевшею матерью.