Неточные совпадения
— Эвона!
Да мало ль Настасий Филипповн! И какая ты наглая, я тебе скажу, тварь!
Ну, вот так и знал, что какая-нибудь вот этакая тварь так тотчас же и повиснет! — продолжал он князю.
«
Ну, говорю, как мы вышли, ты у меня теперь тут не смей и подумать, понимаешь!» Смеется: «А вот как-то ты теперь Семену Парфенычу отчет отдавать будешь?» Я, правда, хотел было тогда же в воду, домой не заходя,
да думаю: «Ведь уж все равно», и как окаянный воротился домой.
Ну, а я этой порой, по матушкину благословению, у Сережки Протушина двадцать рублей достал,
да во Псков по машине и отправился,
да приехал-то в лихорадке; меня там святцами зачитывать старухи принялись, а я пьян сижу,
да пошел потом по кабакам на последние,
да в бесчувствии всю ночь на улице и провалялся, ан к утру горячка, а тем временем за ночь еще собаки обгрызли.
—
Ну как я об вас об таком доложу? — пробормотал почти невольно камердинер. — Первое то, что вам здесь и находиться не следует, а в приемной сидеть, потому вы сами на линии посетителя, иначе гость, и с меня спросится…
Да вы что же, у нас жить, что ли, намерены? — прибавил он, еще раз накосившись на узелок князя, очевидно не дававший ему покоя.
— То, стало быть, вставать и уходить? — приподнялся князь, как-то даже весело рассмеявшись, несмотря на всю видимую затруднительность своих обстоятельств. — И вот, ей-богу же, генерал, хоть я ровно ничего не знаю практически ни в здешних обычаях, ни вообще как здесь люди живут, но так я и думал, что у нас непременно именно это и выйдет, как теперь вышло. Что ж, может быть, оно так и надо…
Да и тогда мне тоже на письмо не ответили…
Ну, прощайте и извините, что обеспокоил.
—
Ну нет, — с убеждением перебил генерал, — и какой, право, у тебя склад мыслей! Станет она намекать…
да и не интересанка совсем. И притом, чем ты станешь дарить: ведь тут надо тысячи! Разве портретом? А что, кстати, не просила еще она у тебя портрета?
— Рогожин?
Ну нет; я бы вам посоветовал отечески, или, если больше любите, дружески, и забыть о господине Рогожине.
Да и вообще, советовал бы вам придерживаться семейства, в которое вы поступите.
— Спешу, спешу, мой друг, опоздал!
Да дайте ему ваши альбомы, mesdames, пусть он вам там напишет; какой он каллиграф, так на редкость! Талант; там он так у меня расчеркнулся старинным почерком: «Игумен Пафнутий руку приложил»…
Ну, до свидания.
— Знаю я, к какому он графу! — резко проговорила Лизавета Прокофьевна и раздражительно перевела глаза на князя. — Что бишь! — начала она брезгливо и досадливо припоминая, —
ну, что там? Ах
да:
ну, какой там игумен?
—
Ну, стало быть, вот вам и опыт, стало быть, и нельзя жить взаправду, «отсчитывая счетом». Почему-нибудь
да нельзя же.
—
Ну, пошла! — рассердилась генеральша. — А по-моему, вы еще его смешнее. Простоват,
да себе на уме, в самом благородном отношении, разумеется. Совершенно как я.
—
Ну,
да уж я довольно перенес чрез вас сегодня. Одним словом, я вас прошу.
— Фу, какая скверная комната, — заметил Ганя, презрительно осматриваясь, — темно и окна на двор. Во всех отношениях вы к нам не вовремя…
Ну,
да это не мое дело; не я квартиры содержу.
—
Ну, так увидите и услышите;
да к тому же он даже у меня просит денег взаймы! Avis au lecteur. [Предуведомление (фр.).] Прощайте. Разве можно жить с фамилией Фердыщенко? А?
—
Ну, вот теперь с шубой идет! Шубу-то зачем несешь? Ха, ха, ха!
Да ты сумасшедший, что ли?
—
Да что это за идиот? — в негодовании вскрикнула, топнув на него ногой, Настасья Филипповна. —
Ну, куда ты идешь?
Ну, кого ты будешь докладывать?
—
Ну же,
ну! — продолжал гримасничать Фердыщенко, —
да ну же! О, господи, каких бы я вещей на такой вопрос насказал!
Да ну же… Пентюх же ты, князь, после этого!
— Нет? Нет!! — вскричал Рогожин, приходя чуть не в исступление от радости, — так нет же?! А мне сказали они… Ах!
Ну!.. Настасья Филипповна! Они говорят, что вы помолвились с Ганькой! С ним-то?
Да разве это можно? (Я им всем говорю!)
Да я его всего за сто рублей куплю, дам ему тысячу,
ну три, чтоб отступился, так он накануне свадьбы бежит, а невесту всю мне оставит. Ведь так, Ганька, подлец! Ведь уж взял бы три тысячи! Вот они, вот! С тем и ехал, чтобы с тебя подписку такую взять; сказал: куплю, — и куплю!
— Любил вначале.
Ну,
да довольно… Есть женщины, которые годятся только в любовницы и больше ни во что. Я не говорю, что она была моею любовницей. Если захочет жить смирно, и я буду жить смирно; если же взбунтуется, тотчас же брошу, а деньги с собой захвачу. Я смешным быть не хочу; прежде всего не хочу быть смешным.
— А весь покраснел и страдает.
Ну,
да ничего, ничего, не буду смеяться; до свиданья. А знаете, ведь она женщина добродетельная, — можете вы этому верить? Вы думаете, она живет с тем, с Тоцким? Ни-ни! И давно уже. А заметили вы, что она сама ужасно неловка и давеча в иные секунды конфузилась? Право. Вот этакие-то и любят властвовать.
Ну, прощайте!
— Варька из самолюбия делает, из хвастовства, чтоб от матери не отстать;
ну, а мамаша действительно… я уважаю.
Да, я это уважаю и оправдываю. Даже Ипполит чувствует, а он почти совсем ожесточился. Сначала было смеялся и называл это со стороны мамаши низостью; но теперь начинает иногда чувствовать. Гм! Так вы это называете силой? Я это замечу. Ганя не знает, а то бы назвал потворством.
—
Да меня для того только и держат, и пускают сюда, — воскликнул раз Фердыщенко, — чтоб я именно говорил в этом духе.
Ну возможно ли в самом деле такого, как я, принимать? Ведь я понимаю же это.
Ну можно ли меня, такого Фердыщенка, с таким утонченным джентльменом, как Афанасий Иванович, рядом посадить? Поневоле остается одно толкование: для того и сажают, что это и вообразить невозможно.
— «Помилуй,
да это не верно,
ну, как не даст?» — «Стану на колени и буду в ногах валяться до тех пор, пока даст, без того не уеду!» — «Когда едешь-то?» — «Завтра чем свет в пять часов».
— Не понимаю вас, Афанасий Иванович; вы действительно совсем сбиваетесь. Во-первых, что такое «при людях»? Разве мы не в прекрасной интимной компании? И почему «пети-жё»? Я действительно хотела рассказать свой анекдот,
ну, вот и рассказала; не хорош разве? И почему вы говорите, что «не серьезно»? Разве это не серьезно? Вы слышали, я сказала князю: «как скажете, так и будет»; сказал бы
да, я бы тотчас же дала согласие, но он сказал нет, и я отказала. Тут вся моя жизнь на одном волоске висела; чего серьезнее?
—
Ну, это там… из романов! Это, князь голубчик, старые бредни, а нынче свет поумнел, и всё это вздор!
Да и куда тебе жениться, за тобой за самим еще няньку нужно!
А тут приедет вот этот: месяца по два гостил в году, опозорит, разобидит, распалит, развратит, уедет, — так тысячу раз в пруд хотела кинуться,
да подла была, души не хватало,
ну, а теперь…
— Лукьян Тимофеич, а Лукьян Тимофеич! Вишь ведь!
Да глянь сюда!..
Ну,
да пусто бы вам совсем!
— Пьян, вы думаете? — крикнул голос с дивана. — Ни в одном глазу! Так разве рюмки три, четыре,
ну пять каких-нибудь есть,
да это уж что ж, — дисциплина.
— Это была такая графиня, которая, из позору выйдя, вместо королевы заправляла, и которой одна великая императрица в собственноручном письме своем «ma cousine» написала. Кардинал, нунций папский, ей на леве-дю-руа (знаешь, что такое было леве-дю-руа?) чулочки шелковые на обнаженные ее ножки сам вызвался надеть,
да еще, за честь почитая, — этакое-то высокое и святейшее лицо! Знаешь ты это? По лицу вижу, что не знаешь!
Ну, как она померла? Отвечай, коли знаешь!
—
Ну, довольно, полно, молись за кого хочешь, черт с тобой, раскричался! — досадливо перебил племянник. — Ведь он у нас преначитанный, вы, князь, не знали? — прибавил он с какою-то неловкою усмешкой. — Всё теперь разные вот этакие книжки
да мемуары читает.
—
Ну, что же? — сказал князь, как бы очнувшись. — Ах
да! Ведь вы знаете сами, Лебедев, в чем наше дело: я приехал по вашему же письму. Говорите.
— Это может, что не за тем, и не то в уме было, а только теперь оно уж наверно стало за тем, хе-хе!
Ну, довольно! Что ты так опрокинулся?
Да неужто ты и впрямь того не знал? Дивишь ты меня!
— Я как будто знал, когда въезжал в Петербург, как будто предчувствовал… — продолжал князь. — Не хотел я ехать сюда! Я хотел всё это здешнее забыть, из сердца прочь вырвать!
Ну, прощай…
Да что ты!
Да вот Лебедев же задал ему сегодня задачу:
ну ожидал ли он такого Лебедева?
—
Ну, дурак какой-нибудь и он, и его подвиги! — решила генеральша. —
Да и ты, матушка, завралась, целая лекция; даже не годится, по-моему, с твоей стороны. Во всяком случае непозволительно. Какие стихи? Прочти, верно, знаешь! Я непременно хочу знать эти стихи. Всю жизнь терпеть не могла стихов, точно предчувствовала. Ради бога, князь, потерпи, нам с тобой, видно, вместе терпеть приходится, — обратилась она к князю Льву Николаевичу. Она была очень раздосадована.
—
Да, князь, вам надо отдать справедливость, вы таки умеете пользоваться вашею…
ну, болезнию (чтобы выразиться приличнее); вы в такой ловкой форме сумели предложить вашу дружбу и деньги, что теперь благородному человеку принять их ни в каком случае невозможно. Это или уж слишком невинно, или уж слишком ловко… вам, впрочем, известнее.
—
Ну, всё? Всё теперь, всё сказал?
Ну, и иди теперь спать, у тебя лихорадка, — нетерпеливо перебила Лизавета Прокофьевна, не сводившая с него своего беспокойного взгляда. — Ах, господи!
Да он и еще говорит!
— И я не знаю, — засмеялся вдруг Евгений Павлович. — Ей-богу, никаких сношений по этим векселям не имел,
ну, верите честному слову!..
Да что с вами, вы в обморок падаете?
— Ах, какой же вы, князь, стали! Я вас просто не узнаю сегодня. Разве я мог предположить вас в таком деле участником?..
Ну,
да вы сегодня расстроены.
—
Ну как про это не знать! Ах
да, послушайте: если бы вас кто-нибудь вызвал на дуэль, что бы вы сделали? Я еще давеча хотела спросить.
—
Да и не то что слышал, а и сам теперь вижу, что правда, — прибавил он, —
ну когда ты так говорил, как теперь? Ведь этакой разговор точно и не от тебя. Не слышал бы я о тебе такого, так и не пришел бы сюда;
да еще в парк, в полночь.
Видите, князь, мне хоть раз в жизни хочется сделать совершенно честное дело, то есть совершенно без задней мысли,
ну, а я думаю, что я теперь, в эту минуту, не совсем способен к совершенно честному делу,
да и вы, может быть, тоже… то… и…
ну,
да мы потом объяснимся.
— Знаю, князь, знаю, то есть знаю, что, пожалуй, и не выполню; ибо тут надо сердце такое, как ваше, иметь.
Да к тому же и сам раздражителен и повадлив, слишком уж он свысока стал со мной иногда теперь обращаться; то хнычет и обнимается, а то вдруг начнет унижать и презрительно издеваться;
ну, тут я возьму,
да нарочно полу-то и выставлю, хе-хе! До свиданья, князь, ибо очевидно задерживаю и мешаю, так сказать, интереснейшим чувствам…
—
Ну,
да ведь от иезуита же, все-таки выходит, что от иезуита! — подхватил старичок, рассмеявшись при приятном воспоминании. — Вы, кажется, очень религиозны, что так редко встретишь теперь в молодом человеке, — ласково обратился он к князю Льву Николаевичу, слушавшему раскрыв рот и всё еще пораженному; старичку видимо хотелось разузнать князя ближе; по некоторым причинам он стал очень интересовать его.
—
Ну, вот и довольно. Пожалели, стало быть, и довольно для светской учтивости…
Да, забыл: ваше-то как здоровье?
— Может быть; может быть, я и не стою его, только… только солгали вы, я думаю! Не может он меня ненавидеть, и не мог он так сказать! Я, впрочем, готова вам простить… во внимание к вашему положению… только все-таки я о вас лучше думала; думала, что вы и умнее,
да и получше даже собой, ей-богу!..
Ну, возьмите же ваше сокровище… вот он, на вас глядит, опомниться не может, берите его себе, но под условием: ступайте сейчас же прочь! Сию же минуту!..
—
Ну,
да и в самом деле, — прибавил Евгений Павлович, — согласитесь сами, можно ли выдержать… особенно зная всё, что у вас здесь ежечасно делается, в вашем доме, князь, и после ежедневных ваших посещений туда, несмотря на отказы…