Неточные совпадения
— Да, тех, тех самых, — быстро и с невежливым нетерпением перебил его черномазый, который вовсе, впрочем, и не обращался
ни разу к угреватому чиновнику, а с самого начала
говорил только одному князю.
— Они всё думают, что я еще болен, — продолжал Рогожин князю, — а я,
ни слова не
говоря, потихоньку, еще больной, сел в вагон, да и еду; отворяй ворота, братец Семен Семеныч! Он родителю покойному на меня наговаривал, я знаю. А что я действительно чрез Настасью Филипповну тогда родителя раздражил, так это правда. Тут уж я один. Попутал грех.
Конечно, ему всех труднее
говорить об этом, но если Настасья Филипповна захотела бы допустить в нем, в Тоцком, кроме эгоизма и желания устроить свою собственную участь, хотя несколько желания добра и ей, то поняла бы, что ему давно странно и даже тяжело смотреть на ее одиночество: что тут один только неопределенный мрак, полное неверие в обновление жизни, которая так прекрасно могла бы воскреснуть в любви и в семействе и принять таким образом новую цель; что тут гибель способностей, может быть, блестящих, добровольное любование своею тоской, одним словом, даже некоторый романтизм, не достойный
ни здравого ума,
ни благородного сердца Настасьи Филипповны.
В крайних случаях генеральша обыкновенно чрезвычайно выкатывала глаза и, несколько откинувшись назад корпусом, неопределенно смотрела перед собой, не
говоря ни слова.
Мать в то время уж очень больна была и почти умирала; чрез два месяца она и в самом деле померла; она знала, что она умирает, но все-таки с дочерью помириться не подумала до самой смерти, даже не
говорила с ней
ни слова, гнала спать в сени, даже почти не кормила.
Когда потом все меня обвиняли, — Шнейдер тоже, — зачем я с ними
говорю как с большими и ничего от них не скрываю, то я им отвечал, что лгать им стыдно, что они и без того всё знают, как
ни таи от них, и узнают, пожалуй, скверно, а от меня не скверно узнают.
— Вам лучше знать, кто передал, если вам только кажется, что вам намекали, я
ни слова про это не
говорил.
— Вы знаете, что мы уж целый месяц почти
ни слова не
говорим. Птицын мне про все сказал, а портрет там у стола на полу уж валялся; я подняла.
Не
говоря ни слова, я с необыкновенною вежливостью, с совершеннейшею вежливостью, с утонченнейшею, так сказать, вежливостью, двумя пальцами приближаюсь к болонке, беру деликатно за шиворот, и шварк ее за окошко, вслед за сигаркой!
— Она? Ну, вот тут-то вся неприятность и сидит, — продолжал, нахмурившись, генерал, —
ни слова не
говоря, и без малейшего как есть предупреждения, она хвать меня по щеке! Дикая женщина; совершенно из дикого состояния!
— Любил вначале. Ну, да довольно… Есть женщины, которые годятся только в любовницы и больше
ни во что. Я не
говорю, что она была моею любовницей. Если захочет жить смирно, и я буду жить смирно; если же взбунтуется, тотчас же брошу, а деньги с собой захвачу. Я смешным быть не хочу; прежде всего не хочу быть смешным.
Затем стал,
ни слова не
говоря и опустив руки, как бы ожидая своего приговора.
Но как бы то
ни было, а лед был разбит, и о князе вдруг стало возможным
говорить вслух.
Варя, так строго обращавшаяся с ним прежде, не подвергала его теперь
ни малейшему допросу об его странствиях; а Ганя, к большому удивлению домашних,
говорил и даже сходился с ним иногда совершенно дружески, несмотря на всю свою ипохондрию, чего никогда не бывало прежде, так как двадцатисемилетний Ганя, естественно, не обращал на своего пятнадцатилетнего брата
ни малейшего дружелюбного внимания, обращался с ним грубо, требовал к нему от всех домашних одной только строгости и постоянно грозился «добраться до его ушей», что и выводило Колю «из последних границ человеческого терпения».
— О нет! Ни-ни! Еще сама по себе. Я,
говорит, свободна, и, знаете, князь, сильно стоит на том, я,
говорит, еще совершенно свободна! Всё еще на Петербургской, в доме моей свояченицы проживает, как и писал я вам.
— А почему и я-то знаю! — злобно засмеялся Рогожин. — В Москве я ее тогда
ни с кем не мог изловить, хоть и долго ловил. Я ее тогда однажды взял да и
говорю: «Ты под венец со мной обещалась, в честную семью входишь, а знаешь ты теперь кто такая? Ты,
говорю, вот какая!»
— «А о чем же ты теперь думаешь?» — «А вот встанешь с места, пройдешь мимо, а я на тебя гляжу и за тобою слежу; прошумит твое платье, а у меня сердце падает, а выйдешь из комнаты, я о каждом твоем словечке вспоминаю, и каким голосом и что сказала; а ночь всю эту
ни о чем и не думал, всё слушал, как ты во сне дышала, да как раза два шевельнулась…» — «Да ты, — засмеялась она, — пожалуй, и о том, что меня избил, не думаешь и не помнишь?» — «Может,
говорю, и думаю, не знаю».
— „Ни-ни,
говорит, ничего здесь не переменять, так и будем жить.
Одно только меня поразило: что он вовсе как будто не про то
говорил, во всё время, и потому именно поразило, что и прежде, сколько я
ни встречался с неверующими и сколько
ни читал таких книг, всё мне казалось, что и
говорят они, и в книгах пишут совсем будто не про то, хотя с виду и кажется, что про то.
Слушай, Парфен, ты давеча спросил меня, вот мой ответ: сущность религиозного чувства
ни под какие рассуждения,
ни под какие проступки и преступления и
ни под какие атеизмы не подходит; тут что-то не то, и вечно будет не то; тут что-то такое, обо что вечно будут скользить атеизмы и вечно будут не про то
говорить.
— То хохочут как угорелые, а тут вдруг глубочайшее уважение явилось! Бешеные! Почему уважение?
Говори сейчас, почему у тебя,
ни с того
ни с сего, так вдруг глубочайшее уважение явилось?
— А я
говорю А. Н. Б., и так хочу
говорить, — с досадой перебила Аглая, — как бы то
ни было, а ясное дело, что этому бедному рыцарю уже всё равно стало: кто бы
ни была и что бы
ни сделала его дама.
На этот раз князь до того удивился, что и сам замолчал и тоже смотрел на него, выпучив глаза и
ни слова не
говоря.
Она торопливо протянула ему одну еженедельную газету из юмористических и указала пальцем статью. Лебедев, когда еще входили гости, подскочил сбоку к Лизавете Прокофьевне, за милостями которой ухаживал, и
ни слова не
говоря, вынув из бокового своего кармана эту газету, подставил ей прямо на глаза, указывая отчеркнутый столбец. То, что уже успела прочесть Лизавета Прокофьевна, поразило и взволновало ее ужасно.
Шато-де-флёрские гувернантки не помогли, и до двадцати лет наш воспитанник не научился даже
говорить ни на каком языке, не исключая и русского.
Когда Коля кончил, то передал поскорей газету князю и,
ни слова не
говоря, бросился в угол, плотно уткнулся в него и закрыл руками лицо. Ему было невыносимо стыдно, и его детская, еще не успевшая привыкнуть к грязи впечатлительность была возмущена даже сверх меры. Ему казалось, что произошло что-то необычайное, всё разом разрушившее, и что чуть ли уж и сам он тому не причиной, уж тем одним, что вслух прочел это.
— Во-первых, я вам не «милостивый государь», а во-вторых, я вам никакого объяснения давать не намерен, — резко ответил ужасно разгорячившийся Иван Федорович, встал с места и, не
говоря ни слова, отошел к выходу с террасы и стал на верхней ступеньке, спиной к публике, — в величайшем негодовании на Лизавету Прокофьевну, даже и теперь не думавшую трогаться с своего места.
— Может быть, очень может быть, господа, — торопился князь, — хоть я и не понимаю, про какой вы общий закон
говорите; но я продолжаю, не обижайтесь только напрасно; клянусь, я не имею
ни малейшего желания вас обидеть.
— И правда, — резко решила генеральша, —
говори, только потише и не увлекайся. Разжалобил ты меня… Князь! Ты не стоил бы, чтоб я у тебя чай пила, да уж так и быть, остаюсь, хотя
ни у кого не прошу прощенья!
Ни у кого! Вздор!.. Впрочем, если я тебя разбранила, князь, то прости, если, впрочем, хочешь. Я, впрочем, никого не задерживаю, — обратилась она вдруг с видом необыкновенного гнева к мужу и дочерям, как будто они-то и были в чем-то ужасно пред ней виноваты, — я и одна домой сумею дойти…
Видишь, князь,
говорю тебе на ухо: между нами и Евгением Павлычем не сказано еще
ни одного слова, понимаешь?
Но мы не об литературе начали
говорить, мы заговорили о социалистах, и чрез них разговор пошел; ну, так я утверждаю, что у нас нет
ни одного русского социалиста; нет и не было, потому что все наши социалисты тоже из помещиков или семинаристов.
— А теперь идите от меня, я не хочу с вами больше идти под руку. Или лучше идите под руку, но не
говорите со мной
ни слова. Я хочу одна думать про себя…
Но согласись, милый друг, согласись сам, какова вдруг загадка и какова досада слышать, когда вдруг этот хладнокровный бесенок (потому что она стояла пред матерью с видом глубочайшего презрения ко всем нашим вопросам, а к моим преимущественно, потому что я, черт возьми, сглупил, вздумал было строгость показать, так как я глава семейства, — ну, и сглупил), этот хладнокровный бесенок так вдруг и объявляет с усмешкой, что эта «помешанная» (так она выразилась, и мне странно, что она в одно слово с тобой: «Разве вы не могли,
говорит, до сих пор догадаться»), что эта помешанная «забрала себе в голову во что бы то
ни стало меня замуж за князя Льва Николаича выдать, а для того Евгения Павлыча из дому от нас выживает…»; только и сказала; никакого больше объяснения не дала, хохочет себе, а мы рот разинули, хлопнула дверью и вышла.
Какой-нибудь из «несчастных», убивший каких-нибудь двенадцать душ, заколовший шесть штук детей, единственно для своего удовольствия (такие,
говорят, бывали), вдруг
ни с того,
ни с сего, когда-нибудь, и всего-то, может быть, один раз во все двадцать лет, вдруг вздохнет и скажет: «А что-то теперь старичок генерал, жив ли еще?» При этом, может быть, даже и усмехнется, — и вот и только всего-то.
— Аглая Ивановна! как вам не совестно? Как могла такая грязная мысль зародиться в вашем чистом, невинном сердце? Бьюсь об заклад, что вы сами
ни одному вашему слову не верите и… сами не знаете, что
говорите!
— Ни-ни-ни! Терпеть не могу… вашего молодого человека, терпеть не могу! — вдруг вскипела Аглая и подняла голову. — И если вы, папа, еще раз осмелитесь… я вам серьезно
говорю; слышите: серьезно
говорю!
Иван Федорович клялся, что всё это одна только «выходка» и произошла от Аглаиной «стыдливости»; что если б князь Щ. не заговорил о свадьбе, то не было бы и выходки, потому что Аглая и сама знает, знает достоверно, что всё это одна клевета недобрых людей и что Настасья Филипповна выходит за Рогожина; что князь тут не состоит
ни при чем, не только в связях; и даже никогда и не состоял, если уж
говорить всю правду-истину.
— Но мне жаль, что вы отказываетесь от этой тетрадки, Ипполит, она искренна, и знаете, что даже самые смешные стороны ее, а их много (Ипполит сильно поморщился), искуплены страданием, потому что признаваться в них было тоже страдание и… может быть, большое мужество. Мысль, вас подвигшая, имела непременно благородное основание, что бы там
ни казалось. Чем далее, тем яснее я это вижу, клянусь вам. Я вас не сужу, я
говорю, чтобы высказаться, и мне жаль, что я тогда молчал…
— Ну, я приду, приду! — поскорее перебил князь. — И даю вам честное слово, что просижу весь вечер
ни слова не
говоря. Уж я так сделаю.
Я, чтобы спасти всех нас,
говорю, чтобы не исчезло сословие даром, в потемках,
ни о чем не догадавшись, за всё бранясь и всё проиграв.
Но разгадка последовала гораздо раньше вечера и тоже в форме нового визита, разгадка в форме новой, мучительной загадки: ровно полчаса по уходе Епанчиных к нему вошел Ипполит, до того усталый и изнуренный, что, войдя и
ни слова не
говоря, как бы без памяти, буквально упал в кресла и мгновенно погрузился в нестерпимый кашель.
Мы знаем, что у Епанчиных, пока они оставались в Павловске, его не принимали, в свидании с Аглаей Ивановной ему постоянно отказывали; что он уходил,
ни слова не
говоря, а на другой же день шел к ним опять, как бы совершенно позабыв о вчерашнем отказе, и, разумеется, получал новый отказ.
Они рассказали ему, что играла Настасья Филипповна каждый вечер с Рогожиным в дураки, в преферанс, в мельники, в вист, в свои козыри, — во все игры, и что карты завелись только в самое последнее время, по переезде из Павловска в Петербург, потому что Настасья Филипповна всё жаловалась, что скучно и что Рогожин сидит целые вечера, молчит и
говорить ни о чем не умеет, и часто плакала; и вдруг на другой вечер Рогожин вынимает из кармана карты; тут Настасья Филипповна рассмеялась, и стали играть.