— Во-первых, милый князь, на меня не сердись, и если было что с моей стороны — позабудь. Я бы сам еще вчера к тебе зашел, но не знал, как на этот счет Лизавета Прокофьевна… Дома у меня… просто ад, загадочный сфинкс поселился, а я хожу,
ничего не понимаю. А что до тебя, то, по-моему, ты меньше всех нас виноват, хотя, конечно, чрез тебя много вышло. Видишь, князь, быть филантропом приятно, но не очень. Сам, может, уже вкусил плоды. Я, конечно, люблю доброту и уважаю Лизавету Прокофьевну, но…
Неточные совпадения
И как хорошо сами дети подмечают, что отцы считают их слишком маленькими и
ничего не понимающими, тогда как они всё
понимают.
Впрочем, на меня все в деревне рассердились больше по одному случаю… а Тибо просто мне завидовал; он сначала все качал головой и дивился, как это дети у меня все
понимают, а у него почти
ничего, а потом стал надо мной смеяться, когда я ему сказал, что мы оба их
ничему не научим, а они еще нас научат.
— Настасья Филипповна! Настасья Филипповна! — послышалось со всех сторон. Все заволновались, все встали с мест; все окружили ее, все с беспокойством слушали эти порывистые, лихорадочные, исступленные слова; все ощущали какой-то беспорядок, никто
не мог добиться толку, никто
не мог
ничего понять. В это мгновение раздался вдруг звонкий, сильный удар колокольчика, точь-в-точь как давеча в Ганечкину квартиру.
Но молчаливая незнакомка вряд ли что и
понять могла: это была приезжая немка и русского языка
ничего не знала; кроме того, кажется, была столько же глупа, сколько и прекрасна.
— Нет, я тебе верю, да только
ничего тут
не понимаю. Вернее всего то, что жалость твоя, пожалуй, еще пуще моей любви!
— Может быть, согласен, только я
не помню, — продолжал князь Щ. — Одни над этим сюжетом смеялись, другие провозглашали, что
ничего не может быть и выше, но чтоб изобразить «рыцаря бедного», во всяком случае надо было лицо; стали перебирать лица всех знакомых, ни одно
не пригодилось, на этом дело и стало; вот и всё;
не понимаю, почему Николаю Ардалионовичу вздумалось всё это припомнить и вывести? Что смешно было прежде и кстати, то совсем неинтересно теперь.
Что же касается до его сердца, до его добрых дел, о, конечно, вы справедливо написали, что я тогда был почти идиотом и
ничего не мог
понимать (хотя я по-русски все-таки говорил и мог
понимать), но ведь могу же я оценить всё, что теперь припоминаю…
Рогожин, видимо,
понимал впечатление, которое производил; но хоть он и сбивался вначале, говорил как бы с видом какой-то заученной развязности, но князю скоро показалось, что в нем
не было
ничего заученного и даже никакого особенного смущения: если была какая неловкость в его жестах и разговоре, то разве только снаружи; в душе этот человек
не мог измениться.
Мне отворила наконец одна баба, которая в крошечной кухне вздувала самовар; она выслушала молча мои вопросы,
ничего, конечно,
не поняла и молча отворила мне дверь в следующую комнату, тоже маленькую, ужасно низенькую, с скверною необходимою мебелью и с широкою огромною постелью под занавесками, на которой лежал «Терентьич» (так кликнула баба), мне показалось, хмельной.
Тот стоял предо мной в совершенном испуге и некоторое время как будто
понять ничего не мог; потом быстро схватился за свой боковой карман, разинул рот от ужаса и ударил себя рукой по лбу.
—
Понимаю, очень
понимаю. Вы очень ее… Как она вам приснилась, в каком виде? А впрочем, я и знать
ничего не хочу, — отрезала она вдруг с досадой. —
Не перебивайте меня…
— Я так и знала, что вы
поймете, — с важностью продолжала она. — Князь Щ. и Евгений Павлыч
ничего в этих двух умах
не понимают, Александра тоже, а представьте себе: maman
поняла.
— Видите, — запутывался и всё более и более нахмуривался князь, расхаживая взад и вперед по комнате и стараясь
не взглядывать на Лебедева, — мне дали знать… мне сказали про господина Фердыщенка, что будто бы он, кроме всего, такой человек, при котором надо воздерживаться и
не говорить
ничего… лишнего, —
понимаете? Я к тому, что, может быть, и действительно он был способнее, чем другой… чтобы
не ошибиться, — вот в чем главное,
понимаете?
— Ничего-то
не понимаешь, точно школьник.
Князь смутился. Ему, как и очень многим в его положении, казалось, что решительно никто
ничего не видит,
не догадывается и
не понимает.
Но как ни напрягался князь, как ни вслушивался, он буквально
ничего не мог
понять.
— Смотрите же,
не говорите ему так прямо в глаза, что бумажник нашли. Пусть просто-запросто он увидит, что в поле больше нет
ничего, и
поймет.
Тут она откланялась, и оба они ушли, —
не знаю, в дураках или с торжеством; Ганечка, конечно, в дураках; он
ничего не разобрал и покраснел как рак (удивительное у него иногда выражение лица!), но Варвара Ардалионовна, кажется,
поняла, что надо поскорее улепетывать и что уж и этого слишком довольно от Аглаи Ивановны, и утащила брата.
Он
ничего не говорил, но пристально вслушивался в ее порывистый, восторженный и бессвязный лепет, вряд ли
понимал что-нибудь, но тихо улыбался, и чуть только ему казалось, что она начинала опять тосковать или плакать, упрекать или жаловаться, тотчас же начинал ее опять гладить по головке и нежно водить руками по ее щекам, утешая и уговаривая ее как ребенка.
— Я, ей-богу,
ничего не допускал. Я до сих пор
не понимаю, как всё это сделалось… я — я побежал тогда за Аглаей Ивановной, а Настасья Филипповна упала в обморок; а потом меня всё
не пускают до сих пор к Аглае Ивановне.
— Что же вы над собой делаете? — в испуге вскричал Евгений Павлович. — Стало быть, вы женитесь с какого-то страху? Тут
понять ничего нельзя… Даже и
не любя, может быть?
— Угодно пятьдесят рублев за вашу мантилью! — протянул он вдруг деньги девушке. Покамест та успела изумиться, пока еще собиралась
понять, он уже всунул ей в руку пятидесятирублевую, снял мантилью с платком и накинул всё на плечи и на голову Настасье Филипповне. Слишком великолепный наряд ее бросался в глаза, остановил бы внимание в вагоне, и потом только
поняла девушка, для чего у нее купили, с таким для нее барышом, ее старую,
ничего не стоившую рухлядь.
Новое, грустное и безотрадное чувство сдавило ему сердце; он вдруг
понял, что в эту минуту, и давно уже, всё говорит
не о том, о чем надо ему говорить, и делает всё
не то, что бы надо делать; и что вот эти карты, которые он держит в руках, и которым он так обрадовался,
ничему,
ничему не помогут теперь.