Неточные совпадения
Росчерк
требует необыкновенного вкуса; но если только он удался, если только найдена пропорция, то этакой шрифт ни с чем
не сравним, так даже, что можно влюбиться в него.
Местечко в канцелярии я вам приищу,
не тугое, но
потребует аккуратности.
Аглая остановилась, взяла записку и как-то странно поглядела на князя. Ни малейшего смущения
не было в ее взгляде, разве только проглянуло некоторое удивление, да и то, казалось, относившееся к одному только князю. Аглая своим взглядом точно
требовала от него отчета, — каким образом он очутился в этом деле вместе с Ганей? — и
требовала спокойно и свысока. Они простояли два-три мгновения друг против друга; наконец что-то насмешливое чуть-чуть обозначилось в лице ее; она слегка улыбнулась и прошла мимо.
— Ты всё еще сомневаешься и
не веришь мне;
не беспокойся,
не будет ни слез, ни просьб, как прежде, с моей стороны по крайней мере. Всё мое желание в том, чтобы ты был счастлив, и ты это знаешь; я судьбе покорилась, но мое сердце будет всегда с тобой, останемся ли мы вместе, или разойдемся. Разумеется, я отвечаю только за себя; ты
не можешь того же
требовать от сестры…
Еще до дому
не дошел, к майору
потребовали, потом пришлось в роту зайти, так что домой воротился совсем ввечеру.
Варя, так строго обращавшаяся с ним прежде,
не подвергала его теперь ни малейшему допросу об его странствиях; а Ганя, к большому удивлению домашних, говорил и даже сходился с ним иногда совершенно дружески, несмотря на всю свою ипохондрию, чего никогда
не бывало прежде, так как двадцатисемилетний Ганя, естественно,
не обращал на своего пятнадцатилетнего брата ни малейшего дружелюбного внимания, обращался с ним грубо,
требовал к нему от всех домашних одной только строгости и постоянно грозился «добраться до его ушей», что и выводило Колю «из последних границ человеческого терпения».
Его высокопревосходительство, Нил Алексеевич, третьего года, перед Святой, прослышали, — когда я еще служил у них в департаменте, — и нарочно
потребовали меня из дежурной к себе в кабинет чрез Петра Захарыча и вопросили наедине: «Правда ли, что ты профессор Антихриста?» И
не потаил: «Аз есмь, говорю», и изложил, и представил, и страха
не смягчил, но еще мысленно, развернув аллегорический свиток, усилил и цифры подвел.
Лизавета Прокофьевна вспыхнула. Что-то давно накопившееся в ее душе вдруг
потребовало исхода. Она терпеть
не могла генерала Иволгина, с которым когда-то была знакома, только очень давно.
— И даже, князь, вы изволили позабыть, — проскользнул вдруг между стульями неутерпевший Лебедев, чуть
не в лихорадке, — изволили позабыть-с, что одна только добрая воля ваша и беспримерная доброта вашего сердца была их принять и прослушать и что никакого они права
не имеют так
требовать, тем более что вы дело это уже поручили Гавриле Ардалионовичу, да и то тоже по чрезмерной доброте вашей так поступили, а что теперь, сиятельнейший князь, оставаясь среди избранных друзей ваших, вы
не можете жертвовать такою компанией для этих господ-с и могли бы всех этих господ, так сказать, сей же час проводить с крыльца-с, так что я, в качестве хозяина дома, с чрезвычайным даже удовольствием-с…
Да неужели же, князь, вы почитаете нас до такой уже степени дураками, что мы и сами
не понимаем, до какой степени наше дело
не юридическое, и что если разбирать юридически, то мы и одного целкового с вас
не имеем права
потребовать по закону?
Потому-то мы и вошли сюда,
не боясь, что нас сбросят с крыльца (как вы угрожали сейчас) за то только, что мы
не просим, а
требуем, и за неприличие визита в такой поздний час (хотя мы пришли и
не в поздний час, а вы же нас в лакейской прождать заставили), потому-то, говорю, и пришли, ничего
не боясь, что предположили в вас именно человека с здравым смыслом, то есть с честью и совестью.
Но вспомните, что мы все-таки
требуем, а
не просим.
—
Требуем,
требуем,
требуем, а
не просим!.. — залепетал Бурдовский и покраснел как рак.
Так ты, миленький, у них же и прощения просишь, — подхватила она, опять обращаясь к князю, — «виноват, дескать, что осмелился вам капитал предложить…», а ты чего, фанфаронишка, изволишь смеяться! — накинулась она вдруг на племянника Лебедева, — «мы, дескать, от капитала отказываемся, мы
требуем, а
не просим!» А точно того и
не знает, что этот идиот завтра же к ним опять потащится свою дружбу и капиталы им предлагать!
«
Требуем, а
не просим, и никакой благодарности от нас
не услышите, потому что вы для удовлетворения своей собственной совести делаете!» Экая мораль: да ведь коли от тебя никакой благодарности
не будет, так ведь и князь может сказать тебе в ответ, что он к Павлищеву
не чувствует никакой благодарности, потому что и Павлищев делал добро для удовлетворения собственной совести.
А коли больно, так как же ты сам-то ее в газетах перед этим же обществом выводишь и
требуешь, чтоб это ей было
не больно?
Тогда он еще был совсем как идиот, даже говорить
не умел хорошо, понимать иногда
не мог, чего от него
требуют.
— Да они и сами
не умели рассказать и
не поняли; только всех напугал. Пришел к Ивану Федоровичу, — того
не было;
потребовал Лизавету Прокофьевну. Сначала места просил у ней, на службу поступить, а потом стал на нас жаловаться, на меня, на мужа, на тебя особенно… много чего наговорил.
Но великодушная борьба с беспорядком обыкновенно продолжалась недолго; генерал был тоже человек слишком «порывчатый», хотя и в своем роде; он обыкновенно
не выносил покаянного и праздного житья в своем семействе и кончал бунтом; впадал в азарт, в котором сам, может быть, в те же самые минуты и упрекал себя, но выдержать
не мог: ссорился, начинал говорить пышно и красноречиво,
требовал безмерного и невозможного к себе почтения и в конце концов исчезал из дому, иногда даже на долгое время.
— Я оставляю дом Лебедева потому, милый князь, потому что с этим человеком порвал; порвал вчера вечером, с раскаянием, что
не раньше. Я
требую уважения, князь, и желаю получать его даже и от тех лиц, которым дарю, так сказать, мое сердце. Князь, я часто дарю мое сердце и почти всегда бываю обманут. Этот человек был недостоин моего подарка.
И
не нас одних, а всю Европу дивит в таких случаях русская страстность наша; у нас коль в католичество перейдет, то уж непременно иезуитом станет, да еще из самых подземных; коль атеистом станет, то непременно начнет
требовать искоренения веры в бога насилием, то есть, стало быть, и мечом!